— Арина то тут причем, — разозлилась Мила, разворачиваясь в мою сторону. Она угрожающе положила руки на талию, нахмурила брови и прищурила взгляд. — У него есть Оксана и я. Те, кто его любят. А ты разрушаешь его жизнь. Всегда. Даже когда ты сама не знаешь об этом. Одно только воспоминание о тебе портит ему день. К сожалению, он подписал контракт до того, как узнал кто в агентстве главный. Поэтому прошу, ради хорошего прошлого между вами. Если ты его тогда реально любила. Если ты до сих пор к нему относишься иначе. Не губи его жизнь снова. Пусть он уйдет отсюда целым.

Лифт приехал на первый этаж. Звоночек тихонько цокнул, оповещая нас. Мила сделала пару шагов на выход, затем снова повернулась ко мне и, смеясь, добавила:

— И передай Матвею, чтобы перестал бегать от меня.

Затем она вышла гордой плавной походкой, а вот я почти выползала на подгибающихся ногах.

— Голову выше, — рявкнул Вениамин Лессовский и направил фотоаппарат на модель.

Девушка неудачно дернулась, и вспышка осветила чересчур напряженное личико и выделяющиеся мышцы шеи. Она нервно сглотнула, пытаясь расслабиться, но музыка скрипки, которую включал маэстро во время работы, тревожила модель, как и резкие движения фотографа.

Лессовский повторил несколько кадров и недовольно покачал головой, поджимая губы. Он уставился на девушку жестким немигающим взглядом и рявкнул.

— Не годиться. Живо переодеть ее. Она в этом платье как натянутая тетива.

Стилисты и ассистенты подлетели к модели, потому что платье действительно стягивало тело слишком сильно. Девушка даже немного поморщилась, когда ее приподнимались, чтобы помочь слезть с пьедестала, и осторожно прошла за ширму, держа за руку помощника.

Вениамин подошел к столику, чтобы поменять объективы, и, не поднимая головы, спросил:

— Не хочешь снова в кадр?

— Точно нет, — усмехнулась я.

Вот же старый пройдоха. Маэстро всегда при работе с моделями вел себя резко, а иногда и грубо. Не каждый человек выдерживал такой натиск. Я ему когда-то говорила, что если бы не его дрянной характер, то он бы утонул в новых лицах. Но Лессовский отказался вести себя хорошо, потому что считал, что только в тяжелой обстановке можно вытянуть из моделей настоящие чувства.

Со мной ему комфортно работалось как раз из-за того, что мои эмоции легко выплескивались на фотографии без дополнительного стимула.

Поэтому этот шулер и пригласил меня сегодня сюда. Он почему-то уверен, что как только я увижу съемки, почувствую накаленную атмосферу, то тут же захочу сниматься.

Но это не так.

— Сомневаюсь, что я подойду, — отмахнулась от щедрого предложения и сложила руки на груди.

— Ты со смерти Ануш не участвовала ни в одной съемке, — заметил фотограф и внимательно посмотрел на меня. — Но прошел уже целый год. Может пора снять траур.

Я глянула на старого маэстро и неловко опустила взгляд. Он действительно уже давно не молод, и он скорей всего говорил эти слова исходя из прожитого опыта. Но мне сложно ему объяснить, почему не хотела снова вставать перед камерой.

— Вениамин, она готова, — подошел к старику статист, смущенно показывая на переодетую модель.

Маэстро развернулся и поменялся в лице.

— Да что вы их перетягиваете как колбасу. Разве нельзя ей дать чуть воздуха, — разозлился Лессовский. — Выпрями руку. Не эту, другую. Голову выше. Расслабь лицо.

Фотограф будто сумасшедший снимал модель, а я, наблюдая за его работой, задумалась.

Как я раньше не замечала суетливой атмосферы на фотосессиях? Как вообще это можно пропустить? Все они: статисты, стилисты, помощники, модели, фотографы — словно обезумели. Они бегали, двигались, шуршали, говорили. Столько бесполезных действий, которые впервые меня утомляли, а не заряжали энергией.

Я себя почувствовала статуей — безмятежной, спокойной и обездвиженной. Неужели когда-то я с волнением ожидала съемки, готовилась к ней, репетировала, а затем до упора работала по двенадцать часов. Неужели это являлось частью моей жизни больше десяти лет. Как я еще осталась живой и здоровой?

Ух ты, это и есть тот самый внутренний рост, когда внутри наконец обрел свободу. Словно я получила вольную от музы, которая держала меня в тисках из мечт и желаний. Словно теперь я способна найти новую мечту и поставить цель возможно даже в ином направлении. Ведь я достигла всего того о чем мечтала в детстве, и теперь пора отправиться в другое путешествие.

Я посмотрела на руки, удерживая внимание на запястьях. В какой-то момент мне померещилось, как с них падали ржавые кандалы. Теперь на моих руках оставалось всего лишь одно украшение, мамин подарок — кольцо с малахитовым камнем талисманом.

С улыбкой я снова кинула взгляд на Лессовского, а затем на модель. Девчонка в начале переволновалась, скорей всего из-за того, что ее выбрал сам маэстро, но сейчас она справлялась. Она расслабленно стояла перед камерой и позировала так, как требовал фотограф.

Теперь я могла покинуть съемку.

В кармане завибрировал телефон. Я нажала на кнопку и, отвернувшись от толпы, быстро заговорила.

— Марин, я выезжаю в агентство…

— Ксюха! — Истерично перебила меня подруга. — Беда!

— Какая? — заволновалась я. В голове промелькнул вчерашний разговор с Глебом. Вдруг вся моя база появилась в сети. Или вдруг все деньги со счетов агентства исчезли в неизвестном направлении. Или появились сфальсифицированные материалы на сайте. Руки задрожали, от чего я чуть не уронила на мраморный пол телефон, а в глотке появился ком, который не проглотить. Но все же я смогла прохрипеть в трубку два слова. — Быстро рассказывай.

— Тут твой сын.

Что?

— Ты чего несешь? — чуть не расхохоталась я, чувствуя облегчение. — Какой сын? Откуда? Ты ведь знаешь я никогда не беременела. Хотя стоп, — неприятная мысль засвербела на кромке сознания. — Сколько ребенку лет?

— Двенадцать.

— Двенадцать! — ахнула я, подсчитывая в уме год рождения. — Марина, что за бред. Ты разве забыла, что во Франции мы работали вместе. Я даже выходные не брала, а ты говоришь про ребенка.

Я опомнилась, где находилась, и оглянулась, вдруг кто подслушивал. Но громкая классическая музыка и разговоры приглушали мой голос. Я сильнее прижала телефон и прошипела обезумевшей Марине.

— Так я скоро приеду. Поэтому уведи ребенка, чтобы никто не увидел его. Не думала, что ты поведешься на явную ложь.

— Ты не поняла, Ксюха, — всхлипнула Марина, добавляя. — Ты его не рожала, но он твой сын. Его мама Лидия. В агентстве тебя ждет Лев Бойм. Твой биологический сын.

Воспоминания словно вспышка появлялись одна за другой. И одна мысль жалила меня ядовитым жалом.

Как я могла забыть о таком?

Я сорвалась с места из павильона, сбрасывая по дороге звонок. Внизу меня ожидала машина, на которой из-за пробок я больше часа добиралась до агентства.

Казалось, что внутри все чувства провалились в бездонную пропасть, когда Марина произнесла имя мальчика. Лев Бойм. Как давно я не слышала эту фамилию. Я почти забыла как отдала Лидии донорскую яйцеклетку. В те дни я пообещала женщине, что ни в коем случае не стану связываться с ребенком. Потому что…. Мама она, а не я.

Я бы не хотела, чтобы ребенок испытывал обиду на меня или на Лидию. Вдруг он бы посчитал, что мой поступок бесчувственен, и захотел бы доказать, как я не права. Или еще хуже, ему могла почудиться некая связь с биологической матерью, которая успела забыть о той истории.

К тому же уже тогда я считала, что единственная мать у родившегося малыша была и есть Лидия. Именно она боролась за него и страстно желала.

Я почти бегом ворвалась в агентство. Со мной кто-то здоровался, но кто именно я бы даже не вспомнила. В лифте мне посчастливилось ехать одной. Мои попытки успокоить дыхание проваливались. Я пробовала счет, игру вдох-выдох, но ни черта не получалось. Поэтому я выскочила из лифта еще более нервной, заполошенной и перевозбужденной.