На мгновение Линкольн замирает и смотрит на меня. Он не произносит ни слова, просто наблюдает за мной.

— Ты прекрасна, — говорит мне, и его губы растягиваются в улыбке.

Взмахом руки я подзываю его к себе.

— Иди сюда.

Сняв рубашку, а затем и джинсы, он опускается коленями на кровать. Она прогибается под его весом и тихонько скрипит, пока Линкольн придвигается ближе, нависает надо мной, опираясь на руки. Наша связь глубока и в значительной степени все еще существует между нами двумя.

Согнув локти, он прижимается ко мне. Наклонившись в сторону, проводит кончиками пальцев по моему шраму.

Слезы щиплют мои глаза. Неужели он представляет ее?

— Мне нужна именно ты, — уверяет Линкольн, похоже, снова угадав ход моих мыслей. Он вновь меня целует.

— Я прикасаюсь к тебе, потому, что ты единственная, кого я не могу перестать желать. Она тут ни при чем.

Я ищу в его глазах правду, которую пока не уверена, что могу принять.

— Возможно, мне потребуется некоторое время, чтобы смириться с этим.

Он кивает.

— Ну, а до тех пор я буду продолжать тебя убеждать, что хочу тебя. — Теперь в его словах звучит пьянящая острота, его выпуклость у моего бедра подтверждает, что он говорит правду, он действительно хочет меня.

Он проникает языком в мой рот, я проглатываю его стон, жадно желая большего. На этот раз все по-другому, начиная с его прикосновений между моих ног и заканчивая тем, как он снимает с меня одежду. Его движения осторожны и совсем не похожи на те, что были раньше. Мне кажется, именно сегодняшняя ночь и есть то, что люди имеют в виду, когда говорят, что «мы занимались любовью». Долгое время я не понимала смысл этих слов, потому что как можно заниматься любовью? Это же чувство, а не физический акт. Или нет? Теперь я в этом не уверена.

Линкольн притягивает меня ближе, обхватывает руками и прижимает мое лицо к своей груди. Я прислушиваюсь к биению его сердца.

— Линкольн?

— Хм? — хмыкает он, проводя пальцами по моей спине.

— Я очень рада, что ты не сказал мне об этом за обедом.

Он смеется, его грудь сотрясается от этого движения.

— Я бы, наверное, все равно струсил. Я не мог придумать, как начать этот разговор, чтобы он не закончился твоим уходом.

— Так было проще, — говорю я ему, обводя круг над его сердцем, вокруг ее имени. Здесь нет места ревности, больше нет. Не от меня.

— Каким образом? — Его голос звучит мягко, низкое бормотание едва слышно из-за гудящей печи.

Я поворачиваю голову и упираюсь подбородком в его грудь. Он смотрит на меня сверху вниз с любопытством в глазах.

— Узнать так, как я узнала. Думаю, если бы ты был в то время в городе, я бы не восприняла это так, как сейчас.

Линкольн проводит рукой по моим волосам, его большой палец касается моей щеки.

— Почему тебе понадобилась пересадка сердца?

И тут я понимаю, что никогда не рассказывала ему об этом.

— Я… — Замолкаю и делаю вдох. Я мало кому рассказывала. Обычно я останавливаюсь на том факте, что мне сделали операцию, и не распространяюсь о событиях, которые привели к ней. — Мне было восемь лет. Я обратилась к врачу из-за боли в груди, и мне сказали, что у меня кардиомиопатия. Это заболевание сердечной мышцы, при котором она утолщается и не может перекачивать кровь к остальным частям тела. Помню, что мои руки и ноги всегда были ледяными. — Я смеюсь, вспоминая, как всегда прижимала свои холодные пальцы к ногам отца, и он щекотал меня, пока я не согревалась. — В то время мы всегда шутили, что я мерзлячка. Это была просто шутка. Мы не знали, что это признак того, что я умираю.

Поднимаю взгляд на Линкольна. Он наблюдает за мной, его ладонь все еще лежит на моей щеке. Накручивая на палец прядь моих волос, он растягивает губы в улыбке.

— Ты довольно дерзкая, когда хочешь.

Подперев рукой подбородок, я улыбаюсь.

— Через две недели после смерти родителей у меня случилась острая сердечная недостаточность, и с тех пор я была подключена к аппарату вспомогательного кровообращения, пока мне не доставили сердце. Мне было тринадцать, а сердце я получила в семнадцать. Врачи сказали, что без него я бы не протянула и недели.

Линкольн молчит, да я и не жду другого. Никто не знает, что сказать. И что он может сказать в его случае? Я рад, что моя жена умерла ради тебя? У нас дерьмовая ситуация.

Я не осознаю, но все мое тело дрожит, дыхание прерывистое. Я понятия не имела, что будет так трудно рассказать ему все, но думаю, что, возможно, ему так же тяжело это слышать.

Его грудь расширяется от вздоха, и он моргает, его глаза блестят. На челюсти заходили желваки, когда он поднимает руку к волосам. Я замечаю шрам, идущий вдоль его предплечья.

Поднимаю руку и провожу пальцами по гладкой коже, покрытой пузырьками, восхищаясь безмятежностью, озаряющей его лицо.

— После трансплантации я провела в больнице семьдесят два дня.

— Похоже, все сходится, — произносит Линкольн тихим, задумчивым тоном, пронизанным печалью.

— Мне жаль, что я выбросила кольцо в океан, — говорю ему, мне интересно, что он ответит. Я не собиралась вспоминать об этом, но теперь, узнав о его прошлом, чувствую, что должна это сделать, и эти слова как-то само собой вырвались.

Выражение его лица меняется, а уголки губ опускаются.

— Ты не знала.

— Почему оно было у Деверо?

Я ничего не знала об их связи, но предположила, что, поскольку Деверо работал в Службе по охране рыбных ресурсов и дикой природы, они общались.

Тяжело вздохнув, Линкольн подносит руку к подбородку, затем к волосам.

— У нас возникли проблемы с некоторыми штрафами, и я дал ему кольцо, чтобы он повременил с их выпиской. Он мутный тип.

— Я понимаю, что не знала, что оно твое, но теперь, когда мне известно, что случилось с твоей женой, я чувствую себя сволочью.

Он громко смеется, вопросительно приподняв брови.

— Ты чувствуешь себя сволочью?

Я подмигиваю ему, слегка поворачивая голову, которая все еще лежит у него на груди.

— Перемирие?

Линкольн вновь касается рукой моей щеки.

— Дорогая, в этом вопросе мы даже близко не достигли согласия.

Он ловит мой взгляд, и кажется, что мое сердце безвольно падает на землю к его ногам.

Я не знаю, куда нас это приведет, но пока я держусь за этот идеальный образ мира, который у нас есть.

Подхват лески — размещение руки на леске, вылетающей из катушки во время заброса, для того, чтобы замедлить заброс или проконтролировать его дальность.

Сегодня утром я поймал себя на том, что улыбаюсь. Еще до восхода солнца, до пения птиц и запаха свежезаваренного кофе. Улыбка появилась от мысли о Джорни, которая рядом со мной, и погасла также из-за нее.

Я оставляю ее спящей в моей постели и застаю Атласа с Бэаром на кухне, готовящих блины. После завтрака, пока Джорни принимает душ, мы с Атласом берем Кохо на прогулку по пляжу.

— Ты же знаешь, что я не хочу тебя оставлять? — спрашиваю я, пытаясь завязать разговор о том, что оставляю его с отцом на пару месяцев, пока буду на Аляске.

Сын хмурится, в его голосе звучит мольба, даже если он пытается быть сильным:

— Почему ты должен уезжать?

Мы останавливаемся, и я опускаюсь перед ним на колени, держа его руки в своих.

— Мне нужно заработать немного денег для нас, приятель. Чтобы мы могли остаться здесь.

Его взгляд скользит поверх моего плеча туда, где Кохо носится по волнам прибоя.

— Мне не нужны деньги. Я хочу тебя, папочка.

Эти слова ломают меня. Полностью.

И тут я вспоминаю о том, что сказал Афине. Я позабочусь о нашем сыне.

Я в растерянности. Без понятия, что делать. Страховка покроет лодку, но на это может уйти несколько месяцев, к тому же идет расследование, значит, это не произойдет сразу. Мы не выполнили свою квоту на этот год, а это значит, что компания «Snider Fish» разорвала с нами контракт. У меня нет выбора.