Сунув в окошко билет, он попросил: «Поменяйте его на завтрашний рейс в Банги».

Из-за выкрашенной в синий цвет двери доносился хорошо поставленный голос Анны Леви. Профессор Судаков всегда думал о таких голосах, как об учительских:

– Впрочем, она и есть учитель. Она защитила докторат, она заведует ульпанами в Еврейском Агентстве, но она все равно каждый день преподает…

Анна покидала кибуц на раннем автобусе. Она завтракала с работниками молочной фермы. Поднимаясь к утренней дойке, Авраам привык видеть ее изящную фигуру в большом зале столовой. Она обычно носила скромную, ниже колена юбку, блузу с длинными рукавами. Темные волосы прикрывала беретка:

– Среди репатриантов много соблюдающих семей, – однажды заметила Анна, – они знают, что я замужем… – в ее глазах промелькнула тень, – мы работаем с раввинами, с религиозными кибуцами… Так легче, – подытожила она, касаясь вьющейся пряди, над немного покрасневшим ухом:

– У Джеки в этом году бат-мицва, пусть и не в синагоге. Надо подавать ей пример, хоть мы живем и в светском кибуце. Михаэль занимался бар-мицвой Эмиля, но Джеки девочка… – Анна не хотела говорить о том, что муж не интересовался дочерью:

– Для него важны только парни, Эмиль и Яаков. Он считает, что Джеки моя забота… – профессор Судаков усмехнулся:

– Моше читает Тору в синагоге, как положено… – младший сын учился у рава Левина, – но после Шавуота мы устроим общий праздник. Тем более, – он подмигнул Анне, – кажется, ребятишки друг другу по душе, как Эмиль с Фридой… – женщина смутилась:

– Это детское, дядя Авраам. Эмиль и Фрида через два года идут в армию, они забудут друг о друге. Эмиль рвется в летные части. Девушек туда не берут, то есть только в наземное облуживание… – Авраам был уверен, что дочь, с ее характером, не согласится ни на какое наземное обслуживание.

Прислонившись к беленой стене коридора еврейской школы при синагоге в Эс-Сувейре, он рассматривал самодельную карту Израиля. Ученики не забыли о горе Хермон и Масаде, о пляжах Эйлата и Мертвом море:

– Они нарисовали израильский флажок на Восточном Иерусалиме, – понял Авраам, – ясно, что нам придется воевать за воссоединение города. Только бы подольше продлился мир… – он надеялся, что дочь не настоит на боевых войсках. Девушек туда брали только инструкторами:

– Она рвется в разведку, в аналитику, но вряд ли она там окажется, с моей репутацией левака, – почти весело подумал Авраам, – хотя Иосифа никто не выгоняет из особого подразделения. Но Иосиф мне пасынок, не сын по крови… – он давно думал о близнецах, как о собственных сыновьях. Профессор Судаков пока не хотел говорить Фриде о ее настоящих родителях, или упоминать о том, что она мамзер. Он решил подождать, пока дочь соберется под хупу:

– Вряд ли с Эмилем, верно Анна говорит, это детское. Хотя юный Шахар-Кохав вечно у нас болтается, словно ему в наших комнатах медом намазано. В Тель-Авив они тоже вместе ездят… – предполагалось, что в Тель-Авиве за детьми присматривает Михаэль Леви.

Зная о занятости бывшего капитана Леви, Авраам в этом сомневался. Михаэль поднялся по служебной лестнице. Разговаривая с Анной, Авраам понял, что ее муж теперь отвечает за безопасность иностранных дипломатов в Израиле:

– Ходят слухи, что нас могут послать за границу, – вздохнула женщина, – мы знаем языки, родились в Европе. Не хотелось бы, я обживаюсь на новой должности, детям будет сложно в тамошних школах, пусть и еврейских… – Авраам прислушался к уверенному голосу женщины:

– Когда она преподает, когда выступает публично, она всегда такая. Но разговаривая со мной, она часто стесняется… – Анна не собиралась переезжать в Тель-Авив:

– Михаэль живет на служебной квартире, – коротко объяснила она, – я работаю в Иерусалиме, то есть когда не езжу по стране. Дети родились в кибуце, это их дом… – рассматривая карту, Авраам понял, что в последний раз видел Михаэля в Кирьят Анавим зимой:

– На Песах он не приезжал, на День Независимости не появился… – после Дня Независимости они улетели в Марокко:

– Разумеется, новым репатриантам придется потерпеть, – донесся до него голос Анны, – однако палаточных лагерей в стране давно нет. Каждая семья получает квартиру в центре абсорбции, где проводит по крайней мере полгода. Вы посещаете уроки языка, дети ходят в школу… – Анна говорила по-французски, но многие евреи Марокко знали иврит:

– Только мужчины, – поправил себя Авраам, – редкие женщины заканчивали еврейские школы или вообще школы…

В раскрытые окна коридора дул жаркий ветер. Яркое солнце заливало путаницу черепичных крыш медины, старого города. Вдалеке блестела полоска океана. Местная еврейская община поселила их в скромном доме неподалеку от набережной. Женщины здесь не купались, но Фрида фыркнула:

– Я на рассвете встаю, папа. Никто ничего не заметит… – дочь тоже проводила занятия в синагогальной школе:

– Карта работы ее подопечных, – понял Авраам, – она разучивает песни с малышами, танцует, рассказывает об Израиле. Может быть, в армии она будет обучать новобранцев, хотя вряд ли. С нее настойчивостью она доберется до ответственной должности… – ему отчаянно хотелось взглянуть в щелку двери:

– Анна носит платок, как местные женщины. Ей очень идет синий цвет… – Авраам напомнил себе, что Анна замужем, а ему остался год до пятидесяти лет:

– Она тебе еще в Негеве все ясно сказала, вы друзья и больше ничего…

По коридору затопотали детские ноги. Фрида, запыхавшись, выскочила из-за поворота. Вышитая юбка развевалась у тонких щиколоток, прикрывала костлявые коленки. Копна рыжих, кудрявых волос растрепалась, на носу и щеках высыпали веснушки:

– Папа, у нас перерыв… – девочка удивилась, – но ты должен снимать долину за городом, что будет изображать Египет… – Авраам похлопал по старой, времен войны за независимость, солдатской сумке:

– Я вернулся. Кодак внутри, а в кодаке пленка. Сегодня отдам все в проявку, завтра отправлю фотографии в Лондон, продюсерам. Я заодно съездил к пещере, то есть к месту, где она должна находиться… – Фрида вздернула нос:

– И находится, мы с Джоном все докажем… – Авраам кашлянул:

– Туда мышь не проберется, милая. Вокруг все завалено камнями… – дочь топнула ногой в запыленной сандалии:

– Ты говорил, что для историка не может быть препятствий на пути к правде о случившемся. Только Джона с Евой еще нет, а они вчера выехали из Касабланки…

Во дворе загудела машина. Лязгнули железные, тоже выкрашенные в синий цвет ворота, увенчанные щитом Давида. Фрида скакнула к окну. Перевесившись через подоконник, она замахала: «Джон! Джон! Мы здесь! Наконец-то!». Авраам едва успел удержать дочь за плечи:

– Не свались прямо в руки своему ухажеру… – смешливо сказал он. Фрида возмутилась:

– Он мне друг, вот и все…

Дочь скатилась во двор по прохладной лестнице, украшенной фотографиями Израиля. Авраам, улыбаясь, направился следом за девочкой.

Вместе с блюдом, полным горячего кускуса, Анна и Ева внесли в комнату глиняные горшки. Фрида повела носом:

– Острые баклажаны, морковка… – она умоляюще добавила:

– Ева, можно мне тоже овощей? Я не вегетарианка, но пахнет очень вкусно…

Океанский ветер играл вышитой занавеской. Полоска моря окрасилась расплавленным золотом, в устланной коврами гостиной витал аромат соли, слышался рокот волн:

– Здесь очень глубоко, – предупредила Фрида Джона, – надо нырять, а вода еще холодная… – она окинула подростка оценивающим взглядом, Джон отозвался:

– Я купался в Плимуте на Пасху. Там было холоднее, можешь не сомневаться… – они договорились пойти к морю на рассвете. Джон заставлял себя не думать о том, что кузина наденет купальник:

– Я ее видел когда мы приезжали на бар-мицву Аарона. Мы вместе плавали на тель-авивском пляже. Но нам тогда было всего десять лет… – в шестнадцать она переросла Джона. Острые ключицы усыпали веснушки, завитки рыжих волос спускались на худую спину: