— Возможно.

— Удивительно, почему я этого ожидаю? — поддразниваю я, наше настроение улучшается, но, тем не менее, между нами ясно чувствуется необузданное желание.

С его губ срывается тихий смешок. Пожав плечами, Линкольн кивает головой в сторону доков, но ничего не говорит в ответ.

Я что, должна угадывать, о чем он думает?

Он начинает идти без всякого предупреждения. Ладно, следую за ним. Мы переходим улицу, спускаемся по ступенькам, ведущим к докам. Линкольн идет впереди меня, туман расступается перед ним, как толпа перед рок-звездой, выходящей на сцену. Это безумие. И красиво. Смотрю на небо. Луна висит низко, как будто вот-вот упадет на нас. Я уставилась на нее, пытаясь вспомнить, видела ли когда-либо такую большую, яркую, завораживающую луну. Волны плещутся о доки, создавая неустойчивую почву подо мной.

Линкольн останавливается, и я врезаюсь ему в спину, не заметив, что мы у его лодки.

— О, упс, — бормочу я.

Смешок слетает с его губ, он поворачивается, протягивая мне руку. Я пялюсь на его протянутую ладонь. Когда я не беру ее, он фыркает, склонив голову набок, словно пытаясь меня понять. Забавно.

— Если только ты не хочешь снова поплавать, — добавляет Линкольн, бросив взгляд на воду.

— Ты пытаешься сделать меня мокрой? — Я ни за что на свете не проведу еще одну неделю в больнице, но потом осознаю, что только что сказала.

Он сверкает широкой улыбкой.

— Сладкая, мы с тобой и так знаем, что мне и пытаться не нужно, — отвечает Линкольн, и его раскатистый тембр голоса вибрирует во мне.

Мое дыхание учащается, вытягиваю руку из кармана куртки и касаюсь его ладони. Ощущение моей руки в его, тепла, собственничества — и из-за всего этого мой пульс зашкаливает. Наши взгляды встречаются: его — задумчивый, мой — любопытный. Линкольн замирает, вообще не двигается. Как и я. Есть что-то особенное в том, как он держит меня за руку. Словно он знает, что мы поступаем неправильно, но не может ничего с собой поделать.

А потом он начинает идти и разрушает момент, потянув меня за собой на лодку резким движением. С этого момента наступает безумие. Линкольн заталкивает меня в каюту, ногой захлопывает за собой дверь и срывает с себя куртку, а за ней следует фланелевая рубашка.

Я, очевидно, снимаю одежду недостаточно быстро, потому что он поворачивается ко мне и скользит руками под мою куртку, остановившись на бедрах.

— Ты раздеваешься слишком долго.

— Не знала, что это гонка.

Линкольн снова прижимается к моим губам, а затем проводит по ним языком. Выдохнув ему в рот, предоставляю доступ. На вкус он как дым и виски — смертельное сочетание, и этот парень именно таким и является. Немного грубый, немного сладкий и очень плохой.

Желая взять ситуацию под свой контроль, я прерываю поцелуй и снимаю куртку. Он наблюдает, тяжело дыша, быстро двигает руками, пытаясь мне помочь. Я давлю на его грудь, подталкивая к дивану.

— Я могу раздеться сама.

А потом пытаюсь быть сексуальной, но не знаю как. Расстегнув джинсы, стягиваю их, понимая, что сначала надо было снять обувь, и бросаю это дело, когда Линкольн смеется.

— Позволь мне. — Наклонившись вперед, он сначала снимает футболку, которая была под его фланелевой рубашкой, а затем постукивает по краю дивана. Расположив мои ступни между своих ног, осторожно скользит руками от моих коленей к лодыжкам.

Пристально изучаю каждый дюйм его обнаженной кожи. Его костяшки пальцев, руки и предплечья покрыты шрамами. Без сомнения, это результат его рода деятельности, но больше всего мое внимание привлекает то, что находится выше. Татуировка над его сердцем. Прищурившись, пытаюсь прочесть ее, но Линкольн наклоняется вперед, после того, как снимает с меня обувь и стягивает джинсы. Я обнажена ниже пояса.

На нем все еще джинсы, и это нужно изменить. Указываю на его штаны.

— Сними их.

Откинувшись назад, Линкольн возится с пряжкой, а затем снимает джинсы. Восхищаясь обнаженной мужественностью, провожу руками по его бедрам. Выражение его лица меняется, твердый, как камень, член внезапно оказывается в центре моего внимания. Прикусив губу, касаюсь его правой рукой и обхватываю ладонью. Он смотрит на меня сверху вниз хищным взглядом и с самодовольной ухмылкой на лице. Один за другим смыкаю пальцы вокруг его эрекции. Скольжу кулаком по его длине, пристально глядя на Линкольна.

А потом, прежде чем он успевает меня остановить, беру член в рот и обхватываю губами. Я никогда не умела хорошо делать минеты, но мне нравится думать, что это не имеет большого значения. Ствол в рот — в этом нет ничего особенного.

Я ошибалась.

Я раньше никогда не делала минет Линкольну, и это изменило правила игры.

Сначала он не проявляет никакого интереса к тому, что я делаю. Как будто думает о чем-то другом, проводя большим пальцем по моей челюсти. Я меняю позу и заглатываю глубже, давлюсь, когда его член упирается в заднюю часть моего горла. В этот момент Линкольн выходит из транса.

Он издает стон, сжимая мой затылок обеими руками. Я смотрю на него. Глаза закрыты, маска напряженности и ярости красиво исчезает из-за меня. С каждым взмахом руки и движением языка мои глаза слезятся. Он проводит ладонью по моим щекам. Я наблюдаю за каждой его реакцией, начиная с того, как вздымается его грудь, и заканчивая дрожанием его рук. Все это свидетельствует о том, что ему нравится, верно?

Я тоже так подумала, но Линкольн моргает, прогоняя эмоции со своего лица и ускоряя темп, а затем внезапно останавливается и отталкивает меня.

Ошеломленная тишиной, я снова становлюсь на колени, вытирая губы тыльной стороной ладони. Линкольн не смотрит на меня, когда наклоняется вперед и хватает за талию. Без особых усилий он сажает меня к себе на колени.

Прерывисто дыша, кладу руки ему на плечи, а мой взгляд устремлен на его татуировку над сердцем. Афина. Это женское имя, да?

— Ты женат? — спрашиваю я вновь, гадая, ответит ли он мне на этот раз.

Он замирает и обхватывает мою щеку, прижимаясь своими губами к моим в неожиданном проявлении нежности. Линкольн пытается смягчить удар? Я стараюсь убедить себя в том, что он не должен делиться со мной своими секретами, и со мной все хорошо, но, возможно, это не так.

Взяв подол моей рубашки, он пытается ее снять. Я останавливаю его. Мотаю головой и выдвигаю свои требования:

— Нет, пока ты не ответишь на мой вопрос.

Он откидывается на спинку дивана и проводит рукой по волосам. Сделав вдох, выдыхает с трудом, а затем качает головой, словно не желает отвечать.

Я перефразирую свой вопрос:

— Кто такая Афина?

На его скулах заиграли жевалки, мышцы напряжены, и я могу сказать, что Линкольн не привык кому-то открываться.

— Моя жена.

Мой живот сжимается, а дыхание замедляется.

— Так ты женат?

Пожалуйста, ради бога, скажи «нет»!

На его лице отражается усталость. Он моргает.

— Она умерла, — бормочет Линкольн едва слышно. Она умерла? Я должна была умереть. Почему одна жизнь спасена, а другая нет?

Его дыхание меняется, становится быстрым и беспокойным, и я чувствую себя тупицей. Мне не следовало любопытствовать. Нежно касаюсь к его груди, но не прикасаюсь к тому месту, где вытатуировано ее имя.

— Мне жаль.

Его глаза устремлены в пол.

— Это было давным-давно, — говорит Линкольн, в его тоне слышатся нотки одиночества и секретов, в которые он не хочет, чтобы я совала нос.

Наверное, наш момент испорчен, потому что я наговорила лишнего, но Линкольн, очевидно, не думает подобным образом, потому что заявляет:

— Ты позволишь мне обладать тобой или это была всего лишь болтовня?

Улыбаясь, поднимаю ладони, протягивая ему свои запястья.

— Я вся твоя.

Я не могу сказать, о чем он думает, потому что выражение его лица слишком сдержанное. Как будто мне нужно быть детективом, чтобы расшифровать его. В его взгляде читается отчаяние, которое он не может стереть, но пытается. Линкольн неспешно проводит рукой по моей груди, затем между моих ног, где я с удовольствием сижу на его члене.