— Не знаю… — Уверов снова улыбнулся: — