– Маргарита очень осторожна, она врач моей выучки… – напомнил себе Эмиль, – она следит за такими вещами… – дверь тихонько скрипнула, он услышал робкий голос:

– Месье Гольдберг, я чаю заварила, не хотите… Есть лимон, свежие сливки, выпечка… – при детях Лада называла его по имени:

– Наедине она так не делает… – Эмиль вернул очки на нос, – мы вообще редко остаемся наедине. Я принимал у нее роды, я все видел… – он разозлился на себя:

– Как врач, и никак по-другому. Не думай об этом, вы даже в одной комнате нечасто бываете вместе… – дети считали, что Лада спит отдельно из-за малышки.

Не думать было невозможно. На него пахнуло ванилью, Лада пристроила поднос на краю стола:

– Мильфей и крем-карамель… – она смутилась, – я помню, что вы любите крем-карамель… – Гольдберг бессильно понял:

– Что я люблю рыбный суп, она тоже помнит. Она варит уху с русскими пирожками… – она комкала ворот кашемирового кардигана:

– Мишелочка спит… – Эмиль привык слышать русское, ласковое воркование Лады над дочерью, – а я читала, и вот… – Лада не знала, что сказать дальше:

– Он мне откажет, – испуганно подумала женщина, – как Густи отказала Виллему. Он меня не любит, он женился на мне из порядочности. Мишелочка дочь человека, пытавшегося его убить, лишившего его жены и детей, а он… Эмиль, считает ее своим ребенком. Девочка подрастет, начнет говорить, назовет его папой…

Лада не хотела покидать большой дом со скрипучими лестницами, с потрепанным коврами и мраморными каминами, с игрушками двойняшек и садом на заднем дворе:

– Весной Мишелочка поднимется на ноги, сделает первые шаги. Я буду сидеть на крыльце с вязанием. Она сначала пойдет, а потом побежит за Гаменом… – теплая рука Лады коснулась его руки:

– Может быть, – неуверенно сказала женщина, – у Виллема и Густи еще все получится. Они молоды, месье Эмиль… – он отпил крепкого, на травах чая:

– Они да, мадемуазель Лада… – наедине Гольдберг всегда называл ее именно так, – они да, а я нет… – он не успел больше ничего сказать. Мягкий палец коснулся его губ. Наклонившись, Лада поцеловала седой висок:

– Не надо так говорить, месье Эмиль, то есть Эмиль… – шепнула девушка, – вы всегда останетесь для меня молодым. Пожалуйста, не надо меня отталкивать, я больше не могу, не могу…

Чашка, опрокинувшись, залила чаем истории болезни. Пепельница полетела на ковер, Лада оказалась у него в объятьях.

Венок красных гвоздик осенял искрящуюся бронзой табличку: «Барон Мишель де Лу, командор ордена Почетного Легиона, кавалер Ордена Освобождения и Военного Креста. 1912 – 1960. Resurgam».

Осеннее солнце играло в лужах на усыпанной гравием дорожке, золотило палые листья на зеленом газоне. Забил кладбищенский колокол. Перекрестившись, Джо поправил трехцветную ленту на венке:

– На похороны пришел весь Париж, – юноша вздохнул, – во главе с президентом и членами кабинета. Выступали ветераны Сопротивления, художники, писатели. Дедушка Теодор прилетел из Америки… – он помолчал:

– Мама была на успокоительных лекарствах. Даже не знаю, как я поеду в Африку. Пьеру всего четырнадцать лет… – Джо замялся, – не хочется оставлять его одного с… – Джо хотел сказать правду, но оборвал себя:

– Во-первых, я не врач. Доктора утверждают, что мама в порядке. Во-вторых, дедушка сказал, что так будет лучше… – дед и тетя Марта, с дядей Максимом и детьми, тоже приехали на торжественное погребение. Семья остановилась в квартире на рю Мобийон:

– Мама даже тогда не сменила гнев на милость, – вспомнил Джо, – она отказалась встречаться с тетей Кларой… – дед повел его в Aux Charpentiers, к месье Жиролю. За луковым супом Джованни заметил:

– Надо понять твою мать… – он ласково коснулся плеча Джо, – Мишель погиб от рук беглых нацистов. Ясно, что она тоже боится за свою жизнь…

После похорон Лаура наотрез отказывалась покидать квартиру на набережной Августинок. Джо договорился о доставке провизии. Они втроем, с Пьером и Ханой, убирали апартаменты:

– Но сейчас мы с Ханой уезжаем… – сказал себе Джо, – а вдруг мамин страх закончится так, как в прошлом году… – сестра с Аароном Майером, отправлялась в Гамбург. Хана получила ангажемент в тамошних ночных клубах:

– Буду петь с англичанами, – усмехнулась девушка, – четверо парней из Ливерпуля играют рок, по слухам, неплохо… – Аарон одновременно готовил постановку по мотивам Кафки и Замятина и собирал материал для новой пьесы:

– В Гамбурге, в «Талии», я тоже буду ассистировать режиссеру, – заметил кузен, – но меня интересуют свидетельства очевидцев о времени нацизма… – Джо отозвался:

– О времени нацизма тебе могут рассказать твоя мать и дедушка Джованни… – Аарон помотал головой:

– С участниками Сопротивления я говорил, а мама уехала из Праги до того, как туда вошли гитлеровцы. Мне нужны обыватели, простые люди. Я хочу, чтобы в постановке звучали разные голоса… – Джо хмыкнул:

– Бывшие вишисты в Париже захлопывали дверь перед твоим носом. Не надейся, что в Гамбурге ты найдешь более сговорчивых людей. Сейчас все немцы делают вид, что они ничего не знали и не слышали… – Аарон развел руками:

– Но попытаться я все-таки должен… – разогнувшись, Джо заметил Виллему:

– Хорошо, что мы не взяли сюда Пьера. Он едва оправился, бедный парень… – летом Джо много времени проводил с младшим братом. Мать не обращала на них внимания. Лаура забаррикадировалась в спальне, спустив шторы. Мать не снимала темных очков даже в квартире:

– Мы ей приносили поднос, – Джо было тяжело думать о таком, – понятно, что Хана тоже не хочет оставаться одна с мамой, поэтому она и едет в Гамбург… – летом сестра пропадала в Нейи-сюр-Сен, в апартаментах Пиаф, или кочевала по квартирам подружек. Джо беспокоился о сестре:

– Она вернулась какой-то странной из Израиля. Может быть, у нее случился неудачный роман… – Хана еще похудела. Сестра питалась черным кофе и сигаретами:

– Или она съедает один апельсин в день. Но хотя бы она не пьет, как Пиаф… – Джо не шарил в сумках сестры. Юноша не знал о стальной фляжке с коньяком, принадлежавшей покойному отчиму. Хана начинала день с горсти таблеток:

– Лекарство от мигрени, – объясняла сестра, – они снимают головную боль. Обычное средство, оно продается без рецепта в каждой аптеке… – Джо действительно видел такой препарат:

– Когда она работает, ей легче. Ладно, пусть едет в Гамбург. Это хорошо для ее карьеры… – спускаясь к воротам Пер-Лашез, Джо сказал Виллему:

– Дедушка посоветовал мне не отказываться от поездки. Ты меня введешь в курс дела и вернешься домой, на «Луизу», – Джо заметил тоску в серых глазах кузена:

– Наверное, он не хочет покидать Африку. Но что поделать, он наследник компании, он должен жить дома… – о Маргарите Джо старался не думать:

– Я был неправ, отказавшись ее слушать, – горько подумал юноша, – но ее вера сильнее моей. Все на свете в руке Божьей, нам надо только молиться… – то же самое, в письме, он услышал и от кузена Шмуэля:

– Он долго отнекивался, – сказал Джо Виллему, – настаивал, что он еще молод для поста духовника, но мне с ним легче… – конверты из Ватикана приходили почти каждую неделю. Джо привык к выстуканным на машинке ровным строкам:

– Шмуэль пишет, что не надо бояться, дедушка сказал то же самое. Он не спрашивал о Маргарите, он деликатный человек… – Джо решил сначала встретиться с кузиной:

– Я ее увижу, а там будь что будет, – напомнил он себе, – если она мне откажет, это ее право. Но я объясню, что год назад я ошибся…

У входа на кладбище стоял старый ситроен, с темными окнами. Машину забрызгала грязь, потеки скрывали номер. Джо повернулся к Виллему:

– Рядом с метро есть неплохое кафе, мы можем… – дверь ситроена открылась. Неприметный человек в сером плаще перегородил им дорогу:

– Месье барон Гийом де ла Марк, месье граф Жозеф Лоран Дате… – он говорил с аристократическим прононсом, – не откажите в любезности, уделите нам немного времени… – перед их глазами мелькнуло удостоверение. Джо даже не разглядел, кем выдан документ: