Хотя, может дело не только в мече и глазах мясника, равнодушно оглядывающих тебя, словно очередную тушу перед разделкой. Что-то помимо облика, еле ощутимое, кажущееся наполовину материальным, хватало невидимыми щупальцами и заставляло отводить в сторону взгляд, а ноги, поворачивать в обратном направлении.

— Чегой энто за напасть — то?! — Неожиданно нахмурившийся крестный замедлил движение, ухватил меня за плечо, останавливая.

Видимо, не мне одному мерещилась исходящая от охранника опасность.

Лишь Демьян прошагал вперёд ещё несколько шагов и, лишь увидев нашу заминку, обернулся, вперив вопрошающий взгляд в бородокосого.

Он что, не почувствовал?!

— Подходите. Больше не буду. — едва мы остановились, проговорил босоногий. Голос его оказался под стать взгляду — абсолютно лишённый эмоций, механический. — Я дар пользовал, чтобы не шлялись тут всякие.

И действительно, то полуматериальное, заставляющее разворачиваться и бежать прочь, исчезло. Но опасность, исходящая от застывшей у двери фигуры, осталась.

— Вы все далеко прошли, прежде чем остановиться. Крепкая воля. А ваш друг, любитель топоров, готов был и дальше идти. Знать бы, почему. — так же механически констатировал охранник. Но даже сказанные в конце высказывания слова, предполагавшие любопытство и вопросительные интонации, на деле не несли в себе не первого ни второго. Складывалось ощущение, что человек давным — давно потерял интерес к жизни и окружающему миру.

— Приветствую! Я Прохор, энто крестник мой, значица, Пустой, а тама Демьян, с топорами он и впрямь дружен. Мы в корчму. — произнёс, не двигаясь с места, продолжающий хмуриться, бородокосый. — Не знал, што Медведь охрану заимел. Токмо что жешь за охрана, с даром энтаким, што люд от евоной корчмы отваживает.

— Я никого не охраняю. Просто жду здесь человека. А прочих отваживаю, не надобно людям меня видеть. Добра из такого виденья не будет.

Значит ошибся я насчёт охранника.

— Ну, коли так, позволь пройти и жди себе дальшее.

— Не позволю. Я дождался.

— Нас, значица, ждал?! — вскинул голову крестный.

— Не вас. Его, которого ты своим крестником назвал.

— Энто зачем он тебе понадобился — то? И энто, ты б хоть сказал, как тебя звать — величать, а то мы тебе, значица, имена свои назвали, а ты нам своёго не сказывал, не по — людски такото!

— У меня много имён, в ваших краях Комаром кличут. Надобно мне крестнику твому должок возвернуть.

Не знаю, что за долг собрался отдавать этот чудила с дурацким прозвищем, но, после прозвучавших слов Демьян, неожиданно и резко сместился вперёд и влево, вставая барьером между мной и Комаром. При этом в руке крепыша в одно мгновение материализовался один из его топоров, до сего времени мирно висевший на поясе.

— Тихо, Демьяша, тихо! — проговорил бородокосый успокаивающе. Он тоже выдвинулся вперёд, но лишь для того, чтобы придержать Демьяна за плечо, также, как меня минутой раньше. После чего продолжил, обращаясь к босоногому. — Комар?! Энто тот самый?! Тот, што в Светлом логе две дюжины воёв посёк, да на перепутье у Златограда расправу над обозом княжьим устроил?!

— Хах, было дело! Всласть тогда порезвился! — подтвердил Комар и впервые за весь разговор в его голосе послышался интерес, а глаза ожили. Правда обычному человеку подобный интерес показался бы пугающим, а сквозившее во взгляде безумие оказалось убедительным доказательством явной ненормальности босоногого бродяги.

— Мож миром разойдёмся?! — спросил крестный хмуро. Рука его тем временем легла на рукоять топора.

— Разойдёмся. Не боись, не трону. — ответил Комар и в голос его вновь слышны были лишь усталость и безразличие.

— О тебе говаривают, што хоть и душегуб ты, каких свет не видывал, токмо слово, тобою данное крепчее железа калённого.

— Верно говаривают.

— Так даёшь ли слово, што никому из нас вреда не сделашь?

— Даю.

— Коли так, сказывай што за долг у тебя к Пустому. — напряжение, до этого момента звеневшее сталью в голосе бородокосого, исчезло.

— Должок погодить придётся, сейчас просто хочу в глаза поглядеть убийце своему и спасителю.

— Пустой штоль спас тебя?

— Спас, жизнь возвернул, но сначала убил.

— Энто как жешь?

— Вот этим вот мечом и убил. Моим мечом. — Комар провел пальцами по рукояти двуручника, выглядывающей над плечом.

— Хех, Пустой, тебя? — крестный обернулся на нас, приглашая вместе посмеяться над услышанным, но Демьян был угрюм и серьёзен, да и я не нашёл ничего смешного в словах Комара. Тем не менее, следующий вопрос бородокосый задавал с улыбкой на губах. — Ну и чего с им не поделили то?

— Плохо на душе было в тот день. Тут мне крестник твой и попался. Я сам его рубануть хотел, но он остановил удар, поймал меч. Просто ухватил за остриё голой рукой и отнял его у меня, будто прутик из руки мальца выдернул. А потом голову мне снёс, моим же мечом.

— Хех, так вона жешь голова у тебя на месте! — проговорил крестный со смешком. — Аль новая отросла?!

— Не, голова та же. Он мне её на место поставил, пальцами щёлкнул и всё, обратно приросла.

— Ну делааа! — с преувеличенным удивлением воскликнул бородокосый, видимо, так и не поверивший ни единому слову Комара. Хотя удивляться было нечему, рассказ и впрямь походил на бред сумасшедшего. — Как жешь ты видел всё энто, коли голова твоя от шеи отдельно была?

— А так вот и видел, об том у крестника своёго спрашивай, он так сделал, чтобы видел.

— Хех! Много всякого о тебе слыхивал, но то што ты сказки сказывать силён не знал.

— Были б то сказки, я ни с кем из вас и словом не обмолвился, а просто на меч бы взял. — ответил босоногий с таким равнодушием, что по спине вдруг холодом дунуло.

— Нет, оно конешно Пустой мечник добрый, испытывал я его. Токмо и о твоей силе слыхивал. Супротив тебя он как тот малец с прутиком. — ответил крестный враз посерьёзневшим голосом. — А што про голову, так нет жешь у его дара лекарского, да и не бывает энтаких лекарей, штоб отрублену голову на место прилаживали.

— Ничего из этого я не помню. Память потерял, лишь несколько последних дней в голове остались. — вмешался я в разговор. — А давно всё это случилось?

— Седьмица минула, а может и поболе.

— Не помню… Это точно я был, может похож просто?

— Точно ты.

— Ладно, допустим. Ты про долг какой-то говорил.

— Да, долг за вороченную жизнь будет оплачен, если я помогу тебе.

— С чем поможеш?

— Не знаю. Когда ты возвернул мне жизнь, то велел ожидать тебя на Красном торжище у этой вот корчмы и помочь, если будет нужно.

Я смотрел на этого, выглядевшего со стороны полнейшим чудиком, индивидуума и где-то на запредельно дальнем краю памяти чувствовал легкую, едва ощутимую тень узнавания. Словно невнятное воспоминание о старом, давно позабытом сне, настолько чуждое и мимолётное, что кажется сущей выдумкой.

Может и впрямь всё так и было?!

Может, до потери памяти, я мог, словно мастер кунг-фу из голливудского боевика, останавливать голой рукой удары здоровенных двуручников?! Ага, и собственноручно отрубленные головы приращивать на место одним лишь щелчком пальцев.

Хотя, если вспомнить, как мне Алиса сломанные рёбра и разорванную плоть заново сращивала — тоже ведь не шутки. Правда, собрать кости и зашить подобную рану наверняка мог бы, и хороший хирург с надлежащим оборудованием. По сути, если разобраться, то, что сделала юная целительница с ранением было обычной операцией, только сшивающие повреждённые ткани нити, фиксирующие кости пластины, корсеты (или что там носят для восстановления поломанных рёбер), всё это заменил чудесный дар лекарки. Но вот пришитая обратно голова, то есть не просто пришитая, но и ожившая после этого вместе с телом, кажется фрагментом из фильма о Франкенштейне, а для местных, ещё не доживших до кинематографа, эпизодом из сказки, не зря ведь даже бородокосый, за восемь прожитых в Улье лет наверняка успевший насмотреться на различные чудеса, исполняемые людьми с помощью даров, полученных в этом странном мире, поначалу не воспринял всерьез слов, сказанных босоногим чудиком.