— Газету я возьму на себя! — вызвалась бойкая Наташка Пронина, которая уже несколько лет посещала кружок изобразительного искусства.

— Так, хорошо, — кажется, Анастасии Сергеевне было мало, и она вскинула брови вверх. – Кто ещё?

В классе снова воцарилась тишина, напряжённая и выжидательная. Зинаида Александровна недовольно цокнула, и с откровенным упрёком посмотрела на Анастасию Сергеевну, словно это она была виновата в том, что ребята не хотели участвовать.

— Анастасия Сергеевна, вы уж разберитесь у себя в классе, — недовольно бормоча себе под нос, она пошла к выходу. – Не класс, а чёрт знает что! Никакой дисциплины! Никакой ответственности! Пионер должен быть всегда готов! А у вас что? Да кто вас в комсомол после этого примет? Эх! — она махнула рукой. — Стыдно за вас, товарищи!

— Вот же Сковрчиха расчирикалась, блин! – пробубнил Лешка Дудкин, как только Зинаида Александровна скрылась за дверью.

— Дудкин, угомонись уже! – рявкнула на него Анастасия Сергеевна. – А то пойдёшь петь вместе с Бойковой и Глебовой! Или рисовать с Прониной!

— Не-е-е! Какой из меня певец, Анастасия Сергеевна? А художник? – Дудкин почесал кудрявую голову. – Я ж не умею!

— Что значит — не умею? Надо и всё! – строго сказала химичка.

Пронзительная трель звонка заставила всех облегчённо выдохнуть. Записав домашку, и побросав принадлежности в дипломат, я поплелась на выход.

Улица встретила меня осенней слякотью и мелким, срывающимся с хмурого неба дождём, вынуждая накинуть на голову капюшон куртки. Возле калитки, спрятав одну руку в карман и успев слегка промокнуть, стоял Юрка, и я точно знала, что ждал он меня.

— Мог бы и в школе подождать, а теперь заболеешь, — упрекнула я, на что Юрка лишь пожал плечами.

Обогнув здание школы, мы побрели по длинной заасфальтированной аллее в сторону дома. Школьный двор остался далеко позади, впереди тянулась длинная улица, с одной стороны которой выстроились однотипные дома, а с другой простирался пустырь, густо поросший высоким бурьяном, который ещё не успели убрать, а может и не станут убирать вовсе. Здесь, на месте пустыря раньше определённо стояло какое-то здание, и мелкий щебень и куски красного кирпича, что валялись вокруг, услужливо напомнили о том.

Над головой всё стягивались тучи, окрашивая небо тёмно-серыми красками, ветер усилился, пытаясь сорвать капюшон с головы.

— Юр, а что Колька имел в виду? – я первая нарушила обоюдное молчание, когда мы миновали пустырь.

— Откуда я знаю, — буркнул Юрка, ускоряя шаг. — Не отставай!

— Знаешь, — упрямо заявила я, и остановилась. Юрка тоже остановился и смотрел на меня. Ветер всё же сделал своё дело, откинув капюшон назад, и мелкая морось теперь оседала на моих светлых волосах и вздёрнутом кверху лице. — Знаешь, только почему-то не хочешь мне говорить.

Юра молчал, и меня пробрало.

— Ну и не рассказывай! — от злости мой голос дрожал. — Сама разберусь!

— Да? А что делать будешь, когда узнаешь? — Я видела, что Юрка разозлился не меньше моего. — Не лезла бы ты во всё это, Соня! А была бы поумнее, вообще перевелась бы в другую школу!

— А что же ты, раз такой умный, продолжаешь здесь учиться?

— Надо, значит так! — огрызнулся Юрка.

— Ну и дурак! — запальчиво произнесла я. Тоже мне, самый умный нашёлся!

— Лучше быть дураком, чем...

Юрка не договорил, и, насупившись, уставился прямо перед собой.

— Чем что?

— Ничто, — сказал он, всё также не смотря на меня. — Пошли быстрее, а то сейчас ливанёт.

И впрямь, почерневшее небо в скором времени обещало обрушиться на землю самым настоящим ливнем, но я понимала, что вовсе не дождь гнал Юрку дальше от школы, а нечто другое.

Нехотя я поплелась за ним следом, абсолютно убеждённая в двух вещах. Во-первых, в школе определённо творилось какая-то чертовщина, а во-вторых, не знаю, как много, но Юрке об этом что-то известно, и если он думает, что я отступлюсь, то напрасно. Я всё выясню, непременно выясню, даже без его помощи!

Запись сделана 16 сентября 1986 года (написано неровным размашистым почерком).

Вторник, 21:55.

На часах почти десять, но моя комната залита светом, как в самый солнечный день, хотя за окном давно стемнело. Включен верхний свет и небольшая настольная лампа, что с едва различимым гудящим звуком силилась как можно ярче осветить комнату. Я же сама забралась с ногами на кровать, боясь опустить их на пол.

Не знаю, как объясню всё это маме, если она внезапно зайдёт, а она наверняка скоро явится, но просто не могу заставить себя сидеть в темноте, а от мысли, что вскоре придётся гасить свет, меня вообще пробирает озноб, хотя в комнате тепло.

Стоит только прикрыть на секунду веки, как перед глазами встаёт жуткая картина, заставляющая мои руки дрожать, а в голове раздаётся мерзкий чмокающий звук. Не уверена, что вообще смогу сегодня заснуть. Наверно не стану выключать настольную лампу, чтобы было не так страшно.

Чтобы окончательно умом не тронутся, лучше всё запишу. Может, хоть так смогу разобраться в собственных мыслях и видениях, да и любые механические действия пусть немного, но всё же отвлекают.

Дело было так.

Дождь, ливший всю ночь, к утру так и не прекратился, и пока мы с Сашкой добрались до школы, промокли насквозь, даже в ботинках неприятно хлюпало.

Зайдя в класс, я обнаружила, что Юрки ещё нет, хотя обычно он приходит в школу раньше меня. Не появился он и к началу первого урока, и звонок прозвенел, его всё так же не было на месте, а чуть позже от Анастасии Сергеевны я узнала, что Юра заболел. Да, зря он всё-таки вчера стоял под дождём и ждал меня.

День тянулся, словно резиновый, и не то, чтобы Юрка был слишком общительным собеседником, но всё же его молчаливое присутствие немного скрашивало моё одиночество в школе, с тех самых пор, как Евстафьева с Апраксиным сделались отчаянными пионерами. Вот уже пару дней эта парочка не вылезает из пионерской комнаты, занимаясь общественной деятельностью на радость Ирины Викторовны, старшей пионервожатой. Видимо, готовятся к выступлению с октябрятами.

Последним уроком по расписанию стояла физкультура, чему я несказанно обрадовалась. В последнее время я стала всё чаще убеждаться, что бегать и прыгать уж точно лучше, чем просиживать штаны на уроке физики, например.

Все две недели мы занимались на улице, но сегодня дождь загнал нас в зал, который оказался большим, а вот раздевалка для девочек — тесноватой, душной и пропахшей потом. Кое-как переодевшись, мы вышли и построились в одну шеренгу по росту, а после звонка в зале появился наш физрук Геннадий Петрович, русоволосый мужчина в синем спортивном костюме с белыми лампасами по бокам. Он громко дунул в свисток, что аж щёки у него натянулись, и скомандовал:

— Стро-о-ойсь!

Голос прозвучал отрывисто и даже несколько резко, но за те две недели, что посещала физкультуру, я уже успела привыкнуть к его манере общения.

Геннадий Петрович снова дунул в свисток, и урок начался. Он пустил нас легким бегом по залу, «для разминки», как он выразился. Дальше начался челночный бег, а ближе к концу урока — эстафета, и, разделившись на две команды, мы носились взад-вперёд. Моя команда победила.

— А ты хорошо бегаешь, Колесникова! – бросив на меня одобрительный взгляд, сказал Игорь Кулаков, как я уже успела понять, спортсмен и любимчик физрука. – Может, присоединишься к нашей школьной команде? А то вечно каких-то хлюпиков наберут, а потом удивляются, что мы плетёмся где-то в самом хвосте! – он как-то недобро усмехнулся. – Что скажешь?

Я пожала плечами, чем вызвала довольную улыбку Кулакова.

— Геннадий Петрович, а может возьмём Колесникову в нашу команду вместо Смирновой!? А? – неожиданно предложил Игорь.

— Ты оборзел, Кулак? – зашипела Аня, впившись в Игоря злобным взглядом. Её лицо раскраснелось, скрывая под ярко-алой краской веснушки.

— Да чё ты, Ань? – он даже попятился, едва не споткнувшись о мяч. – Ты же знаешь, на соревнования должны ездить лучшие, а тут…