– Здесь отличный балкон, – заметил парень, – заодно полюбуемся скульптурой Джордано Бруно. Он бы нас не осудил, – подмигнул ей Микеле, – я уверен, что он сам баловался гашишем. В те времена у них больше ничего под рукой не было…  – от косячка Лаура отказалась, но телефон парню оставила:

– Он позвонил на третий день, – хмыкнула девушка, – набивает себе цену, как говорится. Ладно, выпью с ним кофе, это меня ни к чему не обязывает…

Оценив свое отражение в зеркальном окне кафе, она взбежала по ступеням террасы.

Ленивая августовская оса жужжала над мраморным столиком, примериваясь к лужице растаявшего фисташкового мороженого. Итальянские триколоры над мощными стенами замка Святого Ангела лениво повисли в полуденной жаре. Коричневый Тибр сверкал под солнцем. На мосту скопилась отчаянно гудящая пробка. Микеле кинул взгляд в сторону реки. Отец велел ему появиться в конторе, на виа Венето, не позднее двух дня:

– В двенадцать я заканчиваю встречу с клиентом, потом обедаю…  – Микеле прервал его:

– С другим клиентом. Но у меня дела, я могу опоздать…  – отец смерил его недоверчивым взглядом:

– Ты на каникулах, что у тебя за дела…  – юноша ловко вывернулся, отговорившись необходимостью посетить магазин туристического снаряжения:

– Ребята приедут с палатками и спальными мешками, – объяснил он отцу, – но я хочу быть уверенным, что у нас найдется запас вещей на случай непредвиденных обстоятельств…  – отец любил, когда с ним говорили, как выражался юноша, в приличной манере. Карло Ферелли не терпел американских словечек:

– Итальянский язык прямой наследник латыни, – напыщенно замечал отец, – нельзя забывать, что Италия, колыбель европейской цивилизации…  – Микеле преуспевал в латыни, но считал, что надо оставить прошлое прошлому:

– В любом случае, скоро старому миру придет конец, – усмехнулся юноша, – и мы приложим к этому руку…  – в разговоре с отцом он добавил, что хочет успеть в магазины до закрытия:

– Пятница короткий день, – объяснил юноша, – не беспокойся, я доберусь до Остии на поезде и сяду на автобус…  – отец считал, что в семнадцать лет Микеле рано разъезжать на семейном лимузине:

– Пусть папа торчит в пробке, – хмыкнул он, – весь Рим устремился к морю…  – Микеле ехал в Остию только вечером. Через два часа он встречал миланский поезд:

– Я должен ждать гостя в зале прибытия под табло…  – он старался справиться с волнением, – с букетом красных роз…  – он только знал, что инструктор приезжает из Сирии:

– Его зовут Абу Аммар, он борец за свободу палестинского народа. Он обучит нас взрывному делу и стрельбе…  – гость проводил ночь в скромном пансионе неподалеку от вокзала. Группа выходила с виллы в семь утра:

– То есть я, Герберт и Альбер, – поправил себя Микеле, – остальные ребята присоединятся к нам в Риме…  – из столицы они отправлялись на поезде в городишко Риети, откуда было рукой подать до горной цепи Монти Реатини:

– Всего сто километров от Рима, но это настоящая глушь, – заметил Микеле приятелям, – нам никто не помешает…  – посланец из Сирии появился в Риме благодаря связям Микеле с арабскими студентами в университете:

– Почти все они отправляются с нами в поход, – понял юноша, – стоило обмолвиться, что мы хотим научиться стрельбе, как мне немедленно пообещали инструктора…  – Микеле получил номер телефона в Дамаске. Абу Аммар говорил на хорошем английском языке:

– Но итальянского я не знаю, – предупредил его араб. Микеле отозвался:

– Ничего страшного. Я переведу в случае нужды, ваши соотечественники тоже помогут…  – вспомнив, что Альбер встречается с одним из арабских студентов, Микеле скрыл улыбку:

– Его мамашу и отчима хватит удар, если они о таком узнают…  – бельгийский посол при Святом Престоле и его супруга сбежали от жары в Остенде, – но я его предупредил, что во время похода этим заниматься нельзя, у нас не развлекательная экскурсия…

Микеле, тем не менее, очень хотелось пригласить в горы синьорину ди Амальфи. На ее губах блестели капельки мороженого, девушка облизала ложку:

– Вы правы, синьор Микеле, – темные глаза весело блестели, – самое вкусное мороженое в Риме, надо запомнить кафе. Вы заказали фисташковое, мое любимое…  – юноша раскрыл перед синьориной портсигар, она помотала головой:

– Спасибо, но я не курю…  – Микеле нравился ее скромный наряд:

– Она умная девушка, с ней есть о чем поговорить. Она была послушницей, но это ерунда. Она не захочет приносить обеты, зачем ей удаляться от мира…  – Микеле тянуло к серьезным девушкам:

– Любая может разъезжать в короткой юбке на скутере и курить травку, но для нашей борьбы не нужны пустышки…  – он наклонился к девушке:

– На приеме вы говорили, что предпочитаете именно фисташковое мороженое. Я все запомнил, синьорина…  – Лаура нежно покраснела, – например, что вы знаете то ли пять, то ли шесть языков…  – Микеле внезапно решил:

– Ерунда. По глазам видно, что я ей нравлюсь. В обители, то есть университете, она всегда отговорится поездкой по Италии. То есть мы действительно отправляемся на экскурсию…  – он вытянул из холщовой сумки с портретом Че Гевары карту:

– Я вас не просто так пригласил на кофе, – смешливо сказал юноша, – хотите присоединиться к моей туристической группе? Мы завтра отправляемся в поход на две недели, по диким местам. Вокруг Рима еще остались ущелья и водопады…  – на карте он отметил красными чернилами маршрут:

– Мы доезжаем до Риети и бродим пешком по горам. В группе вы будете единственной девушкой, – добавил Микеле, – не волнуйтесь, мы понесем ваши вещи…  – она дрогнула длинными ресницами:

– Видите, а я не все о вас знаю. Вы не говорили, что увлекаетесь туризмом…  – Микеле подмигнул ей:

– У меня есть удостоверение инструктора. Я с двенадцати лет в походах, я поднимался на вершины в наших Альпах. Но все равно я не знаю столько языков, сколько вы, синьорина Лаура…  – девушка изящно отпила кофе:

– Не так много, на самом деле. Латынь не считаем…  – Микеле кивнул: «Не считаем». Приняв от него карту, Лаура посчитала на пальцах:

– Всего шесть. Английский, французский, немецкий, испанский, итальянский и иврит. Русский я только учу, я не знаю скандинавских языков или арабского. Но я хочу им заняться, он очень важен для лингвистики…  – Микеле горячо сказал:

– Но не только. Если мы поддерживаем борьбу палестинского народа за свое государство, надо говорить на их языке. Но зачем вам иврит, язык торгашей и оккупантов, лишивших палестинцев своей земли…  – ее глаза заледенели. Скомкав карту, девушка кинула ее в сумку:

– Моя мать еврейка, – отчеканила Лаура, – мою бабушку застрелили арабы в сорок восьмом году. Моя старшая сестра год провела в Сирии, в плену. Она ползла через горы, чтобы добраться до нашей страны, до Израиля. Я католичка, – девушка поднялась, – но я никогда не забуду о своих корнях. Вы обыкновенный антисемит, синьор Ферелли. Такие, как вы, двадцать лет назад убивали евреев в Италии. Мне противно говорить с вами, прощайте…

С размаха швырнув на стол мелочь, Лаура вышла из кафе.

Электрическую плитку водрузили на шаткий стол, разлохмаченный шнур торчал из пыльной розетки. За грязным окном, выходящим на задворки вокзала Термини, грохотали поезда. В комнатке было жарко, под потолком медленно вращался погнутый вентилятор.

Данута сидела на подоконнике, выпуская сизый дым в раскрытые створки. Безопасная квартира советской разведки располагалась в самом паршивом районе Рима, напомнившем ей кварталы вокруг метро Маркаде-Пуассонье в Париже. Хлопотавший над плиткой мужчина средних лет, подпоясавшийся затрепанным полотенцем, весело сказал:

– Зато здесь безопасно, уважаемая синьорина…  – он ухмыльнулся, – не ленитесь, переходите на итальянский язык…  – итальянский у него был безупречным.

Данута боялась визита Скорпиона, как он себя называл, однако появившись на безопасной квартире, обнаружила там неизвестного ей русского: