— Сказывай уж теперь до конца, как дело было, — протянул ему тот еще папиросу.

— А что сказывать-то. Очнулся я от беспамятства пьяного в подворотне и вижу, что Антип с раскроенным черепом в луже крови в ногах моих лежит, а рядом струмент его. Сам я сижу на мощеном полу, к запертым воротам спиной прислоненный, а на улице уж утро занимается, светать зачинает. На коленях у меня топор, а на нем кровь запекшаяся. Как что произошло, хоть убей, не помню, только, вот разумею, что это, значитца, я братца сваво порешил. Испугался, аж до озноба, и протрезвел враз.

— Стало быть, как вышел из кухмистерской и Антипа топором по голове, а после финкой по нему приложился, не ведаешь? — не удержался от вопроса Чаров.

— Ума не приложу, ваш благородь, господин следователь. Хоть режь меня, а не помню. Да и финку отродясь при себе не держал.

— С кем пил свой полуштоф, может, все-таки вспомнишь? — спросил его о собутыльнике Блок.

— Маячила против меня рожа чья-то, да в таком тумане плыла, что не приведи Господь.

— Но как ты объяснишь, что сапоги с братца снял, а в карманах его не пошарил? При нем, ведь, немалые деньги были? — задал главный вопрос Сергей.

— В ту минуту свист городового раздался, и женские крики донеслись. Я топор в струмент кинул, сапоги снятые схватил и побежал опрометью вместе с ящиком, куды глаза глядят. Пробежав по набережной, по ступеням к воде спустился, да топор в канал бросил, затем опорки окровавленные на сапоги сменял, умылся, да окольной дорогой в Вяземскую лавру пожаловал, она ближняя была. А ящик со струментом Никитиной, солдатской вдове, что в доме де Роберти[32] на Садовой, за семь гривенников продал. Не до торговли уж было.

— Благодаря тому ящику мы его и арестовали. Никитина эта, известная скупщица краденого, давно у нас на примете. Ее господин Путилин, начальник наш, в свое время выследил, да на чистую воду вывел, и с той поры она завсегда нужными сведениями нас балует, — уже в кабинете, доверительно сообщил ему Блок.

— Вы не полюбопытствовали у веселой вдовы, ножа подходящего в том ящике, часом, не оказалось?

— Спросил, разумеется. Не было там ножа.

— Когда ящик с инструментом на квартире покойного искали, что-нибудь любопытное обнаружили?

— Разве что бухгалтерскую книгу, куда Михеев, будучи грамотным, записывал свои повседневные денежные траты, вносил данные о заказах и полученные доходы со сделанной работы. Большой педант был. Я книгу оную забрал, подумав, вдруг для расследования сгодится, — он выдвинул ящик стола и положил перед Чаровым изъятый гроссбух.

— Да тут у него все подробно, аж по годам и дням расписано, — листая аккуратно исписанные страницы, изумился он. «Стало быть, последний заказ он сюда внести не успел». — Позволите ли на книжицу ту на досуге взглянуть?

— Берите, конечно, только верните, когда ознакомитесь.

— Не премину, господин Блок. Кстати, где изволит, сейчас пребывать Иван Дмитриевич? — Чаров решил, что будет не лишним посоветоваться с начальником сыскной полиции Путилиным, не посвящая того в истинные резоны своего интереса.

— Командирован в Московскую и Ярославскую губернии фальшивомонетчиков изобличать.

— И мне довелось с этим людом повозиться. Бывало, одну фабрику закрыть не успеешь, как на тебе, новая фальшивые кредитки печатать зачинает. Прямо-таки поветрие какое! — искренне посетовал Чаров, огорченный отъездом Путилина. — Кстати, отчего тогда свист приключился, что спугнул злодея? — он вспомнил о городовом в рассказе Егория.

— В заведении тут одном, «Бархатные глазки» зовется, клиент платить за девицу, проведши с ней приятственно время, отказался. Дебош пьяный учинил, швейцару рожу разбил, да сбежать удумал. А мадам содержательница, не будь дурой, в окошко выглянула, да городового крикнула, благо он рядом ошивался. Митрич мужик здоровый, монеты пальцами гнет, они субчика того со швейцаром догнали, скрутили, да живо заплатить уговорили.

Поблагодарив за исчерпывающий рассказ, он ушел из сыскного отделения со смешанным чувством. Как-то не тянул Егорий на закоренелого убийцу, хоть и чистосердечно сознался. Да и духу ему недостало б, дабы так, по черепу топором родственника порешить, а после, с холодной расчетливостью, финку в сердце для гарантии добавить, — мучился сомнениями Чаров по дороге к дому. На квартире его ждал половой из кухмистерской, пущенный Прохором на кухню.

— Стало быть, когда благородный ушел, Михеев сидел в одиночестве и был чем-то озабочен? — принялся за расспросы Сергей, дослушав рассказ полового.

— Скорее, даже расстроен-с. Я ему вина-с налил, а он грит: «Ступай, я дальше сам буду-с». Не пожелал никого-с подле себя видеть.

— А тот, рыжеусый, что за Михеевым вышел, ранее в вашем заведении бывал?

— Он-с у нас, как и благородный, был-с впервой-с, это точно-с.

— А Егорий, выходит, оставался в кухмистерской и за Михеевым не пошел?

— Да разве он-с сваву водку-с оставит, а тут ему и закуска подоспела-с! Он покамест водку не допьет, никуды-с не денется. Да и Антип был-с к разговорам не расположенный.

— Егорий хмельной был?

— Превесьма-с. Едва-с на ногах держался, а когда-с уходил-с, рыжеусый ему даже-с помогал выйти-с.

— Значит, рыжеусый вслед за Михеевым ушел, потом обратно в кухмистерскую вернулся, оставался там какое-то время за столом с Егоркой сидеть, после чего помог ему пьяному из заведения выйти и назад уже не приходил?

— Так точно-с. Об этом-с меня в сыскной полиции уже спрашивали.

«Хм, а Блок зрит в корень! Въедливый сыскарь, даром что молод!» — отдал должное коллеге Чаров, будучи сам немногим того старше.

— Посмотри сюда. Признаешь, рыжеусого? — он показал половому рисунок из блокнота.

— О-о-о! Тута-с у вас другой изображен-с. Трудно-с признать.

— Стало быть, не он?

— Пожалуй, не он-с. Тот усы пышнее имел-с, да лицом-с не так чист. Бакенбардами-с щеки поросли и отметина у того-с под… правым глазом была-с, — вспомнил особенности наружности залетного посетителя половой.

— Отметина, говоришь. От ножа, шрам, что-ли?

— Точно-с, от ножа шрам-с.

— А этого благородного гуся узнаешь? — нашел страницу с портретом Палицына Сергей.

— Он-с, — не колеблясь, подтвердил ушлый малый.

Пока Чаров беседовал с человеком из кухмистерской, Блок вел свое дознание. Его тоже не устраивала версия убийства, зиждившаяся на одном лишь факте сознания Егория. «Кто-то, пользуясь его беспамятством, к месту преступления привел и топор окровавленный в руки вложил. И с чего это вдруг рыжеусый к нему за столик подсел, да разговорам пьяным внимал, а после, его, на ногах не державшегося, провожать вздумал?» — сомневался сыскарь.

Он решил опросить извозчиков, промышлявших на Сенной и в округе Столярного переулка, не подвозил ли кто из них в тот вечер похожего господина. Настойчивость Блока была вознаграждена. Допрошенный вейка, как именовала возниц чухонцев столичная публика, показал, что отвозил одного рыжеусого на Галерную улицу, забрав его неподалеку от Кокушкина моста. «Рицать копеек» запросил за доставку вейка, а на месте получил аж «полтынник», отчего и запомнил щедрого клиента. Прибыв на Галерную, сыщик прикинул дом, куда возница доставил рыжеусого, решив поставить возле ворот опытного филера. Когда Сергей приезжал в сыскное, тот как раз заступил на дежурство, и Блок не стал распространяться на виды дальнейшего расследования. Впрочем, и сам Чаров, ощущая на плечах давящий груз вышестоящих чинов, не счел нужным раскрывать карты перед коллежским регистратором или хотя бы слегка намекнуть тому на подлинную причину своего интереса.

Блоку повезло. Его агент напал на след рыжеусого и вечером прибыл с докладом.

— Выйдя из дому в полдень, сильно расфранченный, наблюдаемый сел с букетом цветов в ожидавшую его бричку и отправился на Дворцовую площадь. Там к нему подсела молодая особа, на вид лет двадцати, полагаю, служанка или горничная в богатом доме, и они поехали гулять по Летнему саду.