– На вопрос, откуда он знает Жукова, господин Холланд объяснил, что с Жуковым он никогда не встречался, однако командующий британскими силами маршал Монтгомери, старый друг его покойного отца:

– Я могу позвонить лично королю Георгу, моему крестному отцу…  – Саша услышал холодный, аристократический голос 880, – но у вас связь только по Берлину…  – он сразу отмел все подозрения в адрес Журавлева:

– Михаил Иванович честный человек, настоящий советский патриот, – напомнил себе Саша, – он бы не продался западным разведкам. Зачем ему это? Одна случайная встреча ничего не значит…  – Музыкант, взятый в плен после победы, во время бандитской акции в Польше, подробно рассказывал о своих знакомцах в нынешнем Израиле:

– Судакова, Рыжего, тоже тогда привезли на Лубянку, – Саша захлопнул папку, – однако он бежал с помощью Волкова…  – Волков, дезертировавший из Красной Армии под Новгородом, на войне занимался мутными делишками:

– Он и его дружок Валленберг сотрудничали с нацистами – зло подумал Саша, – они торговали еврейскими жизнями в Будапеште, набивая карманы золотом…  – Саша спрашивал у товарища Котова, что стало с Волковым после войны:

– Он недолго подвизался в Москве, – сухо ответил наставник, – организовал побег своих дружков и был таков. Остальное ты знаешь по истории с перевалом…  – после пропажи Волкова на Урале бывший уголовник залег на дно:

– То есть он вернулся в Лондон, – Саша вспомнил справку от Стэнли и арестованного в начале года резидента в Британии, мистера Лонсдейла, – у него своя адвокатская контора. Очередное прикрытие для сомнительных акций, антисоветской пропаганды и шпионажа…  – Моцарт в Лондоне был вхож в дома людей, очень интересовавших британскую разведку:

– Например, к Волкову, о котором мы ничего не знаем, – сердито понял Саша, – даже где он живет, и есть ли у него семья…  – бывший уголовник отличался большой осторожностью в делах.

Саша любезно подал Моцарту чашку кофе:

– Генрик, – добродушно сказал Скорпион, – я вас понимаю. Но, видите ли, товарищ Фейгельман…  – он повертел письмо, – Дора, советская девушка. Советское воспитание не похоже на западное. Наши девушки не выпрашивают подачек у мужчин, не становятся содержанками богачей. Как писал товарищ Маяковский, у советских собственная гордость. Не волнуйтесь…  – он потрепал Моцарта по плечу, – ваш ребенок вырастет гражданином СССР, плотью от плоти трудового народа. Товарищ Фейгельман живет на Дальнем Востоке. Она закончит музыкальное училище, станет преподавать в новом городе. В Советском Союзе нет дискриминации или предрассудков. Ваш ребенок получит рабочую профессию, например, нефтяника. Он будет героически осваивать Сибирь и Заполярье…  – по лицу маэстро Саша видел, что он не отпустит свое потомство ни в какую Сибирь:

– Музыкант был хорошим отцом, и Моцарт такой же, – подумал Скорпион, – то есть он не отец, но какая разница? Если ребенок родится рыжим, Куколка навешает ему лапши на уши…  – он подытожил:

– Товарищ Фейгельман приняла достойное советской девушки решение, Генрик. Надо уважать ее выбор…  – Авербах умоляюще сказал:

– Но если бы мы встретились, я бы ее уговорил. Я бы объяснил, что, я, как отец, должен участвовать в жизни моего ребенка…  – Саша понял:

– Он чуть не плачет. Еще немного, и он решит остаться в СССР, где он нам совсем не нужен…  – Скорпион помолчал:

– Мы попробуем вам помочь, Генрик. Но помогите и вы нам…  – щелкнул замок портфеля. Моцарт приложил руку к сердцу:

– Все, что угодно, товарищ Матвеев. Любые концерты, хоть за Полярным Кругом, любая ваша просьба будет выполнена…  – Саша вытащил на свет неприметную папку:

– В филармонии я работаю на общественных началах…  – серые глаза спокойно взглянули на Авербаха, – я хочу поговорить о вашем покойном отце, Генрик.

В тусклом свете сумрачного дня Гварнери, лежащий рядом с рукой Генрика, переливался бронзовыми искорками. Авербах легонько погладил струны. Скрипка ожила, отозвавшись грустным тоном.

Тупица тонул в глубине мягкого дивана. Сбросив на ковер ноты, он водрузил на грудь тяжелую янтарную пепельницу. Время на дворе стояло послеобеденное, но в номере было темно. Генрик затянулся сигарой:

– Я не открыл шторы, но даже бы если и открыл, то никакой разницы бы не заметил…  – за окном «Центральной» ветер нес по улице мокрый снег, трепал кумачовый лозунг с призывом трудящимся встать на ударную вахту в честь приближающегося съезда партии.

Авербах не хотел подниматься с дивана, складывать чемоданы и саквояжи, звонить свояку в Академгородок:

– Самолет в Москву отправляется вечером…  – голос скрипки плыл по комнате, – оттуда мы летим в Вену, где меня ждет Адель…  – Генрик поморщился, отгоняя мысли о жене:

– Я сейчас не могу думать ни о ком другом, кроме папы…  – понял он. Перед глазами Генрика встало кладбище на Масличной Горе, надгробный камень серого гранита:

– Здесь покоится Самуил, сын Цви-Гирша. Да будет душа его завязана в узел вечной жизни…  – еврейское имя Генрик получил в честь покойного деда, первой скрипки варшавской оперы:

– Папа рассказывал, что наш предок играл в оркестре на первом представлении оперы, когда ее только открыли, в царствование императора Николая Первого…  – он стряхнул пепел, – все Авербахи всегда были музыкантами…  – Генрик не ходил на похороны отца:

– Я лежал в госпитале, оправляясь от ранения, – вздохнул он, – и меня бы все равно не пустили на кладбище. В Иерусалиме такое не принято, дети стоят за оградой. Хотя рав Левин провел Фриду и Моше на похороны тети Эстер…  – ему захотелось, как во время скитаний с партизанским отрядом, услышать ласковый голос пани Штерны:

– Она приходила к детям по вечерам, пела песни на идиш. Эту колыбельную она тоже пела…  – покойный Тигр уютно сопел под боком мальчика, Генрик гладил мягкую шерстку:

– Спи, мой хороший. Мы с тобой увидим Израиль, папа меня опять найдет…  – Тупица отлично помнил почерк отца:

– Товарищ Матвеев показал мне подлинники документов…  – он закрыл глаза, – папа сам выбрал сотрудничество с СССР, как он пишет в заявлении…  – Генрик зашевелил губами:

– Ведомый благодарностью к героической Красной Армии, спасшей от уничтожения евреев Европы…  – Тупица сжал кулаки:

– Папа был прав. Союзники наплевали на евреев. Никто не бомбил Аушвиц, никто не трогал другие лагеря. Запад все знал, но бросил евреев на растерзание Гитлеру. Никто о нас не позаботился, кроме СССР…  – он подумал о Биробиджане. По словам Доры, в школах города преподавали идиш, работал еврейский театр и музыкальные ансамбли, издавались газеты и журналы:

– Еврейская Автономная Область существует с довоенных времен…  – он налил себе остывшего кофе, – это вовсе не пропаганда, как выражается Инге, а правда…  – Генрик все время возвращался мыслями к отцу:

– Папа бы тоже так поступил. Речь идет о моем ребенке, сыне или дочери. Лекарство сработало, русские меня не обманули. И никогда не обманут, на них можно полагаться…  – Генрик понимал где на самом деле трудится товарищ Матвеев. Ему, в общем, было наплевать на Комитет, как называл ведомство свояк:

– В конце концов, они попросили сущую ерунду…  – Авербах зевнул, – изредка звонить по телефону, когда я буду гастролировать в Америке…  – Генрик не знал о недавнем провале советской резидентуры в Лондоне. Филби собирался скоро покинуть Британию ради Советского Союза, поэтому было решено выдать Моцарту контакты резидентов американских:

– Так безопаснее, – заметил Саше товарищ Котов, – телефон надежный. Моцарт позвонит, ему назначат встречу, примут материалы…  – Генрика просили всего лишь держать уши открытыми:

– И сообщать о работе Инге…  – он поворочался, устраиваясь удобнее, – хотя он не занимается военными проектами…  – Тупица не собирался говорить русским о тете Марте:

– Они меня и не спросят о ней, – утешил себя Генрик, – откуда им знать, что она вообще существует…  – слушая вой ветра за окном, он посчитал на пальцах: