– У нас так одеваются религиозные. Ты помнишь, в Иерусалиме. Представляешь, – она распахнула голубые глаза, – мои здешние ровесницы часто замужем и с ребенком. Некоторые даже становятся вторыми женами… – Джон покраснел:

– В Израиле тоже так можно? Я имею в виду вторых жен… – Фрида ловко лопнула розовый пузырь американской жвачки из багажа Евы:

– Не-а. Приехать из галута, диаспоры, с двумя женами можно, раввинат тебя не разведет, но в самом Израиле так делать нельзя… – Джон отчего-то спросил:

– Если кто-то из пары не еврей, под хупой ведь нельзя жениться… – Фрида хмыкнула:

– Нельзя. Надо ехать в Европу, заключать светский брак… – девочка задумалась:

– Но я не знаю никого, кто бы не был евреем. То есть кроме тебя и вообще семьи… – она приподнялась:

– Останови здесь, я переоденусь… – на пляже Джон видел ее в черном купальнике. Положив руки на руль, он вздохнул:

– Сейчас она появится в шортах. Ничего особенного, на купание она тоже так пришла… – у потрепанного края шорт, на худом бедре золотились тонкие волоски:

– У нее везде веснушки, – вспомнил Джон, – то есть я не знаю, везде ли. Но даже под мышками есть, я заметил на пляже. Сейчас у нее тоже открытая майка… – машина вильнула. Фрида выпустила дым папиросы из его портсигара:

– Смотри куда едешь, здесь колдобина на колдобине, как говорит папа… – по дороге она объяснила ему рисунок:

– Пещеру подорвали в восемнадцатом веке, чтобы тогдашний отец Джованни мог спастись со своим воспитанником… – девочка погрызла карандаш, – подорвал ее месье Корнель, отец декабриста. Он строил здешнюю гавань, ты видел табличку… – Джон кивнул:

– Легенду я помню… – Фрида открыла рот, он добавил:

– Хорошо, или не легенду. Но почему надо останавливаться за три километра от предполагаемого входа… – она уперла палец в стрелку на листе блокнота:

– Потому что им надо было как-то выйти наружу, понял? Когда папа меня сюда возил, я все вокруг излазила. Здесь есть расселина, ведущая в пещеру… – они подъехали к холмам вовремя. Крупные капли дождя прибивали дорожную пыль, Джон натянул брезентовый верх виллиса:

– Бежим, иначе будем мокрые, как мыши… – помогая Фриде карабкаться по камням, он несколько раз предлагал ей крепкую ладонь.

Кроме фонарика, блокнота с карандашом, лупы и свернутой одежды, в ее сумке лежало еще кое-что. Аптекари в Тель-Авиве не интересовались возрастом покупателей, но Фриде и не требовалось тратить деньги. Поликлиника в кибуце бесплатно снабжала подростков такими средствами:

– Только израильскими, – она скрыла усмешку, – презервативы от «К и К» стоят дороже, но они лучшего качества. Ладно, сойдут и такие… – Фрида не считала это изменой. Эмиль все равно бы ничего не узнал. Они договорились пожениться после армии:

– В армии вокруг него будут крутиться другие девчонки. Он хочет стать пилотом, женщины в авиации занимаются наземным обслуживанием, но и там их хватает. Он не будет хранить мне верность, он не железный… – в кибуце и вообще в стране к такому относились просто:

– Мне придется труднее, – поняла Фрида, – в разведке с этим строго. Значит, надо сейчас не терять времени… – она и не намеревалась:

– Для Джона это тоже ничего не значит, – сказала себе девочка, – он аристократ, герцог. Шталмейстер… – Фрида неслышно хихикнула, – он женится на какой-нибудь леди. Я не выйду за него замуж, он не еврей, и я люблю Эмиля. Это развлечение для нас обоих… – фонарик осветил сырую дыру:

– Подтяни живот, конюший, – велела Фрида, – надо протискиваться внутрь…

Пробормотав: «У меня и нет никакого живота», Джон отобрал у нее фонарик: «Держись за мою руку, я пойду первым».

Джон еще никогда не бывал в пещерах, но тетя Марта возила всех детей на север, в Ньюкасл. Они спускались в закрытую для разработок шахту. «К и К» давно не занималось добычей угля, предприятия продали в начале века:

– Это невыгодно, – объяснила тетя Марта, – будущее энергетики лежит в силе распада атомного ядра, а полезные ископаемые не вечны и могут истощиться… – Джон тогда заметил, что бельгийские кузены пока от шахт не избавились:

– Тамошний пласт угля гораздо мощнее принадлежавшего нам… – со знанием дела сказал кузен Питер, – де ла Маркам хватит запасов на три поколения вперед…

Ныряя в проемы между обвалившимися камнями, стараясь не ободрать локти, Джон думал о младшем брате. Тетя Марта дала ему прочитать аффидавит кузины Маргариты:

– Адольф прилетал в Конго с дядей… – подросток передернулся, – то есть с военным преступником фон Рабе… – по словам Волка, пока не представлялось возможным привлечь к суду господина Ритберга фон Теттау:

– Он уважаемый бизнесмен, как говорят в Америке… – дядя устало потер обрамленные морщинами глаза, – его делишки с грязными алмазами и ворованными картинами нигде не всплывают. Все происходит приватно… – дядя откинулся на спинку покойного кресла в библиотеке, – более того, он сделал пластические операции. Он совершенно не похож на свои фото военных лет… – Джон осторожно сказал:

– Я знаю, что папа видел фон Рабе. Вы тоже, дядя Максим, в Берлине, в мае сорок пятого… – Волк посмотрел вдаль:

– Первый раз не там. Он приезжал в лагерь военнопленных на Новгородском фронте, с власовцем… – дядя удержался от ругательства, – Вороновым… – Джону было стыдно, что у него такой брат:

– Он не виноват, – уговаривал себя наследный герцог, – если бы тетя Лаура не спасла меня, передав индейцам, я бы тоже, как Теодор-Генрих, воспитывался среди беглых нацистов… – старший кузен не любил вспоминать жизнь в Патагонии:

– Я бы тоже не полюбил, если бы меня заставляли в детстве отдавать нацистский салют… – вздохнул Джон. За чаем в библиотеке он поинтересовался у дяди и тети предложением Сэма Берри:

– Милый мой, – отозвалась тетя Марта, – если Сэм и получит должность повара у кого-то из них, до этого еще долго. Кроме того, повара не допустят до тайных переговоров и встреч его работодателей… – Джон все равно был уверен в приятеле:

– Сэм не подведет, он отличный парень. Главное, чтобы он смог устроиться на такую работу… – когда Джон вышел из библиотеки, Волк повертел доставленное из Бонна досье адвоката Фридриха Краузе:

– Теперь я его узнал… – Максим рассматривал послевоенное черно-белое фото, – в бумагах покойного Джона значится его описание. Он подвизался на тайных сборищах недобитых нацистов в Гамбурге. В сорок пятом году ему было двенадцать лет… – Волк оживился:

– Он помнит меня, как Зигфрида, солдата рейха и фюрера. Я его спас в развалинах Берлина… – Марта закатила глаза:

– Но где ты обретался последние пятнадцать лет, Зигфрид? Не сомневаюсь, что Краузе этим поинтересуется… – Волк почесал белокурый, седеющий висок:

– Как говорится в твоем любимом романе, можно подумать об этом завтра… – Марта захлопнула картонную обложку:

– Макс тебя раскусит, у него отличная память на лица… – она скривилась, – он всегда этим щеголял, мерзавец. Не надо торопиться и рисковать. Я полечу в Нью-Йорк и лично поговорю с Ханой. Краузе ей увлекся, он почтет за счастье ухаживать за ней…

Фонарик заметался по зеркальной глади, Джон повернулся к Фриде:

– Снимай сандалии, здесь озерцо… – в белом луче ее глаза засияли еще ярче:

– Она похожа на Полину, – понял Джон, – но Полина ниже ростом, и еще пухленькая. Щенячий жирок, как смеется тетя Марта… – Джон решил, что младшая сестра никогда не узнает правды о матери:

– На кладбище стоит памятник с ее именем и годами жизни, пусть так и остается… – вздохнул подросток, – зачем Полине слышать, что ее мать шпионка русских… – тетя Марта была уверена, что Циону расстреляли:

– Фрида тоже напоминает Циону, – подумал Джон, – только она изящнее. Неудивительно, она близкая родня Ционе через дядю Авраама. Глаза у нее, как у тети Эстер и стать та же… – бесцеремонно отобрав у него фонарик, Фрида зашлепала по воде. Джон зашипел что-то сквозь зубы. Озерцо оказалось ледяным:

– Я говорила… – донесся до него торжествующий возглас Фриды, – говорила, что мы найдем рисунки! Быстрей сюда…