Доктор Эйриксен развеселился:

– Любой из вежливых молодых людей или приятных девушек на семинаре может на самом деле работать на Набережной… – он подозревал, что некоторые девицы появлялись на занятиях отнюдь не из-за интереса к теоретической физике:

– В канцелярии колледжа знают, что я женат, но студентам это неизвестно, – хмыкнул Инге, – девчонки решили не терять времени, перед ними дважды доктор наук… – Сабина никогда его не ревновала.

Вспомнив о жене, Инге широко улыбнулся:

– Как и я ее. Хотя с работой в кино ее будут осаждать не только журналисты, но и актеры с режиссерами… – он знал, что, кроме Сабины, ему не нужен никто другой:

– И никогда не будет нужен… – Инге рассматривал плотный туман, – правильно еврейская легенда говорит. Наши ангелы встретились еще на небесах и с тех пор не расстаются… – пока он не упоминал при жене о приемном ребенке:

– Я по глазам ее вижу, что она хочет нашего малыша… – подумал Инге, – но с медицинской точки зрения пока такое невозможно. Хотя моего ребенка может выносить другая женщина… – он помотал рыжей головой:

– Нет. Моего ребенка, а не ребенка Сабины. Для нее это важно, а для меня важно, чтобы она была счастлива… – он решил подождать:

– Медицина развивается почти так же быстро, как физика… – Инге потушил сигарету, – в течение года состоится пилотируемый полет в космос… – в этом были уверены все ученые, – может быть, медики с биологами добьются искусственного оплодотворения яйцеклетки в пробирке. Развивающийся эмбрион выносит кто-то другой, так у нас родится ребенок… – он вспомнил легкое тельце умершей дочери:

– Погибшей, – разозлился на себя Инге, – называй вещи своими именами. Констанцу убили русские, русские сделали Сабину инвалидом… – любая машина на шоссе могла принадлежать и русскому посольству:

– Тетя Марта права, – сказал себе Инге, – я не занимаюсь военными проектами, но осторожность никогда не помешает… – прилетевший в Копенгаген представитель института Вейцмана намекал на возможность, как выразился израильтянин, расширить сферу работы будущей лаборатории Инге:

– Мы собираемся строить атомный реактор, – заметил он, – ваш опыт, доктор Эйриксен, был бы чрезвычайно полезен… – Инге смерил его тяжелым взглядом. Не дотянув и до тридцати лет, он поймал себя на том, что иногда смотрит на людей, как покойный отец:

– Старые партизаны рассказывали, что папу звали Сычом. Сабина говорит, что у меня тоже бывает похожий взгляд, угрюмый… – услышав о реакторе, Инге отрезал:

– С точки зрения снабжения страны энергией он вам не нужен. Вы хотите вырабатывать оружейный плутоний… – израильтянин открыл рот, – а я в такие игры не играю… – Инге понял, что работник Моссада сдаваться не собирается:

– Он представился ученым, но я еще могу отличить ученого от разведчика… – Инге услышал, что он, муж еврейки, имеет право на израильское гражданство:

– Я ответил, что меня устраивают британское и норвежское, – доктор Эйриксен усмехнулся, – а если он хочет открыть лавку на шуке и торговать паспортами, то это его дело… – Инге заметил, что может принять предложение американцев:

– Оно остается в силе, мне звонили из Вашингтона… – среди ученых новости распространялись быстро. Все знали, что, закончив работу по созданию первого, как его называли в научных кругах, лазера, доктор Эйриксен возвращается к квантовой механике:

– Квантами я могу заниматься и в Калифорнии, о чем я и сказал моссадовцу. Он быстро заткнулся, для Израиля важно, чтобы я приехал к ним, а не в Америку… – дверь стукнула, Инге соскочил с подоконника. Высокий парень в очках всунулся на кухню:

– Почта, доктор Эйриксен, – робко сказал он, – чем так вкусно пахнет… – Инге принял конверты:

– Побалую вас еврейской куриной лапшой, Стивен… – мистер Хокинг, почти выпускник Оксфорда, ожидал приглашения в кембриджскую магистратуру:

– Он астрофизик, но признался, что не мог пропустить мои семинары… – Инге похлопал парня по худому плечу:

– Лапшу мы сейчас замесим… – мистер Хокинг спохватился:

