– Но ему понравилось в Москве, – Адель отпила несладкий кофе, – разумеется, русские с него сдували пылинки, носили на руках. Гонорар они перевели отменный, и без всяких задержек, как это обычно случается. За конкурс Чайковского, правда, ему не заплатят, но он даст несколько концертов в Москве, что тоже принесет деньги…  – чета Авербахов славилась в музыкальном мире настойчивостью в выбивании долгов из театров и оркестров:

– Мы в своем праве, – Адель поджала щедро накрашенные помадой губы, – в контрактах все ясно сказано. Недовольные пусть обращаются к мистеру Бромли, ведущему наши дела…  – услуги Бромли, даже с семейной скидкой, стоили дорого, но, как замечал Генрик, время ценилось еще дороже:

– Верно, – Адель взглянула на золотой хронометр, – мы бы потратили больше усилий, преследуя должников. Как это дядя Джованни сказал? Нечего надеяться, что Луиза, унаследовав практику деда, снизит цены. У нее за спиной пятьсот лет тяжб и крючкотворства, у нее, как и мистера Бромли, подбородок бульдога…  – газета могла вогнать читателя в сон. Адель шуршала листами:

– Испанский принц женился на греческой принцессе…  – девушка зевнула, – американцы готовятся к очередному космическому полету…  – по залу развесили плакаты Люфтганзы, рекламирующие новый беспосадочный рейс из Гамбурга в Ньюарк:

– Но мы отсюда полетим в Лондон, – на табло, рядом с номером венского рейса Сабины и Инге, появилась надпись: «Посадка по расписанию», – у Генрика запись пластинки. Мне надо спеть в Ковент-Гардене, взять у врача рецепт на продолжение курса уколов…  – не доверяя немецким докторам, Адель сама вводила себе лекарство:

– Теперь мне поможет Сабина, – облегченно подумала она, – сложно изгибаться, еще и с моим нынешним весом…  – Адель не хотела обращаться к врачу местной оперы:

– Сразу пойдут слухи, музыканты и певцы хуже базарных кумушек. Решат, например, что я сижу на наркотиках…  – она не обсуждала с Генриком свой вес:

– Десять килограмм за два месяца, – вздохнула Адель, – но доктор обещал, что с концом курса они уйдут. Правда, если все удастся, то потом я наберу вес из-за беременности. Придется опять затягиваться в корсеты…  – Адель немного утешало то, что ее партнер по нынешней постановке, итальянский баритон, певший Папагено, был еще толще:

– Он мужчина, им такое позволено, – кисло подумала девушка, – но Генрик прав, голос у меня стал звучать лучше. Наверное, это тоже эффект от гормонов…  – Сабина и Инге возвращались с ними в Лондон:

– То есть в Кембридж. Инге принял предложение работы в Лаборатории Кавендиша, – поднявшись, Адель вскинула на плечо сумку, – мама и дядя Джованни обрадовались, им станет веселее…  – она с Генриком проводила лето в гастролях по Америке:

– Осенью закончится курс лекарств и все станет ясно…  – Адель застучала каблуками к табло, – мама сказала, что надо не терять надежды…  – она мимолетно подумала, что можно, наконец, поговорить с Инге и Сабиной насчет деликатного дела, как выражалась мать:

– Но Генрик хочет нашего ребенка, – напомнила себе Адель, – то есть своего. И я не смогу отдать дитя Сабине, не смогу расстаться с малышом…  – в ушах заплескался младенческий крик, запястье загорелось, словно охваченное огнем. Адель носила смелый, по гамбургским меркам, костюм, с широкими брюками темного шелка и пурпурной блузой. Зазвенев браслетом от Тиффани, она сжала ручку сумки:

– Не трогай запястье, и все пройдет…  – каштановые локоны девушки качнулись, – ее нет и никогда не было. Она не существует, не думай о ней…

Остановившись у табло, Адель заметила на себе заинтересованный взгляд хорошо одетого мужчины:

– Не всем нравятся тощие селедки, – усмехнулась девушка, – ему, кажется, лет пятьдесят. Он прилично выглядит, наверное, адвокат или делец…  – краем глаза Адель увидела знакомую фигуру:

– Держите, герр Штрайбль, – донесся до нее уверенный голос, – как уроженец Гамбурга, должен признаться, что никогда не мог устоять перед булочками с корицей. Здесь их выпекают отменно, что необычно для аэропорта…  – адвокат Краузе водрузил поднос на стол:

– Рейс из Цюриха ожидается перед венским. Не волнуйтесь, Адольфу четырнадцать, Герберту пятнадцать, надо когда-то начинать летать самим. В Цюрихе их передали с рук на руки стюардам, здесь они сядут в наш лимузин…

Адель и не поняла, как оказалась в женском туалете. Заперевшись в кабинке, тяжело дыша, девушка привалилась к стене: «Он меня не видел. Не видел».

Адвокат Краузе, разумеется, заметил малышку, как он, про себя, называл мисс Адель:

– Она действительно растолстела, – усмехнулся Фридрих, – газеты не соврали. Она тоже, кажется, меня увидела, поэтому и сбежала. Дурочка, она боится, что я ее навещу. Зачем она мне сдалась? Движению она больше не нужна, а у меня теперь есть Хана…  – мадемуазель Дате прилетала в Гамбург на следующей неделе:

– Я хочу отдохнуть, мой милый…  – нежно сказала актриса по телефону, – я отказалась от всех выступлений. Потом я поеду с концертами во Франкфурт, в Кельн, но сейчас я проведу время только с вами…

Краузе не мог поверить своему счастью. Через соученика, ныне комиссара криминальной полиции Гамбурга, он отыскал отличную, как было принято говорить, гарсоньерку, большую студию с видом на воду, в недавно отремонтированном доме прошлого века. Передавая ему ключи, Вольфганг подмигнул:

– Кованый балкон, кухня с американской техникой, уборщица приходит два раза в неделю…  – Краузе отмахнулся:

– С уборкой я справлюсь сам, я не белоручка В гостинице «Талия», в четырнадцать лет, я начал с должности судомойки…  – Фридрих никогда не забывал упомянуть в интервью о рабочем происхождении, о раннем сиротстве:

– Я защищаю права трудящихся, – горячо говорил он, – не потому, что я левый. Наоборот, я считаю, что левые тянут Германию в опасную пропасть. Нет, я христианин, католик, я ненавижу коммунизм. Но я считаю, что наша страна возродилась из мрака и пепла только благодаря нашей организованности и дисциплине. Немцы восстановят традиции предков, наша страна займет принадлежащее нам по праву место мирового лидера…  – Феникс одобрял его речи:

– Когда вы пройдете в парламент, – замечал глава движения, – вы станете ментором, наставником Адольфа. Но это еще лет десять, мальчик должен завершить образование…  – к сорока годам Фридрих собирался завести семью:

– Феникс не станет возражать, – сказал он себе, – в конце концов, она наполовину японка. Фюрер учил, что японцы – арийцы востока. Она аристократка, ее род уходит корнями в далекое прошлое. Еврейская кровь не важна, дело в воспитании…  – увидев в аэропорту малышку, он хмыкнул:

– Ее не сравнить с Ханой. Она может обвеситься золотом, как жена Штрайбля, но по глазам видно, что она плебейка…  – бывший патрон Краузе прилетел в Гамбург один. Фрау Штрайбль пребывала на альпийском курорте:

– Матильда устает, – объяснил адвокат, – у нее много обязанностей в благотворительных организациях, в церкви. Герберту пятнадцать, она много занимается ребенком. Надо дать ей отдохнуть…  – Краузе подозревал, что фрау Штрайбль делает очередную косметическую операцию:

– Ей пятьдесят, она ровесница мужа. Она опасается юных прелестниц. Как говорится, седина в бороду, бес в ребро…  – Фридрих тоже заметил заинтересованные глаза Штрайбля:

– Ему понравилась малышка, – удивился адвокат, – не ожидал от него пристрастия к пышным формам…  – ожидая объявления о посадке цюрихского рейса, Штрайбль нарочито небрежно заметил:

– Видели вы девушку в брюках, темноволосую? Она стояла у табло. Это, кажется, певица с афиш оперы, миссис Майер-Авербах…  – Краузе кивнул:

– Именно она. Мы будем на представлении…  – Фридрих заказал ложу, – я могу вас познакомить, если хотите. Я ее знаю, мы несколько раз встречались…  – Штрайбль повертел чайную ложку:

– Может быть, в другой раз. Я попрошу ваших рекомендаций, герр Краузе, в более удобное время…  – Фридрих скрыл улыбку:

– Здесь будет его парень. Ему неудобно при сыне приударять за мисс Адель…  – Герберт проводил семестр в Цюрихе, в школе, где учился Адольф Ритберг фон Теттау. Феникс разрешил племяннику навестить Гамбург: