- Подойди, Банхар! – Володя поднял голову и снова увидел бабушку. Она стояла у мозаики с изображением дерева.

Он подошел к ней, обнял лапами ее ноги, приник к ним.

- Ты прошел по древу Прибежища. Это древо начинается в мире людей. Мертвая пустыня – почва для древа, и для всех нас. Без Мертвой пустыни не будет древа Прибежища. Так и ты, не будешь собой без своего прошлого.

- За что мне это все?

- За то, что только ты можешь быть первым Банхаром. Встань!

Володя поднял голову и встал на лапы.

- От корней древа Прибежища до кроны его, от тлена к жизни, от жизни к тлену, от темной стороны луны к свету солнца, приди, Банхар! Я призываю тебя!

Дахалэ, низко склонив голову, протянул бабушке каменный ларец. Она открыла его и извлекла алмаз, прозрачный, словно слеза младенца.

- Пришло твое время, первый Банхар! Ты нужен нам!

Она протянула алмаз. Володя повел носом, и ощутил свет, мягкий и теплый, словно луч солнца. В отражении камня он увидел отражение себя, могучего, непобедимого волкодава с четырьмя глазами. Все четыре глаза этого зверя светились, переливались живым огнем.

- Что ты видишь? – спросила бабушка.

- Себя, – тихо ответил Володя.

- Что ты видишь? – повторила бабушка.

- Себя, - ответил Володя чуть громче.

- Что, ты, видишь?

- Я, вижу Банхара!

Дахалэ облегченно вздохнул и прикрыл глаза. Грохот оружия о латы послышался в соседних залах, тысячи восторженных голосов раздались за окном.

- Банхар, Банхар, Банхар, - начали повторять воины. И этот клич понесся по долинам Срединных земель доброй вестью, живительным ветром, над страной максаров и асуров, над хребтом Меру и Мертвой пустыней к Мглистым горам, долине сартов и миру людей, где все те, кто был ему дорог, без надежды на победу все же готовились к решающей битве.

Тощий, изможденный хайнак бил копытом в пепел, пытаясь вырыть себе логово, источник прохлады. Всего один провал в яме, где нет лучей, и силы к нему вернутся. Но пепел осыпался и неизбежно хоронил результаты жалких потуг копытного. Активная луна светила нещадно, выжигая остатки влаги в его теле.

Бузур наблюдал со стороны, ждал удобного момента. Хайнаки – стадные сущности, держатся очень большими стадами, особенно когда корки в пустыне много. Но корка в очередной сезон активной луны не уродилась, и в Мертвой пустыне начался мор.

Ни бузур, ни хайнак не знали, что мор спровоцировали онгоны. Спустя каждые двенадцать циклов, двенадцать активных лун и столько же сезонов лунной прохлады они открывали шлюзы в горах хребта Меру, чтобы проветрить пустыню потоками озона. Так на поверхности пустыни появлялась корка, служившая кормом для гохаев и хайнаков. В свою очередь гохаи и хайнаки служили источником пищи для хищников, чап, савдаков, барнаков и бузуров.

Онгоны и прежде так делали. Мор вычищал пустыню от сущностей, а потом, когда шлюзы открывались, поток существования в пустыне быстро обретал новое русло. Этот процесс диктовал верховой ветер, Бора. Он всегда дул в одну сторону, от мира людей к Чистым землям, и нес дохов. Иногда, очень редко дохов было совсем немного. Но чаще они падали дождем, на вершины Кабал, трех скал в Мглистых горах, Мертвой пустыне и в горах хребта Меру.

И тогда зрелые самки Мертвой пустыни, а также девы сартов и онгонов шли к Кабалам, чтобы впустить в себя доха. Спустя три цикла у самок пустыни появлялись детеныши. Девы сартов и онгонов вынашивали своих младенцев дольше, девять циклов.

Именно от дохов произошли все сущности Мертвой пустыни, а также сарты и онгоны. Только Драгоценные, обитатели Чистых земель знали тайну о том, когда все это началось, и хранили ее в своих алмазах.

Кабала Мертвой пустыни была тем местом, где можно было увидеть всех сущностей в едином скопище. Здесь никто не дрался, не охотился. Сюда приходили только зрелые самки, ведомые инстинктом. Самки бузуров и барнаков брали в себя по одному доху. Самки хайнаков и гохаев могли принять двоих, даже троих, савдаки и чапы – до десяти.

Уже очень много циклов дохи падали только в Мертвой пустыне. И онгоны пошли на крайнюю меру, перекрыли потоки Санума, низового ветра жизни, что нес озон. Они снова провоцировали мор. Именно в один из таких моров молодой бузур одиночка, проигравший все битвы за самок, брел в поисках добычи по барханам и увидел одинокого хайнака.

То была большая удача, наткнуться на хайнака, отбившегося от стада. Случись это в тот период, когда корки было много, бузур завалил бы его в три счета, и влагу его сосал бы неторопливо, смакуя, наблюдая затем, как тело хайнака постепенно иссыхает. Когда хайнак испытывает ужас перед смертью, влага его становится особенно вкусной и питательной. Но сейчас бузур был слишком изможден.

Хайнак косился на бузура, мотал свой башкой, увенчанной мощными, массивными рогами, и бил копытом, все рыл и рыл пепел, пытаясь выкопать себе яму.

Корка в пустыне была не только пищей для копытных. Она была кровом для всех сущностей в периоды активной луны. Прохлада под покровом корки тоже была целительной.

Вдруг на вершине бархана, под которым мучился хайнак, что-то мелькнуло. Борозды потянулись к копытному, много борозд. Из пепла стали появляться мордочки рыжих чап, самых мелких из этого вида, и самых опасных. В силу своей мелкости они сбивались в огромные стаи. Еще одним преимуществом рыжих чап была способность передвигаться в пепле, потому и лучи им были не страшны даже в лунные бури.

Хайнак хрюкнул, мотнул своей башкой и повалился на бок. К его брюху присосались около сотни рыжих чап, и он не мог их сбросить. Бузур начал попятиться, как можно тише, в надежде что его не заметили. Затем он развернулся и заковылял прочь.

На мгновение он замер и оглянулся, желая убедиться, что его не преследуют. За ним тянулись борозды. Он заковылял еще быстрее, но борозды начали смыкаться кольцом. Чапы гнали его к краю пустыни, туда, где виднелись пики хребта Меру.

Все сущности Мертвой пустыни испытывали ужас при виде этих пиков. Оттуда исходило нечто, что убивало медленно, заставляло страдать. Это нечто исходило в циклы активной луны. В такие периоды пустынные сущности прятались в норах под коркой. А когда они, наконец, выходили их своих нор, вся поверхность пустыни была покрыта плотной, толстой коркой.

Но бузур был слишком молод, чтобы знать об этом. Он заковылял в сторону пиков, преодолел огромный бархан, наметенный явно на какое-то препятствие, скатился по нему и оказался в зарослях чего-то такого, чего он никогда не видел и не ощущал прежде.

А еще он ощутил влагу. В шаге от него что-то журчало, переливалось и исходило прохладой. И, даже запах этой влаги начал питать его силой. Он дышал, и не мог надышаться.

Однако вскоре его лапы начали покрываться волдырями. Вздулись эти волдыри и на морде бузура, и по бокам, везде, где влага дотянулась до него своими потоками. Тело его налилось тяжестью, ему даже показалось, что он прирос к этому месту.

И все же лапы с трудом, но повиновались. Он дополз до края бархана, пополз по корке, плотной настолько, что его когти не могли пробить ее, добрался до вершины и покатился вниз в потоках благодатного, исцеляющего пепла. Волдыри быстро исчезли, пепел вытянул из него лишнюю влагу и, впервые за все циклы своего многострадального существования он ощутил нечто, похожее на сытость.

Он прикрыл глаза и погрузился в полудрему. Проснулся от того, что крохотные чапы облепили его со всех сторон, начали вонзать в него свои крохотные клыки. Он взмахнул одной лапой, другой, заметался в потоке страха, а когда, наконец, успокоился, увидел множество покалеченных чап вокруг себя. Он взял одну из них своими скрюченными пальцами, хотел было закинуть ее в пасть, но передумал, просто отшвырнул в сторону.

Коркой была покрыта почти вся вершина бархана, и она тянулась куда-то в бесконечность, вдоль границы двух миров. Он вырыл себе логово, выспался, затем снова спустился к влаге, и дышал ею до тех пор, пока на его пальцах не выступили крохотные пузырьки.