– Хотелось бы начать его знакомство с рейхом со столицы, то есть с Берлина, – сухо сказал глава движения по телефону, – но такая поездка преждевременна с точки зрения безопасности. Он подружился с Гербертом, пусть мальчики побудут под вашим присмотром…

Штрайбль с сыном и Адольф жили в соседних номерах люкс, в бывшем пристанище Фридриха, гостинице «Талия»:

– Мне надо проследить, что на датской границе все идет по плану, – напомнил себе Краузе, – надо встретиться с партайгеноссе Манфредом…  – неприметный работник городской мэрии отвечал за выявление предателей дела фюрера и рейха, – надо поработать с документами, которые везет Адольф…  – Краузе отказался от уборщицы, не желая рисковать:

– Сейфа в квартире нет, бумаги мне никак не спрятать. Хана никогда не заглянет в мои вещи, она выше такого. Да и зачем это ей? Она здесь ради меня, она меня любит…  – мадемуазель Дате отказалась от кресла в опере:

– Мне надо готовиться к концертам, к новой роли на Бродвее, – объяснила девушка, – я не хочу отвлекаться, милый. Вы будете рядом, это мне поможет…

Квартира сдавалась с обстановкой, но Краузе все равно купил самое дорогое постельное белье и полотенца, свечи ручной работы и ее любимые белые розы. Холодильник он забил бутылками шведской водки и британского джина:

– Кофе, не забыть забежать за кофе перед ее приездом. Она любит свежий помол, на кухне стоит итальянская машинка…  – он очнулся от довольного голоса Штрайбля:

– Лето мы проведем в Италии. Синьор Ферелли, вы должны его помнить…  – Краузе кивнул, – пригласил нас на семейную виллу, на побережье. Его сыну, Микеле, восемнадцать, прошлым годом он поступил в университет. Нас ждет аудиенция с Его Святейшеством в Кастель-Гандольфо…  – Штрайбль набожно перекрестился. Фридрих развел руками:

– Меня летом ждут только процессы, герр Штрайбль. Но я еще не сделал себе имя, в отличие от вас…  – бывший патрон потрепал его по плечу:

– Когда станете министром юстиции, не забудьте об мне. Я всегда считал, что вы далеко пойдете, герр Краузе…  – он взглянул на часы: «Вот и цюрихский рейс, точно по расписанию».

– Mann und Weib, und Weib und Mann, Reichen an die Götter an…

Стены в старинном доме по соседству с восстановленным зданием гамбургской оперы были толстыми, но Инге все равно слышал звук фортепьяно. Генрик и Адель пели дуэт на два голоса. Чету Майер-Авербах поселили на последнем этаже, в просторной квартире с дубовыми половицами и белеными стенами:

– Курим только на крыше…  – предупредил Инге свояк, показывая апартаменты, – ваша спальня, отдельная ванная, выход на террасу, где в скором будущем нас ожидает большая вечеринка…  – свояк подмигнул ему:

– Если бы я не знал, что Адель принимает лекарства, я бы решил, что она ждет ребенка, – подумал Инге, – Генрик в хорошем настроении…  – свояк выглядел выспавшимся и отдохнувшим. На крыше, среди кадок с оливами, трепетал бронзовый холст шатра:

– Удивительное путешествие в страну сказок, – заметил Генрик, – прием в честь нашей премьеры, новой коллекции Сабины, ее корнеров в здешних магазинах…

Оформлением вечеринки занималась тетя Клара. После Песаха в Израиль, на виллу Авербахов, по начали приходить пухлые конверты с эскизами. Сабина висела на телефоне, обсуждая с матерью детали убранства шатра и меню:

– До войны, в Праге, тетя Клара рисовала декорации для постановки «Волшебной флейты»…  – вспомнил Инге, – кое-какие детали она взяла оттуда…  – шатер отделали золочеными флагами, трепещущими на свежем ветру:

– Мы зажжем фонари, тоже бронзовые, – Сабина показывала им эскизы, – зона отдыха, с подушками и циновками, за ней ставят бар…  – кроме бармена и официантов, на вечеринку приезжали фокусник и гадалка:

– Я исполняю «Грёзы» Шумана…  – Тупица повел рукой в сторону рояля в гостиной, – инструмент останется в квартире, мы распахнем окна…  – Адель добавила:

– Я спою арию из оперы, а потом настанет время танцев…  – приглашенные гамбургские музыканты играли рок. На крыше ожидалось две сотни человек:

– Журналисты, пишущие о моде и музыке…  – Сабина загибала пальцы, – редакторы газет, представители больших магазинов, артисты, светские львы и львицы…  – девушка хихикнула. Инге успел пролистать Bild, где вечеринку называли еще невиданной для Гамбурга:

– Сезон закрывается очаровательной фантазией, страной чудес, где царят жители музыкального Олимпа и королева модных прилавков…  – в апартаментах болтались фотографы. Сабина давала интервью и встречалась с закупщиками. Слушая сильное сопрано Адели, Инге прислонился к косяку двери:

– Если она не занята с гостями, она пропадает в мастерских. В Израиле я ее тоже совсем не видел…  – он понимал, почему жена избегает оставаться с ним под одной крышей. К спальне прилагалась не только ванная, но и гардеробная с узкой кушеткой. Он кинул взгляд в сторону запертой двери:

– В Герцлии у Генрика с Аделью пять спален, мы с Сабиной могли днями не сталкиваться. Я часто ночевал в лаборатории, в Реховоте…  – он взъерошил коротко стриженые рыжие волосы, – в Кембридже я тоже могу оставаться на ночь в колледже…  – Инге, будущему главе кафедры, полагалась служебная квартира:

– Так больше нельзя, – он сжал кулаки, – с ноября все тянется, с тех пор, как я вернулся из России, и все ей рассказал, ничего не скрывая. Полгода прошло, так больше нельзя…  – он не мог выполнить просьбу жены:

– Не просьбу, требование, – поправил себя Инге, – я говорил тете Марте о встрече с Пенгом, – письмо от китайца пока не приходило, Инге и не надеялся на весточку, – рассказал о его знакомцах Левиных, отдал ей тетрадку Марты, описал случившееся в Новосибирске…  – Инге покраснел, – но в этом я признаться не могу, мне стыдно…  – Сабина настаивала именно на признании:

– Ты обязан описать и эту…  – жена запнулась, – эту девушку, обязан упомянуть, что Генрик тоже с ней виделся…  – Инге хмуро сказал:

– Она сидела за нашим столом на банкете, Генрик ее пригласил. Они вообще могли больше не столкнуться…  – Сабина раздула ноздри:

– Нечего гадать. Тетя Марта обязана обо всем знать, она вызовет Генрика, расспросит его. Если эта девушка напоминала покойную тетю Розу, то, может быть, она имеет отношение к Левиным…  – Инге отозвался:

– Она точно имеет отношение к Лубянке…  – Сабина с треском захлопнула альбом для эскизов:

– Тем более позвони ей…  – Инге вздохнул:

– За полгода я так ничего и не сделал. Полгода, как мы с Сабиной живем раздельно…  – в передней раздался лязг засова. Сабина крикнула:

– Адель, Генрик, взгляните на пробный оттиск конверта для пластинки…  – гостям вечеринки дарили сингл, как выражался Генрик, – небольшой диск с песнями Шуберта, записанный весной:

– С брелоками для ключей тоже все идет отлично…  – гости получали связку осенних листьев, золоченой и бронзовой кожи, из новой коллекции Сабины, – к следующей неделе все будет готово…

Рояль утих. Инге услышал шаги в коридоре. Сабина носила твидовый костюм цвета спелых ягод. Короткая юбка открывала загоревшие на израильском солнце колени. Кинув большую сумку на пол, она достала из кармана связку ключей. Инге откашлялся:

– Сабина, как ты…  – бросив через плечо: «Позвони тете Марте», жена скрылась в гардеробной.

– Mann und Weib, und Weib und Mann, Reichen an die Götter an…

На кухне квартиры приглушенно играло радио. Сабина следила за стальной кастрюлькой на плите. В пузырьках закипающей воды поблескивал стеклянный шприц. Достав из кожаного несессера ампулу, Адель ловко надломила носик:

– Запись, – она задумалась, – пятьдесят восьмого года. Жалко мистера Ланца, он умер совсем молодым…  – Сабина поняла, что еще не слышала ничего красивее. Голоса сестры и покойного тенора сливались в мощную волну:

– Вместе мужчина и женщина достигают Божественной гармонии…  – она прикусила губу, – как Инге мог так поступить? Он меня любит, я всегда верила ему, я не могу и подумать о ком-то другом…  – Сабина вспомнила тихое утро в приморском пансионе под Инвернессом: