Я не то чтобы специально коллекционировал, но запоминал по жизни яркие народные определения состояния подпития «рассейского человека». Так вот, плотник на Руси исстари напивался в доску, сапожник, понятно, — в стельку, печник — в дымину, железнодорожник (это уже на заре капитализма) — в дрезину, а бухгалтер, что совсем близко к современности, — под копирку. Пока не слышал выражений, отображающих век компьютеров и Интернета, но, наверное, они появятся, коль «питие» продолжается.

Пили на Руси во все времена. Читал я, будучи в Англии, громадный старинный фолиант с описанием нравов московитов в XVII веке. Автор, один шотландский лорд, не раз упоминает удивительную «aqua vita» (живую воду или воду жизни), которой наши предки обильно запивали различные кушанья и которая создавала хорошее настроение. Начали ли они уже тогда задавать друг другу сакраментальный вопрос: «Ты меня уважаешь?»

Не раз бывал я в теплой компании с англичанами, шотландцами, американцами, немцами, китайцами, индусами, индонезийцами (мог бы и продолжить перечень), но не припомню случая, чтобы у них даже глубоко за полночь дело доходило до нашего «уважаешь?». Индонезийцы или китайцы, например, выпив, тихо млеют и много улыбаются. Англосаксы, скажем, без всяких приставаний и выпытываний друг у друга чокаются и запевают: «You аге a jolly good fellow! You are a jolly good fellow!», что означает: «Ты — прекрасный парень!», и все хором подпевают, и ни у кого ни в чем сомнений нет.

Словом, никто, кроме нас, не требует за столом (иногда чересчур агрессивно) явных заверений в уважении к себе.

Правда, некоторые и без рюмки ведут себя агрессивно по отношению к другим. И хуже всего, что количество таких «борцов» (даже среди женщин и совсем молодых людей) все увеличивается. Как объяснить это? Можно ли это назвать временным и только российским явлением и не нарастает ли агрессивность в поведении людей вообще? Не могу утверждать, что нахожу определенный ответ на эти вопросы, и ограничусь лишь отдельными замечаниями и предположениями.

Первое мое предположение касается самого положения россиянина в обществе.

Как известно, из рабства основная масса русского народа стала выходить лишь к концу XIX века. Немногие успели стать самостоятельными, как на них накинули «коммунистическую узду»: крестьян, лишив паспортов, привязали к колхозам, рабочих — к станку, а интеллигенции постоянно грозили пальцем.

Разумеется, при таком состоянии общества человек не мог оставаться самоценной личностью. Откуда же взяться тут уважению к самому себе? А сам себя не будешь уважать — никто другой не зауважает. Разве тол fa-ко после пятой рюмки водки...

Вспоминаю рассказ всегда мною любимого Джека Лондона «Потерянное лицо» — о вожде индейцев Макамуке, жившем на юге Аляски (тогда она была еще русской). Он поверил выдумкам захваченного в плен россиянина Сибуенкова о лекарстве невиданной силы и отрубил ему голову, избавив от изощренных, мучительных истязаний, приготовленных для пленника. Обман раскрылся, когда отрубленная голова, вопреки выдумке о ее защищенности «лекарством», отлетела, и вождь в глазах соплеменников «потерял лицо и с ним — свое имя. С тех пор его называли не иначе как вождь «Потерянное лицо».

У китайцев, а также других народов Востока с древних времен сохранилась великая заповедь: «Не потеряй лицо!» В 80-х годах мне довелось в Сингапуре быть свидетелем удивительной истории о сыне, который пошел даже на преступление ради того, чтобы его отец «сохранил лицо», а забота сына об отце —также великая заповедь. Я знал хорошо их обоих.

История вкратце такова. Майкл Нг, сын известного в Сингапуре и во всем том регионе китайского бизнесмена дату Нг (дату — почетный титул) работал в качестве второго (от Сингапура) директора совместной советско-сингапурской пароходной компании, которая весьма успешно обслуживала многочисленные советские торговые суда и рыболовецкие плавбазы, следующие через Малаккский пролив либо останавливающиеся в Сингапуре на ремонт.

Не проходило дня, чтобы в Сингапуре не было таких судов, и, следовательно, компания работала без выходных, а два директора чередовались, чтобы всегда кто-то был на посту и подписывал заявки, накладные, чеки. Работа директоров строилась на полном доверии, вплоть до того, что советский директор оставлял, скажем, на воскресенье своему коллеге пустые бланки чеков со своей подписью, а Майкл, вписывая по необходимости адресат и сумму к оплате, ставил свою подпись (требовались обе подписи), и чек исполнялся.

В один прекрасный день обнаружилось, что на счетах компании недостает нескольких миллионов долларов. Пошли перезвоны с Москвой, прибыла комиссия, у меня, как посла, ежедневно проходили рабочие совещания с участием большого числа лиц.

Выясняется, что Майкл, зарекомендовавший себя годами работы как несомненно честный партнер, в течение последних месяцев пользовался уже подписанными, но незаполненными чеками для того, чтобы «перекидывать» раз за разом крупные суммы со счета компании на посторонние счета.

Возник вопрос, говорить ли с Майклом напрямую, чтобы уличить его, или сразу готовить судебное дело? Выбрали первый путь, и, к нашему удивлению, Майкл немедленно сам сознался в содеянном, все подробно объяснил, и сделал это с чувством явного облегчения.

Он рассказал, что его отец, обладатель капитала в несколько миллионов долларов, увлекся в свои восемьдесят с лишним лет игрой через компьютер на токийской валютной бирже и почти удвоил свой капитал, а затем стал крупно проигрывать, задолжал и мог вот-вот обанкротиться. Над ним даже нависла угроза ареста. Сын посчитал для себя делом чести спасти доброе имя отца, спасти «его лицо». Майкл быстро отправил отца на Тайвань, принял его долги на себя и в силу этих обстоятельств «влез в карман» своей любимой компании. Майкл говорил нам: «Я, как сын, не мог поступить иначе, я потерял бы тогда уважение к самому себе...»

В конечном счете Майкл какую-то сумму возместил, что-то «вдруг» обнаружилось в «заначках» самой пароходной компании, и она осталась «на плаву». Однако несколько голов полетело, досталось и послу — за то, что «не доглядел». Мы злились на Майкла и на нашего простодушного директора с его заранее подписанными чеками без указания адресата и суммы. И все же сын и отец Нг остались у меня в памяти как люди, которые «дорожат лицом».

Я долго верил, что человеческий прогресс — «сам по себе» — предполагает рост цивилизованности и смягчение нравов. Вспоминаю, как в детские годы был не раз свидетелем грубости, жестокости, нечистоплотности людей в прямом и переносном смысле слова. Но меня учили хорошему, и вокруг звучали благие поучения и призывы к хорошему, так что я готов был считать, что новое поколение морально, культурно, интеллектуально выше, лучше предшествующего.

Но постепенно приходило понимание того, что я заблуждаюсь. И сейчас, в конце столетия, я вижу в людях те же грубость, жестокость и нечистоплотность, пусть и изящно прикрытые теперь гигиеническими салфеточками одноразового использования.

Оказавшись в конце века в атмосфере большей свободы, многие россияне стали, к сожалению, проявлять не столько добрые свои начала (их и ранее не слишком ограничивала коммунистическая система) сколько склонности низменные. Расцвели совсем дурные нравы...

Другое мое разочарование куда более конкретное. И касается оно кумиров отечественной культуры, «властителей наших душ».

Не будем обольщаться: лучшие умы и таланты прошлых веков были отнюдь не ангелами. Человек, особенно человек талантливый, не однолик. Сейчас о многих наших классиках мы знаем столь много, вплоть до интимных писем и записок, что можем представить себе их жизнь куда лучше, чем жизнь соседа по лестничной клетке. Но смотрю на сегодняшних кумиров и диву даюсь, как они, теряя чувство меры и приличия, пускаются во все тяжкие. Если кого-то из них зачислят в «классики» (а уже зачисляют), будущие исследователи их творческого пути будут смущены до крайности.