– Ребенок родится в июле, в самый разгар лета. Неудачное время для гастролей или мастер-классов, но я могу прилететь на конкурс Чайковского…  – товарищ Матвеев намекнул, что СССР будет рад видеть Генрика в числе участников:

– К тому времени найдут Дору, то есть найдут и раньше…  – он улыбнулся, – что такое подписанные мной бумажки по сравнению с ребенком? Ради сына или дочери я готов на все…  – Генрик не хотел объяснений с Аделью:

– В Советском Союзе отлично поставлено обучение музыке. Пусть малыш растет здесь, Дора станет хорошей матерью. Она меня любит, она сама так написала. Им дадут квартиру в Москве, я буду их навещать, возить на курорты. Вторая семья, многие так живут. У меня с Аделью тоже родятся дети…

Придвинув ближе скрипичный футляр, Генрик не заметил, как задремал.

Размеренно гудели моторы Ту-104. Над салоном витал запах хорошего табака. Освещение выключили, оставив только лампочки над обитыми кожей креслами. Улыбающиеся проводницы снабдили Инге и Генрика верблюжьими пледами. Командир экипажа говорил на хорошем английском языке:

– Добро пожаловать на борт, – он повел рукой, – обычно такие рейсы останавливаются для дозаправки в Омске, но ради наших почетных гостей мы изменили маршрут…

Лайнер вез из Пекина делегацию китайской коммунистической партии, для участия в будущем съезде КПСС:

Инге огладывал непроницаемые азиатские лица:

– Здесь только бонзы, человек двадцать, не больше. Мелкая сошка летает регулярными линиями…  – он с удивлением заметил парнишку лет четырнадцати. Подросток носил значок, напоминающий комсомольский. Инге исподтишка оглядел плотного человека в скромном синем френче, сидящего рядом с парнем:

– Он здесь с отцом. Отец тоже комитетчик, но на китайский манер, я по взгляду его вижу…

Заехав за Генриком в гостиницу, Инге обнаружил свояка выспавшимся:

– У него даже пропали круги под глазами. Он хорошо выглядит, словно он был на отдыхе, а не на гастролях…  – завернувшись в плед, Тупица щелкнул своей лампочкой:

– Я намереваюсь спать…  – сообщил он Инге, – можешь съесть мой обед и выпить мое шампанское…  – им обещали сибирскую уху и пельмени:

– Или водку, – добавил свояк, – к пельменям она лучше подходит. Китайцы…  – он повел носом, – кажется, загрузили на борт свою еду…  – стюардессы действительно заваривали лапшу. По проходу поплыл аромат зеленого чая:

– Сабина пьет такой чай, ей посоветовал китайский доктор…  – стараниями дяди Теодора, прошлым летом, проводя отпуск на западном побережье Америки, Сабина ходила на процедуры в Чайнатаун, в Сиэтле:

– Не смотри, что доктор Чанг еле говорит по-английски, – серьезно сказал дядя, – мне он очень помог травами…  – стукнув баскетбольным мячом о деревянное покрытие площадки, дядя отправил мяч прямиком в корзину:

– Три очка, – хмыкнул он, – неплохо для ровесника века, а? Давай, доктор Эйриксен, твои сто восемьдесят пять сантиметров не должны пропадать втуне…  – Петька, длинный, выше Инге на полголовы, рыжий, вихрастый, выдул пузырь розовой жвачки:

– Говорят, что белые парни не умеют прыгать, – пузырь лопнул, – покажи, на что ты способен…  – спортивный зал пристроили к городской вилле мистера Корнеля, гранитной глыбе, повисшей над обрывом холма Бикон-Хилл:

– Здесь три бани, турецкая, русская и сауна, бассейн…  – дядя вел их по отделанному сталью и промышленным стеклом коридору, – теннисный корт…  – остановившись, он почти серьезно добавил:

– Я думал сделать вертолетную площадку, но у меня самолет. Пусть он спокойно стоит в аэропорту, вертолет я покупать не собираюсь, а гости могут добраться сюда на лимузинах…  – дядя поднял палец:

– Что самое важное, все защищено от землетрясений. Конструкция абсолютно безопасна. Мы, что называется, влезли в гору…  – над землей поднималась только небольшая картинная галерея:

– Музей для города он еще будет строить, – вспомнил Инге, – себе он оставил только Кандинского и кое-что еще…  – по словам дяди Теодора, китайский доктор не только посадил его на диету:

– Это делали и американцы, – фыркнул он, – но безуспешно. Но здесь у меня сразу все пошло на лад. Доктор Чанг заодно помог мне бросить курить…  – Сабина тоже говорила, что после иглоукалывания ей становится легче. Инге бросил взгляд на дремлющего свояка:

– Никто ничего не узнает. То есть я все расскажу Сабине…  – он тяжело вздохнул, – нельзя от нее такое скрывать. Но тете Марте об этом знать не стоит…  – его щеки заполыхали, – я объясню, что Комитет пытался поймать меня на крючок, но не преуспел…  – он вспомнил пухлые губы фальшивой Доры:

– Якобы ее отец работал на зоне, а ее мать там сидела…  – Инге разозлился, – на ней пробы негде ставить. Комитетская подстилка, ее отмывают и подкладывают под нужных людей. Генрик молодец, – Инге стало стыдно, – он не соблазнился ее прелестями…  – Инге надеялся, что Сабина его простит:

– Я виноват, мне ничем не искупить свой поступок, но это станет для меня хорошим уроком…

Он мимолетно вспомнил не оструганный, покрытый пятнами штукатурки пол бытовки:

– Но если… если родится ребенок? Я не был осторожен. Я позволил себе не думать о таком, в первый раз за все это время…  – Инге щелкнул зажигалкой:

– Какой ребенок, опомнись. У нее было с десяток таких операций. Она шлюха, и больше ничего…  – он решил не говорить свояку о тетрадке Марты Журавлевой:

– То есть Вороновой, то есть Смит. Если я хоть что-то понимаю, это государственная тайна Британии, из разряда тех, о которых знает едва ли пять человек…  – тетрадку он надежно спрятал в подкладку саквояжа, где лежали обязательства Журавлева о работе на британцев:

– Марта под его опекой, его нельзя трогать, – напомнил себе Инге, – и вообще, надо быстрее выбираться из СССР. Два часа пересадки в Москве и мы полетим на запад…  – в Вене Инге еще раз пересаживался, на лондонский рейс:

– Генрик остается в городе, у него концерты, а я должен немедленно увидеть тетю Марту и Сабину. После Набережной поеду в деревню, в обительскую гостиницу, где она остановились…  – отогнав от себя мысли о предстоящем разговоре с женой, он услышал робкий, мальчишеский голос. Давешний парнишка, на русском языке, начал:

– Товарищ…  – Инге покачал головой:

– Боюсь, что я не знаю русского, приятель. Я ученый, был в Новосибирске на международной конференции…  – подросток перешел на скованный, аккуратный английский:

– Я учу языки, – смутился он, – ребенком я начал с русского, а сейчас занимаюсь английским, японским…  – на смуглой кисти парня виднелось родимое пятно:

– Словно Италия, – понял Инге, – наверное, отец его взял с собой, всунул в делегацию…  – так оно и оказалось. Пенг, по его словам, бывал в Москве:

– Только малышом, – он вежливо, изысканными движениями, налил Инге чаю, – мои родители, партизаны, героически погибли. Меня растили в Советском Союзе, а потом отправили на родину…  – парень нисколько не напоминал сына неграмотных крестьян:

– Он словно Джо, то есть граф Дате, – подумал Инге, – в нем видна порода, старинная кровь…  – Пенг оглянулся на мирно дремлющую после обеда китайскую делегацию:

– Это мой приемный отец, – тихо сказал он, – папа входит в руководство нашей страны…  – Инге с интересом расспрашивал у Пенга о Китае и сам рассказывал о Лондоне:

– У нас появятся свои ученые, – гордо сказал парень, – то есть они уже есть. Китай древняя страна, мы многому обучили Европу…  – они провели отличный час, болтая о средневековой науке. Пенг описал здание древней обсерватории в Пекине:

– Может быть, вы доберетесь до нас, доктор Эйриксен, – темные глаза заблестели, – и я надеюсь увидеть своего русского друга в Пекине…  – Пенг собирался найти мальчика Павла, приятеля по интернату:

– Его фамилия была Левин…  – Инге вздрогнул, – у него были старшие сестры, близнецы, Аня и Надя. Папа попросит русских коллег о помощи, – Пенг помолчал, – ему не откажут и мы с Павлом встретимся…  – Инге велел себе не наседать на парня: