— Меня Соня зовут. Соня Колесникова, — ответила я, с волнением поглядывая на пушистого котёнка. — Я раньше в другой школе училась. Да и в другом городе, — мои губы растянулись в слабой улыбке.

— Вот как? – Константин Викторович сунул руку в карман своей тёмной спецовки. – Значит, будем знакомы, Соня!

Не успела я ничего ответить, как увидела, что Тишка, шустро юркнув к рыжему коту, выгнул спину дугой, зашипел; пушистая шёрстка его встала дыбором.

— Ой! — само собой сорвалось с моих губ, и, испугавшись, что котёнку сейчас достанется от матёрого котяры, я поспешила к ним. Подхватив на руку Тишку, тело которого словно обратилось в твёрдый камень и совершенно не гнулось, я понесла его обратно к скамейке. Всю дорогу он шипел и пытался вырваться, едва не расцарапав мне руки своими острыми когтями.

— Тишка, Тишка! – пожурил Константин Викторович, а шустрый котёнок, всё ещё недовольно фыркая и дёргая усами, перебрался к нему на руки. Немного повертевшись по кругу, он улёгся, свернувшись калачиком, и больше не предпринимал попыток убежать.

— А вы давно здесь работаете? – поинтересовалась я, чтобы поддержать разговор.

— С восемьдесят третьего года, — отозвался Константин Викторович. Он наблюдал за тем, как Тишка дремлет, и крохотное тельце котёнка во сне едва заметно подрагивает, но мне показалось, что блеклые глаза его видят перед собой что-то совершенно другое, чего, увы, не могла увидеть я. — А ты почему домой не идёшь? – спросил он, и поднял на меня глаза. Всего на секунду в их глубине мелькнула боль, давняя и тоскливая, но она так быстро исчезла, будто её и не было вовсе. А может, мне просто показалось? — Неужели ничего не задали?

— Если бы! – вспомнив про пресловутое сочинение, я хмыкнула, но это вышло чересчур нервно. Тетрадка по русскому языку прямо-таки прожигала мой дипломат, и я невольно покосилась в его сторону. Вдруг уже дымится?

— Хех, — Константин Викторович как-то совсем по-доброму усмехнулся, перехватив мой взгляд. — Ладно, Соня, — он снял котёнка со своих ног, и переложил его мне на колени. – Мне работать нужно, а ты лучше поспеши домой, — он тепло улыбнулся, и лицо его испещрила сетка мелких морщин, сделавшихся особенно заметными около глаз. – Если вдруг станет скучно, заходи ко мне на чай, про школу порасскажу. Я живу во-о-он в том доме, — он ткнул огрубевшим пальцем в хрущёвку, что примостилась через дорогу. – Одиннадцатая квартира, первый подъезд.

Я, конечно, удивилась такому гостеприимству, но виду не подала. Константин Викторович тем временем поднялся со скамьи, оправил спецовку, и, взяв в руки свою метлу, вновь принялся за дело, и сухие разноцветные листья зашуршали, наполняя улицу минорной симфонией золотой осени.

Откладываю дневник, и сажусь за написание сочинения, хотя о-о-очень не хочется, но всё же получить пару хочется куда меньше.

Тот же день, 21:45.

Уже поздно, но лучше напишу сейчас, пока не забыла. Садясь за сочинение, обнаружила в своём дипломате странную находку — тканевый мешочек, небольшой, размером с пол ладони. Честно скажу, была удивлена, но открыв его, удивилась ещё больше — внутри находилась земля. Почти уверенна, что его мне подбросила Смирнова. За НВП мстит, гадина! Кому ещё такое в голову придёт? Только вот не пойму, зачем она это сделала? Может, хотела просыпать содержимое мешочка на тетради и учебники, чтобы испортить те? Скорее всего. Наверно просто не успела, или же ей кто-то помешал. Ну да ладно, всё равно, чтобы там не задумала эта чиканутая, её "подарок" перебрался в мусорное ведро!

Запись сделана 9 сентября 1986 года.

Вторник, 16:30.

Диктант, написанный нами на прошлом уроке, показал, что за лето знания, заботливо вложенные учителями в наши пустые головы в прошлом учебном году, непонятным образом улетучились. По крайней мере, Антонина Петровна именно так нам и заявила, когда оглашала оценки.

— Евстафьева, — она перевела тяжёлый взгляд на Лену. — У тебя двойка, красавица. Начало года, а ты уже отличилась. Такими темпами твоя фотография скоро появиться в пионерской комнате на "доске позора", — Антонина Петровна подошла ближе к третьему ряду, и опёрлась бедром о парту Вики и Лёшки. — Так дело не пойдёт. После уроков подойдёшь сегодня ко мне.

Юрка снова заёрзал на стуле, вцепился пятернёй в куртку на груди, и, кажется, даже задержал дыхание на некоторое время. Понаблюдав за ним несколько дней, я заметила, что всяческие метаморфозы с его телом начинают происходить только на уроках Антонины Петровны, самой молоденькой учительницы из всего педагогического состава школы, и почему-то мне в голову закралась мысль, что Юрка влюблён в Антонину Петровну, раз так волнуется в её присутствии. Просто других причин его необычайного поведения я, увы, не находила.

Как только прозвенел звонок, Юрка сорвался с места и выскочил из класса, словно за ним гнались.

— Евстафьева Лена, — напомнила о себе Антонина Петровна. — Останься!

Хмыкнув, Лена опустилась на место, барабаня пальцами по парте, я же наткнулась на пристальный взгляд Антонины Петровны, которым она буравила дверь, через которую секунду назад выскочил Юрка. И было что-то леденящее в её взгляде, что-то, что заставило меня поскорее ретироваться, оставляя их с Леной вдвоём.

Запись сделана 10 сентября 1986 года.

Среда, 16:20

Порой в нашей размеренной, и даже в чём-то скучноватой жизни, случаются такие моменты, и происходит это, как правило, совершенно случайно, которые способны выбить тебя из натоптанной колеи, и вот ты уже не идёшь, а катишься кубарем куда-то под откос. Именно это и приключилось сегодня со мной — я схлопотала заслуженную пару по физике, а ведь с утра ничто не предвещало беды.

Ольга Викторовна, женщина преклонного возраста, с волосами, собранными высоко на голове в несуразный пучок, который больше напоминает стог сеня, по цвету кстати тоже, вызвала меня решать задачу, где требовалось определить скорость движения лодки относительно берега реки, и всё бы ничего, да вот только с физикой мы не дружим ещё с шестого класса. Как-то не задалось у нас изначально. Записав на доске все имевшиеся по условию задачи данные, я вцепилась руками в кусок мела и застыла на месте, словно каменное изваяние. Все-все до единой мысли (предатели несчастные!) покинули голову, оставив меня один на один с той злополучной лодкой, которая куда-то, и совершенно не понятно для чего, двигалась.

— Колесникова, ты долго молчать будешь? — окинув меня нетерпеливым взглядом, поинтересовалась Ольга Викторовна, и её уродливый пучок качнулся из стороны в сторону. — Урок не резиновый!

Повернувшись лицом к классу, я увидела, что некоторые ребята смотрят на меня с сожалением, некоторые — с явным облегчением от того, что у доски стою я, а не они. Но ни те, ни другие не испытывали особой радости, видя мои мучения. Разумеется, кроме двух макак со второго ряда — Смирновой и Чебаковой, губы которых растянулись в премерзких ухмылках.

Колька Апраксин со своего места пытался мне подсказать, жестикулирую руками и губами, но всё напрасно. С каким-то тупым отчаянием я не могла ничего разобрать, как бы он не старался. Нахмурившись, я уже махнула головой, чтобы он прекратил, но Колька всё не унимался, мастеря из пальцев какие-то знаки, и чтобы не замечать его, я сместила взгляд чуть левее, туда, где сидела Лена. В её каре-зелёных глазах, издали мне показалось, что они сделались чуточку темнее, будто кто-то разбавил их цвет густой багряной краской, застыл ртутный блеск, заставивший меня внимательней приглядеться к ней. Было в её образе что-то необычайное. Нет, скорее неправильное. Или непривычное, что ли. Впервые с момента нашего знакомства на её шее был повязан выглаженный пионерский галстук, а свои коротко стриженые волосы Лена не растрепала, как делала это обычно, а зачесала назад, придав им аккуратный вид.

— Садись, Колесникова! — усталый голос Ольги Викторовны вывел меня из состояния задумчивости. — И дневник мне неси! Да, с такими оценками тебе комсомола не видать, голубушка!