– Света уехала на выходные, – облегченно подумала она, – иначе бы не получилось остаться на ночь с Павлом. Она бы не преминула сообщить, что я не пришла домой…  – Данута не сомневалась, что соседка по квартире следит за ее поведением:

– Хорошо, что я освободилась от этой Доры…  – Дануту мало интересовало, что случилось с ее подопечной, – можно больше времени проводить с Павлом…  – завтра Дануте, правда, надо было подняться рано. Девушка отправлялась на мессу в костел святого Людовика:

– Я должна ходить туда каждый день, – недовольно подумала она, – перед занятиями в университете…  – ей сказали, что костел поставлен под особое наблюдение, но больше ничего не объяснили. Павлу Данута отговорилась воскресником в студенческом общежитии:

– Я живу на квартире, – вздохнула девушка, – но не стоит отрываться от коллектива…  – Данута с тоской подумала, что завтра утром не получится поваляться в постели:

– Придется тащиться на Лубянку, почти на рассвете, по мокрому снегу…  – отогнав от себя эти мысли, она тихо сказала:

– Еще один танец и поедем, милый…  – уверенная рука поглаживала ее спину, задерживаясь на застежке бюстгальтера:

– Я бы прямо сейчас поехал…  – горячие губы обожгли ей ухо, – или ты хочешь выдать лучший в Москве рок-н-ролл…  – ударная установка тряслась, солист надрывался:

– Летс рок, эврибади, летс рок…

В глубине ресторана раздался шум, зазвенело разбитое стекло, до Павла донесся сочный мат. С перевернутого стола съехал фарфор, парень в углу схватился за подбитый глаз:

– Сука, – он грохнул об пол пустую бутылку, – ты мне за все ответишь, кровью умоешься, падла…  – заливался свисток швейцара. Павел заметил замершие глаза Дануты:

– Всем оставаться на местах, проверка документов…  – распорядился громкий голос с прибалтийским акцентом. Что-то пробормотав, Данута нырнула в толпу. Павел увидел в зеркало милицейский патруль, парней в костюмах с повязками дружинников. Юноша узнал невысокого молодого человека с короткой стрижкой:

– Комитетская тварь. Он приходил в домик Бергеров, когда арестовали Лазаря Абрамовича. Почему Данута исчезла, документы у нее в порядке…  – вход в ресторан перекрыли. Кто-то опять выматерился, стул полетел в окно:

– Милиция, милиция…  – замахал патрулю официант, – скорее сюда…  – милиция в планы Павла никак не входила:

– Еще попадусь под горячую руку, как участник драки. Они могут заинтересоваться моим паспортом…  – ему надо было, незаметно покинув зал, найти Дануту:

– Я должен вывести ее отсюда, – сказал себе юноша, – она убежала, потому что испугалась…  – у выхода скопилась толпа. Павел помнил, откуда официанты несли заказы:

– Кухня в трюме, там есть ход на набережную… Данута могла спуститься туда…  – промчавшись в полутьме по крутым ступеням, он натолкнулся на кого-то:

– Смотри куда прешь…  – раздался недовольный мальчишеский голос, – не ты один такой умный…  – в свете спички Павел увидел приятное, юное лицо:

– Я его помню, – пронеслось в голове, – я с ним пару раз сталкивался в коридоре арбатской квартиры… – Павел и сам не понял, зачем пробормотал:

– Еxcusez-moi, mais je suis pressé…  – в синих глаза парня заметался смех. Он отчеканил:

– Monsieur, vous n’êtes pas poli. On voit que vous venez de loin…  – он протянул руку: «Je suis Victor». Чертыхнувшись, Павел пнул в угол валяющееся на полу ведро: «Je suis Paul. Je suis heureux de rencontrer».

На темной воде реки дрожали отсветы фонарей. В ночном небе сияли рубиновые звезды Кремля. Миновав громаду Дома Правительства на улице Серафимовича, лодка нырнула под Большой Каменный мост. Посудина шла тихо, никто не включал фонариков. Маша видела только вспыхивающие и тухнущие огоньки папирос.

Дядя запретил ей садиться на весла:

– Я знаю, что ты умеешь грести, – хмыкнул он, – но мы с Алексеем Ивановичем сами справимся. Отправляйся на корму, за нами следует эскорт, если говорить пышным языком…  – эскортом были еще две лодки с ребятами Алексея Ивановича. Маша незаметно опустила руку в ледяную воду:

– Они при оружии, у дяди тоже есть пистолет…  – ей дуру, как выражался Лопатин, не выдали. Дядя прощупал ее ватник:

– У тебя золото и бриллианты, они и так много весят…  – Маша отозвалась: «У вас тоже». Герцог повел рукой:

– У меня есть водолазная подготовка, а ты ныряешь в первый раз. Ничего, я за тобой присмотрю…

Канализационная труба с заранее подпиленной решеткой выходила в Москву-реку между территориями посольства и завода «Красный факел». До революции фабрикой владел московский миллионер, коммерции советник Густав Иванович Лист. Дядя показал Маше копию технической синьки, с надписями дореволюционной орфографии:

– С конца века здесь ничего не перестраивали, – заметил он, – через тридцать метров труба разветвляется. Лист расширял завод одновременно с возведением особняка Харитоненко. Господа коммерции советники скинулись на хорошую канализацию…  – после развилки Маше с дядей надо было повернуть налево:

– Иначе мы вылезем наружу рядом с цехом, где клепают советские холодильники, – смешливо сказал герцог, – а нам туда не надо. Впрочем, надеюсь, что нас ждут в точке рандеву…  – они не могли проверить, передал ли священник записку кому-то из британских дипломатов:

– Но дядя считает, что все прошло удачно, – рука застыла, Маша подула на негнущиеся пальцы, – я ему не сказала, что видела Теодора-Генриха на «Дзержинской»…

Прошлой ночью Маше снилась волглая, дурно пахнущая темнота. Вдали мигал огонек, она слышала ласковый голос:

– Еще немного, милая, немного. Надо потерпеть, вырваться из-под земли сырой. Он поможет тебе, он никогда тебя не оставит…  – жалобно плакал младенец. Маша вскинулась на скрипучей дачной раскладушке:

– Что за ребенок? У меня не может быть малыша, я хотела стать…  – она прижала руки к горящим щекам:

– Я опять о нем думаю, – поняла девушка, – голос именно его имел в виду…  – она была уверена, что слышала матушку Матрону:

– Но я покидаю СССР, а он остается здесь…  – на глаза навернулись слезы, – неизвестно, когда мы увидимся и увидимся ли вообще. Он бежал за мной по эскалатору, но внизу стоял милиционер, я не хотела рисковать. И он еретик, не православный…  – чья-то рука нежно погладила ее по сбившейся косе:

– Бог для всех един, милая…  – голос вздохнул, – но тебя еще ждут испытания…  – Маша решила ничего не загадывать:

– Я просила, чтобы мы увиделись, так и случилось…  – лицо сек яростный ветер, – а остальное в руке Божьей…

Лодка мягко повернула к гранитной набережной. Вход в трубу находился ниже уровня воды. Маша заметила огоньки на мосту. Дядя недовольно сказал:

– Полночь на дворе, погода мерзкая…  – на реку сеял мокрый снег, – кому еще неймется…  – Лопатин фыркнул:

– Москва никогда не спит, Иван Иванович…  – дядя отозвался:

– Это про Нью-Йорк так…  – сзади донеслись сухие щелчки выстрелов, фарватер осветили белые, яркие лучи:

– На мосту грузовики с прожекторами, – поняла Маша, – кажется, там стоят военные…  – она узнала стрекот пулемета, слышанный ей в фильмах:

– Иван Иванович, ныряйте, – заорал Лопатин, – мы их задер…  – не договорив, он осел на дно лодки. По ватнику Алексея Ивановича расплывалась дымящаяся на холоде кровь:

– Ни с места…  – загремел динамик с набережной, – не двигаться, руки вверх…

Толкнув Машу в воду, Джон шагнул вслед за племянницей в безжалостную черноту реки.

Криво отрезанный кус венгерской салями зашипел на чугунной сковороде. Разбивая яйца, Павел взглянул на часы:

– Позавтракаем и пойду домой выгуливать мопсов. Хорошо, что здесь недалеко до Патриарших. Но где все-таки Данута…  – он надеялся увидеть девушку в арбатской квартире, однако уставленная фикусами комната мастера из «Металлоремонта» пустовала. Сделав копию ключа, Павел оставлял его под ковриком, у аккуратной двери с цепочкой и глазком:

– Это он сам смастерил, – заметил Виктор, когда речь зашла о комнате, – он считает, что мы за ним следим и сообщаем о его поведении в КГБ…  – юноша вздернул бровь, – но в отместку он следит за нами, потом связываясь с ЦРУ…  – смеяться над больным человеком не полагалось, но Павел не удержался от улыбки.