— Не одолеет. — качнул головой крестный, едва кинув взгляд на происходящее и даже не думая задерживаться.

— И то верно! Зазря супротив Ефима то вышел. — согласился Демьян, оборачиваясь и до последнего пытаясь следить за поединком.

— Ну да. — я тоже решил поучаствовать в беседе — Куда ему против такого здоровяка?!

— Ефим, энто который с мечом! — пояснил недовольно Демьян.

— Так он же вдвое меньше! Да и не нападает совсем, только отскакивает в последний момент, да уворачивается от ударов. — прокомментировал я происходящее на ристалище. — Но ведь постоянно уворачиваться не получиться. А одного удара этой палицы достаточно, чтобы прибить мечника, даже щит не поможет.

— Энто ж Ефим! Скоко уж его побить пытаюца всяки — разныя умельцы и великанов как энтот было не один десяток, токмо никто из их так Ефима и не одолел! — покачал рукой в воздухе для убедительности Демьян. — Он завсегда энтак в битве, поначалу отскакиват, отскакиват, а потом раз… — Хлопнул кулаком по ладони Демьян. — И уж недруг его на земле лежит! В бою ж не токмо сила нужна, но и уменье!

— Хех! Такото, крестничек! — хохотнул через плечо бородокосый.

— Так они там насмерть бьются или как? — спросил я, оборачиваясь на ликующие возгласы зрителей, оповестившие об окончании поединка. И хоть само ристалище уже скрылось из глаз, в победителе я уже не сомневался.

— Обнаковенно то до первой крови, иль до раны сурьезной. Энто пред боем оговаривают. Тут у их и лекарь для энтакого дела имееца, послабее Таечки, но тожеть не слабый. Токмо случаеца, што бились до крови, а выходит насмерть. И лекарь не спасает дажить, энто ж бой всё-таки, не баловство!

После ещё одного непонятно — таинственного визита к ничем не примечательному домишке, на пороге которого бородокосый передал небольшой свёрток закутанной в платок женщине, при этом никак этот жест не прокомментировав, зато оповестил, что наша троица, наконец, движется в сторону обещанной корчмы.

Изрядно натруженные ноги и, до сих пор остающийся пустым, издающий жалостливые звуки, в аккомпанемент звучащей где-то неподалеку музыке, желудок, направление одобрили, пообещав потерпеть ещё немного.

Обходя стороной, кружащихся в хороводе вокруг играющего на дудочке скомороха, довольных людей, я неожиданно понял, что первое представление о, похожем на разворошенный муравейник, поселении оказалось неверным.

Несмотря на грязноватую полупьяную окраину, не особо опрятный внешний вид строений, шумных и нагловатых торговцев, в общем городок оставлял скорее позитивное впечатление, несмотря на нелестные отзывы бородокосого. Не зря же тот называл его именно вольным городом. Ведь воля людей здесь действительно стоит на первом месте, и эти самые люди живут именно так, как им удобно и именно так как, им хочется. Хотят — торгуют и спорят, хотят — веселятся и пляшут, хотят — пьянствуют и попрошайничают. И, думаю, не стоит их за это судить. Ведь это их желание и их выбор. Как там выражался у Достоевского князь Мышкин? "Пройдите мимо и простите нам наше счастье." Пожалуй, нет более подходящей цитаты, характеризующей менталитет жителей этого города, как нельзя более точно.

Глава 22.

Некоторое удивление вызвал тот факт, что та самая, нахваливаемая крестным, корчма оказалась далековато от центра. Я то полагал, что заведение, по его словам являющееся "единственно добрым в энтом проклятом городище" наверняка располагается где — нибудь там, на территории, частично огороженной декоративным забором, вмещающей в себя элитную часть города.

Несмотря на не особо престижное местоположение, грязноватую улицу, с парой откровенно разваливающихся хижин, на которую выходил фасад корчмы, и не самый презентабельный вид самого фасада, без фейсконтроля на входе не обошлось.

Возле невысокой, неожиданно круглой, словно украденной из жилища хоббита, двери стоял охранник.

Дверь, как, впрочем, и охранник, заслуживала отдельного описания. Но начнём с двери. В отличие от крепко, но совершенно неаккуратно поставленного двухэтажного, приземистого строения, в котором и располагалась корчма, ведущая внутрь дверь являла собой настоящее произведение искусства. В работе над ней угадывалась рука умелого мастера.

Само полотно идеально круглое, словно обведенное циркулем, было собрано из светлых, гладко оструганных, одинакового размера, досок. Его край по всей окружности украшала собранная из деревянных плашек полоса, на которой очень искусно были вырезаны объемные листья и ветки. Реалистичность орнамента поражала — покрасить в соответствующие цвета, не отличишь от настоящих. При этом сами плашки были подогнаны настолько тщательно и аккуратно, что лишь самый внимательный взгляд способен был разглядеть едва заметный стык между ними.

Но почти ожившая деревянная растительность оказалась лишь обрамлением для находящегося в центре шедевра древнего зодчества. Прямо посередине круглой двери, занимая почти половину площади всего полотна, красовалась здоровенная, около метра в диаметре, голова медведя. Нет, это было не чучело. Хотя по живости черт, запечатленных неизвестным мастером в деревянной скульптуре, словно вырастающая прямо из дверного полотна, (пускай и сильно приплюснутая, дабы не стать помехой при распахивании двери настежь) медвежья морда, с агрессивно раззявленной пастью, дала бы фору лучшим творениям таксидермистов. На деревянной голове можно было разглядеть деревянные же шерстинки, вырезанные столь натурально, что казалось, стоит протянуть руку и ощутишь под пальцами настоящую шерсть животного.

После того, как оценил работу неизвестного мастера, роль стоящего на входе и отваживающего разную шантрапу охранника показалась сомнительной. Скорее он поставлен здесь стеречь дверь с медвежьей головой, чтоб не утащили ценители прекрасного, излишне проникнувшиеся красотой увиденного. Хотя не исключено, что совмещает одно с другим.

Кстати об охраннике, вид которого совершенно не вязался с выделенной ему ролью. Был он высок, да и в плечах совсем не узок, но при этом худой, словно жердь. Правда, худоба эта не казалась признаком слабости, тяжелой болезни или истощения, скорее наоборот. Из закатанных, по локоть, рукавов серой рубахи тянулись сухие, жилистые, перетянутые веревками вен, руки. Такие же вены и жилы отчетливо проступали на шее, отчего казалось, что весь он сплошь из них и состоит. Вытянутое лицо с резкими, угловатыми чертами было гладко выбритым.

Кстати говоря, впервые тут встречаю подобное. Все местные мужики, за исключением безбородых и безусых юнцов, имели обильную растительность на лице. Вообще, насколько я помню в тринадцатом веке на Руси борода и усы были неотъемлемым атрибутом каждого мужчины. До принятия христианства ношение бороды не было таким уж обязательным, но после «почти добровольного» крещения русского народа каждый зрелый муж должен был непременно иметь волосы на лице. Церковь рьяно продвигала необходимость ношения бороды. В соответствии с образом бога отца, изображавшегося на иконах непременно бородатым, каждому верному христианину следовало соответствовать его образу и подобию. Да и вообще, борода изначально считалась признаком силы, мужества, мудрости и была гордостью мужчины, к тому же охранялась законом. Не могу сказать точно, в каком именно году был принят закон о плате в двенадцать гривен (огромная для того времени сумма) за порчу бороды, но уже одно это указывало на серьёзное, к этому делу, отношение. Также одним из самых серьёзных оскорблений считался плевок в бороду. К мужчинам с некрасивой бородой могли относиться с презрением и насмешками. Бритых же, или совсем не имеющих волос на лице считали бесчестными, не заслуживающими доверия людьми.

Но, даже если не акцентировать внимание на отсутствии растительности на лице, в облике замершего у двери охранника можно было разглядеть немало странностей. В глубоко посаженных, темных и словно лишённых белков, выглядывающих сквозь узкую щель меж прищуренных век, глазах таилась опасность. Вообще опасностью веяло от всего облика этого худого, угловато — жилистого охранника. Пускай издалека, на первый взгляд он и походил на бродягу. Излишне долговязый, нескладный, и даже несколько смешной в своей серой затасканной рубахе навыпуск, совсем без пояса, в коротковатых, явно не по размеру штанах, ещё и босой. Но, едва лишь стоило подойти ближе и приглядеться чуть внимательнее к бесстрастному взгляду и торчащей из — за плеча рукояти огромного, почти полутораметрового двуручника, как начинаешь почти физически ощущать опасность, исходящую от тощего бродяги.