Джон замер, стоя по щиколотку в воде. Стена уходила вверх, теряясь во тьме. Фонарик высвечивал охряные, красные, белые фигурки бегущих животных, быков и оленей, человечков с палками, мчащихся за ними, пловцов, грубо нарисованные лодки, языки костров. Он выбрался на камни:

– Фрида, не могу поверить… – восторженно сказал Джон, – все точно, как в легенде. Надо ехать в город, вызывать археологов из Рабата… – кузина, присев на корточки, изучала что-то в дальнем углу:

– Про эти рисунки в легенде ничего не сказано… – она рассмеялась, – смотри…

Наклонившись, Джон почувствовал, что краснеет. Ее рыжие локоны касались края его шорт:

– У нее грудь заметна в вырезе майки… – подросток зарделся, – и эти рисунки… – усмехнувшись, Фрида медленно провела рукой по его колену, пробираясь выше:

– В Помпеях есть такие мозаики, я видела фото. Знаешь, о чем я говорю… – не поднимаясь с колен, она повернулась к Джону. Фонарик, замигав, полетел на камни. Закусив губу, Джон успел выдохнуть: «Знаю».

Дождь стучал в мокрое стекло комнатки. Потоки воды гремели в жестяной, выкрашенной в синий цвет трубе. Булыжник двора потемнел от ливня, за кованой решеткой ограды ревел океан. Гроза уходила на восток, в пустыню.

Вилли и прокатную машину профессора Судакова, загнали под хлипкий навес. На горизонте, во влажной дымке виднелись очертания острова, с развалинами римских вилл. Завтра из Рабата прилетали университетские археологи. Король Хасан, лично позвонив в Эс-Сувейру, поздравил Джона и Фриду с, как выразился его величество, замечательным открытием:

– После нашей встречи в Марракеше я приеду на побережье, полюбоваться новым достоянием страны… – пообещал король, – помните, ваша светлость, в Марокко вас всегда ждет теплый прием… – если бы Джон мог, он бы не стал дожидаться археологов. Подросток опустил глаза к чистому листу бумаги,

– Но я не могу. Я лечу в Лондон только на следующей неделе. Его величество не поймет, если я попрошу поменять билет… – рука легла на оправленный в тусклую медь клык. Джон отогнал от себя ее задыхающийся голос:

– Еще, еще… Так хорошо с тобой… – наклонившись над ним, она ловила губами вещицу. Рыжие локоны падали Джону на лицо:

– Я шептал, что люблю ее, что мы поженимся через два года. Я обещал, что мы вместе будем учиться в Кембридже, что станем знаменитыми археологами и будем путешествовать по миру… – кузина показала ему, что надо делать. Джон до боли сжал отцовский старый паркер, с золотым пером,

– У нее в сумке лежали эти вещи. Она знала, что случится. Она меня использовала и выбросила словно тряпку… – деловито одеваясь при свете фонарика, она дымила папироской:

– Это развлечение… – ее голубые глаза похолодели, – ты не еврей, я не выйду за тебя замуж. После армии я буду учиться в Израиле. У меня есть парень… – она пожала худыми плечами, – но мы к такому относимся проще. Ты тоже… – девочка усмехнулась, – еще поймешь, что жениться не обязательно… – аккуратно потушив окурок, она пробормотала:

– Нельзя оставлять следы, портить картину раскопок… – спрыгнув в воду, она требовательно добавила:

– Пошли. Папа обрадуется, когда узнает о нашем открытии…

Профессор Судаков, действительно, обрадовался. Джон сейчас не мог думать ни о дяде Аврааме, ни о Еве, ни о тете Марте. Он вспомнил голос отца:

– Ставь благо страны превыше собственного, мой милый, вот руководство к действию. Так было и так будет всегда… – подросток не заметил, как заплакал:

– Я представляю здесь Британскую Империю. Нам важны хорошие отношения с Марокко. Мои… – он поискал слово, – переживания отношения к делу не имеют. Я должен вести себя подобающе аристократу, папа бы тоже так поступил. Я не буду с ней говорить… – он подавил желание уронить голову на стол, – то есть буду, и даже вежливо. Я обязан быть вежливым, она женщина…

У женщины были острые, в веснушках локти, сладкие места, в начале шеи, на впалом животе, и еще ниже:

– Она словно сахарная вата… – слезы капали на бумагу, – я не думал, что может быть так хорошо… – вытерев лицо рукавом рубашки, Джон шмыгнул носом:

– Было и прошло. Она ясно сказала, что не любит меня не любит. Недостойно джентльмена навязывать себя женщине… – он решил, что так будет лучше всего:

– У меня вообще не останется возможности ее увидеть, даже случайно, а на семейные встречи я не поеду, вот и все…

Джону на мгновение стало жаль себя. Он подумал о золотой листве деревьев в Кембридже, о тихой реке с плоскодонками, о звоне колокола в колледже, об исписанной арабскими буквами черной доске. Подросток вдохнул аромат книжной пыли, услышал легкие шаги библиотекаря:

– Я хотел заняться тем, что мне нравится, стать историком, археологом… – он помотал головой, – но нельзя, иначе я буду с ней сталкиваться. Она упорная, она добьется своего, как с пещерой, она станет ученым. Я не могу с ней встречаться. Ладно, языки мне и там пригодятся… – перо царапало бумагу. Он не скрываясь плакал:

– Его величеству Королеве Великобритании, Шотландии и Северной Ирландии, главе Британского Содружества, Елизавете Второй, от герцога Экзетера, графа Хантингтона. Ваше Величество, прошу принять меня на казенный счет для обучения в военном колледже Уэлбек, начиная с сентября сего года… – на письме расплылась большая клякса.

Скомкав бумагу, Джон начал с чистого листа.

Комнаты Густи показывал неприметный человек в сером твидовом пиджаке, с блестящей лысиной. Акцент у мистера Мэдисона, мужа Моли, был шотландский, галстук он закалывал булавкой с цветком чертополоха:

– Я имел честь знать вашего батюшку… – он выражался старомодно, – когда вы еще не родились, леди Кроу… – Густи поняла, что Мэдисон до войны обеспечивал безопасность баз королевской авиации:

– Замечательный был человек Ворон… – он распахнул перед девушкой дверь, – редкий, как его предок, пират. Сейчас таких и не бывает. Как поживает ваш брат… – поинтересовался новый начальник отдела внутренней безопасности посольства Ее Величества в Москве, – он ведь тоже Стивен… – аккуратно уложенные каштановые локоны качнулись. Густи кивнула:

– Да. Ему тринадцать, он собирается пойти в авиационные кадеты…

Помня о консервативности работников МИДа, Густи прилетела в СССР в скучном твидовом костюме, в разумных туфлях в стиле Ее Величества и при нитке жемчугов. Она не стала красить губы помадой. В аэропорту все прошло гладко. Советские пограничники вдвоем изучали приветливое лицо девушки, ее новый дипломатический паспорт:

– Добро пожаловать в Москву, – сказал один из них по-русски, – приветствуем вас в столице Советского Союза… – Густи сделала вид, что подбирает слова:

– Я еще плохо знаю русский язык… – девушка запиналась, – очень сложный… – пограничник подбодрил ее: «Выучите».

Стоя в сопровождении советского офицера, ожидая своего багажа с дипломатическими пломбами, Густи исподтишка рассматривала зал прилета. В Лондоне она слышала, что Хрущев велел выстроить новое здание гражданского аэропорта на месте бывшей базы военной авиации:

– Тетя Марта сказала, что его впечатлило Хитроу, но, честно говоря, до Хитроу им далеко…

В дешевых чемоданах Густи, подобающих работнику технического персонала посольства, лежал отдельный пакет для мистера Джеймса, как его называла тетя Марта. Моль передала мужу альбом с фотографиями детей, банки домашних чатни и джемов. На этикетках она вывела старательным почерком секретарши:

– Малина. Ежевика. Апельсин с имбирем… – вручив посылку Мэдисону, Густи увидела счастливую улыбку:

– Ему шестой десяток, – хмыкнула девушка, – на старости лет надо куда-то приткнуться, пусть даже и к Моли… – Мэдисон с гордостью показал ей фотографии старшего мальчика, Чарльза и полугодовалой Эмили. Густи вежливо отозвалась:

– Вашего сына я видела, я приезжала к миссис Вере с подарками от отдела. Значит, вы решили не брать сюда семью… – мистер Джеймс развел руками: