Сбегать было нельзя, но на ум пришёл другой способ выкрутиться из ситуации.

Она не стала дожидаться, когда в особняк нагрянут княжеские ищейки, и первой пришла к князю Волховскому с чистосердечным признанием. Естественно, она не стала рассказывать, что вызывала демонов и устроила резню в «Куджире», а просто поведала другую версию собственной истории.

В кабинете для допросов собрались главный следователь княжеской службы безопасности, и Волховский-старший лично, чтобы выслушать показания. Пока показания снимали, в особняке проводился обыск.

— Вы готовы? — спросил следователь, когда закончил настройку камеры, и направил её на Молчанову.

— Да, — тихо ответила Молчанова, изображая из себя жертву.

Следователь начал запись, камера пискнула. Он сел за стол, и занёс ручку над бланком протокола.

— Дата рождения, имя, фамилия и отчество…

Молчанова представилась.

— Теперь попрошу более точно изложить всё, о чём вы рассказали, когда пришли писать заявление.

— Когда мама ушла, отец сильно погрузился в себя. — Начала Молчанова, и сделала глоток воды из стакана, чтобы промочить горло. — Обычно в таких ситуациях людям свойственно испытывать пристрастие к выпивке, но барон нашёл утешение в живописи, и в промежутках между творческими делами избивал меня. Я не могла никому пожаловаться, потому что боялась умереть. И к законникам пойти не могла. Когда он заканчивал меня бить, то пользовался целебным даром Молчановых, так что от побоев не оставалось следа.

— А почему вы не попросились под опекунство матери? — поинтересовался следователь. — Или, в конце концов, почему не сбежали к ней?

— Я ей не нужна, — грустно усмехнулась Молчанова. — Как она выразилась, у неё слишком много дел, чтобы тратить время на подростка, которому требуется уделять много внимания. Отец же настоял, чтобы меня оставили с ним.

— Ясно, — следователь сделал пометку в протоколе, и написал пару строк. — Продолжайте.

— Затем папа построил мастерскую в стенах фамильной библиотеки, и когда он привёл меня туда впервые, я увидела крест с холстами под ним, — Молчанова потупила взгляд, всхлипнула. — Уже тогда мне стало не по себе. Но по-настоящему страшно было тогда, когда он цепями приковал меня к распятию, и достал фамильную саблю.

— Что он делал?

— Резал. Сёк. Колол, — перечислила Молчанова. — Бил рукоятью. Только осторожно, чтобы не задеть жизненно важные органы. Пронзал мне руки и ноги, ломал кости. Затем просто смахивал кровь на холсты, и с удовлетворением любовался результатами своей работы, пока я рыдала. Потом уходил, оставлял меня истекать кровью, а после возвращался в последний момент, чтобы исцелить и не дать мне сдохнуть. Весь процесс он писал на камеры с разных ракурсов. Не могу сказать, к сожалению, где он их хранит.

— Звучит как-то… — следователь не особо ей верил, но всё же сглотнул, когда вообразил, как отец измывался над собственной дочерью. — Фантастически.

— Вам трудно поверить, что родители на подобное способны? — Молчанова подняла на следователя взгляд. — Разве вы никогда не сталкивались с матерями-кукушками, которые оставляют младенцев в мусорных баках? Разве к вам не приходили девочки, которые жаловались на сексуальное насилие со стороны отцов? Я понимаю, что это характерно для низших слоёв населения, но люди одинаково мрази не зависимо от толщины кошелька.

— Сталкивался, — согласился следователь. — Продолжайте.

— Он говорил, что я во всём виновата. Говорил, что из-за меня развалилась семья, и из-за меня развалился семейный бизнес. Пытки в мастерской продолжались несколько лет в качестве наказания за моё рождение. Затем он принёс в дом семена дьявольских растений. Я не знаю, причастен ли он к тому, что случилось в «Куджире». Но он ставил на мне эксперименты, заставлял принимать нектар, и после четвёртой дозы у меня начались проблемы с сердцем. В груди постоянно болит.

— Почему же вы не обратились к властям? — поинтересовался следователь. — Это ведь… Это очень серьёзное преступление. Или, в конце концов, вы могли дать барону отпор, ведь в вашем распоряжении была сила.

— Разве не очевидно? — Глаза Молчановой стали влажными от слёз. — Я боюсь его. Он убьёт меня уже за то, что я пришла сюда. И я девушка. У меня нет желания делать людям больно. Одно дело тренировочный бой, другое дело — настоящее убийство. Я просто хочу, чтобы всё это закончилось. Хочу, чтобы вы это прекратили.

Когда Молчанова закончила, следователь выключил камеру, и удалился с бланками протокола. Князь распорядился срочно сообщить, если в особняке найдутся доказательства её словам.

— Не хочешь делать людям больно? — поинтересовался князь. — С этим мотивом ты перерубила в капусту троих? Сейчас протокол не пишут, и можешь быть немного честнее.

— Я хотела защитить вашего сына, — призналась Молчанова. — И да, я была готова собственноручно разделаться с отцом, но решила поступить правильно. Его нужно судить по закону. Ваше сиятельство… А отца казнят? Если да, то что тогда будет со мной?

— Ну, — задумался князь. — Я ещё точно не решил, как поступить в таком случае. Но думаю, в доме Волховских тебе всегда будут рады.

— Правда? — удивилась Молчанова. — Вы возьмёте меня к себе?

— Временно, — уточнил князь. — Пока не будет возможности найти другое пристанище. Матери ты не нужна, это понятно. И оставлять тебя на улице мне не хочется. К тому же, мой сын будет рад твоей компании.

Молчанов сидел в одиночной камере предварительного заключения, и задумчиво глядел в стену, на которой темнели пятна высохшей рвоты. Его, барона, и в гадюшник, куда обычно сажали особенно буйных арестантов, вроде наркоманов, пьяниц или бездомных. Вонь стояла слезоточивая, матрас на койке смердел тем, о чём даже думать не хотелось. Здесь и по нужде нормально невозможно было сходить.

Стоило подойти к дырке в полу, которая называлась туалетом, как тут же накатывали приступы тошноты. Оставалось только сидеть, терпеть, да думать о насущном. Князь без всякого документа велел задержать Молчанова, чтобы тот на время обыска никуда не сбежал, а сбежать хотелось. Он осознавал, что мастерскую найдут. И осознавал, что ничего хорошего его не ждёт.

«Ну, — размышлял он, — дело вряд ли закончится смертной казнью. В худшем случае — пожизненным сроком заключения. Но есть способ вообще избежать наказания».

Лязгнул замок, массивная дверь камеры открылась, и Молчанов увидел хмурого конвоира в форме законника на пороге.

— На выход, — велел конвоир.

Молчанов послушно поднялся с места, вышел из камеры, и с удовольствием вдохнул воздуха, который был куда свежее, чем рядом с сортиром. Конвоир заломил руки ему за спину, защёлкнул наручники на запястьях, и грубо толкнул его в сторону выхода: «Пшёл, урод!». Теперь все знали, что Молчанов сделал с дочерью, все его ненавидели. Пока его вели в кабинет для допросов, он ловил на себе косые взгляды законников. Хотелось сквозь землю провалиться, куда-нибудь в ад, но было страшновато. Черти, пади, тоже заждались, и затея проваливаться к ним раньше времени была сомнительной.

В кабинете для допросов ожидал князь. Интерьер немного изменился. На столе теперь стоял старый телевизор, рядом — кассетный видеопроигрыватель, а левее кассеты, которые Молчанов хранил в своих покоях. Его даже на стул не усадили. Конвоир пнул его по суставу, и он рухнул на колени, отбив их об жёсткий пол.

— Думаю, мне не надо спрашивать, что записано на эти кассеты? — Князь указал на проигрыватель с телевизором. — Или ты хочешь посмотреть?

Сердце барона заколотилось с удвоенным усилием, ладони от страха вспотели. Он дрожащим голосом произнёс:

— Я знаю, кто заказал вашего сына.

— Правда? — поинтересовался князь. — Тогда расскажи, сделай милость.

— А вы дадите мне амнистию? — робко спросил барон.

— Если расскажешь, тебя не будут пытать, чтобы добиться ответа.

— Это не справедливо, — сказал барон, и побледнел. — Смысл мне говорить, если вы всё равно меня накажете?