– Еще странный конверт без марок… – рука студента неожиданно задрожала, конверт упал на выложенный плиткой пол. Подхватив письмо, Инге вгляделся в знакомый почерк:

– Сегодняшний семинар проведете вы, – спокойно сказал доктор Эйриксен, – мне надо отлучиться по делам… – мистер Хокинг растерялся:

– Но я пока не в магистратуре, о чем мне рассказывать… – Инге отозвался из прихожей:

– О черных дырах. Я слышал ваши разговоры с участниками, получится отличная лекция… – он набрал лондонский номер. Трубку сняли на первом звонке:

– Говорит доктор Эйриксен, – Инге разглядывал русские буквы, напечатанные мелким шрифтом на конверте, – мне нужна М. Код – красный. Повторяю, код – красный.

Крошки истекающего маслом тоста посыпались на тарелку. Маленький Джон облизнулся:

– Чай отменный, как в Fortnum and Mason. И не скажешь, что мы в аэропорту… – рядом с разоренной тарелкой Стивена Кроу притулился самодельный плакат: «Добро пожаловать домой, дорогая Густи!». Баронет ускакал на крышу терминала. Максим Волков повертел оставленную кузеном модель реактивного истребителя:

– Его от самолетов не оторвать. Он спит и видит, как в шестнадцать лет уйдет из школы кадетом в авиационное училище… – юный Ворон намеревался стать астронавтом, как называл мальчик еще не появившуюся на свет профессию. В детской на Ганновер-сквер, в углу Стивена, висела военных времен фотография покойного генерала Кроу. Ворон, в авиационном шлеме, улыбался, глядя в небо:

– Никогда еще столь многие не были обязаны столь немногим… – рядом баронет устроил карту звездного неба и карту луны:

– Первыми на луне и в космосе побывают американцы… – уверенно заявлял мальчик, – но я стану первым британцем на орбите. Я возьму в космос папин кортик… – на старинном эфесе оружия переливались золотые наяды и кентавры.

Максим бросил взгляд в сторону распахнутого ворота рубашки кузена. На крепкой шее тускло блестела медная цепочка медвежьего клыка:

– Он никогда не снимает вещицу, – подумал Максим, – объясняет, что отец передал ему реликвию на ответственное хранение… – Максим подозревал, что кузен Джон не верит в смерть отца:

– Как Ник не верит в гибель сестры и родителей. Он считает, что их похитили инопланетяне. Ему так легче, но он ребенок, а Джон старше меня. Хотя он прав, смерть дяди Джона или дяди Меира не доказана… – герцог принялся за третий тост:

– Джем плимутский, сливовый с корицей, – с набитым ртом пробормотал он, – поешь, а то вдруг мы застрянем в пробке на обратном пути и опоздаем к обеду…

За соседним столиком шуршал спортивной газетой неприметный человек в сером костюме. Работник Набережной, за рулем служебного остина, забрал мальчиков из Хэмпстеда два часа назад. Густи по должности полагалось сопровождение даже на британской земле:

– Из двух часов мы час проторчали в заторе, выезжая из города, – недовольно подумал Максим, – когда уже протянут метро в аэропорт… – в многолюдном терминале было шумно. Над головами раскачивались яркие рекламные плакаты:

– Американские авиалинии. Посетите Сан-Франциско. Пасхальные торжества в Севилье, с 18 по 23 апреля… – темноволосая девушка лукаво улыбалась прохожим. В прошлом году Максим прочел «Землю крови»:

– Простыни в Испании крахмалят с синькой. Андалузской весной белье дышит прохладой. Хлопок ласкает руки девушки, перестилающей постель в дешевом пансионе. Беленые стены комнатки покрыты тонкими трещинками. На рассохшемся стуле уместился запотевший кувшин зеленого стекла, с домашним лимонадом. Ее губы тоже пахнут лимоном. Она зажимает в зубах веточку мяты:

– Ven a mi, Americano… – он очнулся от смешливого голоса кузена: «No soy americano, soy británico». Джон вытер губы салфеткой:

– Экзамены вспомнил… – они оба учили испанский язык, – но это фраза уровня Полины… – леди Холланд тоже занималась испанским, – нас ждут более серьезные вопросы… – Максим почувствовал, что краснеет: