Такое происходит здесь ежедневно, ежеминутно и ежесекундно. Каждое мгновение обрывается чья то жизнь, каждый миг очередной человек превращается в кровожадную тварь, каждую секунду ещё одного ребёнка съедают заживо.

И ничего со всем этим не поделаешь.

Да, мы спасли трёх замечательных детишек. Не знаю пока, что с ними делать дальше. Не потащишь же их в путешествие, из которого и сам имеешь все шансы не вернуться. Хотя, на самом деле, мир ведь не без добрых людей. Улья это правило, как я успел убедиться, тоже касается. Наверняка у Демьяна или бородокосого найдутся знакомые, способные взять на себя опеку над сиротами.

Но что же делать с остальными, с теми, которые сейчас, в этот самый момент гибнут в ужасных муках. Неужели никак нельзя им помочь?! Или единственный вариант — уничтожить, к хренам, весь этот Улей? Стереть в порошок, вместе со всеми его обитателями, чтобы избежать жертв в будущем? Уничтожить миллионы, чтобы спасти от мук миллиарды?! Кто решится на подобное?! Таисия вот говорила, что в таком случае и думать нечего. А я вот не могу не думать! Для меня эта задача не так проста, да и для неё, наверное, всё не так просто, как говорит. Ведь болтать, это не то же самое, что делать!

Что и говорить, математика — сложная наука, особенно, когда за каждой поделенной или отнятой единицей стоит человеческая жизнь…

Глава 15.

Костер почти прогорел. Сучья, окончательно потерявшие свою изначальную форму, рассыпались на фрагменты и стремительно отдавали остатки тепла в окружающее пространство. Угольки постреливали искрами, а дующий от воды ветерок поднимал их в воздух и, вместе с дымом и легчайшими чешуйками пепла уносил прочь, мимо нас с бородокосым, уже почти полностью скрытых темнотой. О том, что кто-то в этой темноте все-таки есть, могли сказать лишь наши лица, изредка освещаемые тусклыми сполохами, от раздуваемых ветром углей.

Ещё до того, как парнишка закончил рассказ, Демьян, неожиданно взваливший на себя роль няньки, увел спать наевшихся и напившихся малышей, едва только те перестали жевать и начали дружно клевать носами, да тереть глазенки.

Для ночлега выбрали избу почище и без следов крови. Можно, было, конечно, не тесниться, относительно чистых жилищ хватало, но ради безопасности пожертвовали частью возможных удобств. Хотя, места хватило всем, его первоначальный недостаток, компенсировали, вытащив почти всю нехитрую мебель на улицу. Освобожденное на полу пространство завалили набранными по избам одеялами и матрацами, устроив некое подобие топчана. Получилось довольно уютно.

Сам рассказчик тоже не стал задерживаться, так как вот-вот готов был уснуть на полуслове. Видя его состояние, мы не стали задавать лишних вопросов, тем более и без них повествование Даниила было достаточно подробным. А торопиться обрадовать его радостной новостью о том, что он, вместе с братом и сестренкой, теперь живёт в другом мире, где, те самые, растерзавшие его отца и мать, людоеды, являются вполне обычными созданиями, тоже не стоит. Тем более, придётся об Улье и сотах всё объяснять, об одержимых, о живчике и ингредиентах для его приготовления. Успеется, такие разговоры лучше на свежую голову вести.

— Ну, Пустой, чегой спросить хотишь, спрашивай уж. — заговорил первым бородокосый, задумчиво водя камнем по лезвию ножа.

— Дядь Прохор, а как ты летаешь? — Неожиданно для самого себя задал вопрос, который и не думал задавать. Но потом понял, что просто не хотел обсуждать ни произошедшее в деревне, ни историю, рассказанную Даниилом. Ничего из этого. Не только потому, что и сам уже осмыслил всё это и сделал какие-то выводы. А потому, что не хотелось вновь проворачивать в голове, рисуемые воображением, картины произошедшего. Да и нечего здесь обсуждать. Уверен, что заведи мы беседу о произошедших здесь событиях, ничего нового из неё не почерпнем, и придём к выводам, что и так лежат на поверхности и не требуют никаких обсуждений.

— Хех! — кажется и крестного мой вопрос застал в врасплох. Он даже нож перестал точить. — Спросил, так спросил!

— Ну а когда ещё об этом спрашивать? При Демьяне как-то не решался.

— От Демьяна то таица не след, Демьян надежный! — качнул головой бородокосый. — Но вона при Анисиме, например, об таком не надо гутарить. Про дар невидимых рук мой знают все, а про энтот вот, што летать могу, мало кто знат, а об том, што энти два дара — одно целое, как от ореха скорлупки, вопще никто, окромя Тайки да ещчё пары человек, не знает!

— Как это? — наморщил я лоб, пытаясь понять. — Погоди, твой дар невидимых рук — это типа телекинеза что-то. То есть, при помощи телекинеза ты летаешь?

— Никаких теликане… Тьфу ты! — и правда сплюнул бородокосый прямо в тлеющие угли. Зашипело. — Язык сломашь, об энтот твой кинес! Не знаю, об чём ты вопще. Слухай, сказывать один раз токмо стану, коли поймёшь — молодец. В опчем, энтим своим даром невидимых рук могу я энто вона ведро с водою прямо счас, не вставая поднять, да плескануть.

Указанное крестным ведро, словно услышав его слова, медленно поднялось вверх и, секунду повисев в воздухе, на высоте полутора метров, крутанулось дном вверх, затем, также медленно опустилось на землю.

— А могу руками энтими невидимыми, такоже и себя, как ведро энто, поднимать, да двигать в разны стороны. Ну ты видел жешь, тогда, на острове? Ага, помню. — я надеялся, что крестный и с собой повторно покажет, как умение работает, но он ограничился словами.

— Ну, вот такото, значица, и пользую дар свой, штоб как птица летать. — Бородокосый хохотнул, пару раз взмахнул руками, словно крыльями, ещё и клич какой-то издал, видимо подражая кому-то из пернатых. И добавил, прекратив дурачиться. — Токмо, чем большей и тяжелей то, што поднимашь, тем скорей и дар кончаеца. Такото!

— Понятно теперь всё. — кивнул я, соглашаясь и добавил, вспомнив ещё один непонятный момент в схватке на острове. — Тогда давай и про другой дар расскажи!

— Энто какой другой то?

— Тот, которым ты топтунов друг на друга натравил.

— Экий ты глазастый! — почему-то недовольно пробормотал крестный. — Когда токмо выглядеть успел?!

— Стараюсь ничего не упускать. — пожал плечами в ответ.

— Энто, конешно, правильно. Эх! Дар, значица, говоришь?! Не друг на друга я их натравил то, а токмо одного, на другого. Одну, то бишь.

— Одну? — переспросил я, непонимающе и глуповато заулыбался. — Ты их по половому признаку различаешь что ли? В смысле, можешь узнать кто мальчик, а кто девочка?

— Приходица. — не поддержав моего веселья, все с такой же неохотой произнёс бородокосый.

— Да как там поймёшь? По бегунам, конечно, ещё можно определить, кем они раньше были, но у топтунов даже вид человеческий теряется, они же, вроде как, бесполые становятся?!

— Да ну тебя, крестничек, с сужденьями твоими! — раздраженно проговорил крестный. — Мне их разглядывать и не надо. Тута просто всё, коли даром получилося зацепить, значица, из бабы одержимый вывелся. Коли не получилося, значица, мужик энто был. Такой вот у меня дар.

— Выходит, ты можешь любого одержимого, который до обращения был, то есть которая была женщиной, заставить выполнять свои команды?

— Ну да, выходит так. Токмо волотов пока не случалось даром цеплять. А с упырем было дело. Энта упыриха мне цельну деревню помогла от одержимых очистить. В той деревеньке то, выше топтуна никого и не было, вот порезвилася Зорька моя!

— Зорька?! Ты ей и имя дал? — спросил ошарашенно, с трудом сдерживая рвущийся наружу смех.

— Ну да, человечье то не стал давать, одержимые, оне ж навроде скотины. Вот Зорькою и нарек.

Сдерживаться больше я не мог, хохотать начал, как сумасшедший. Поначалу продолжал сидеть на пеньке, но не прошло и половины минуты, как сполз с него на траву, завалился на бок и, так и остался лежать, схватившись за живот и то и дело, сотрясаясь от приступов дикого хохота.

— Пустой, ты чегой энто? — спросил бородокосый удивленно.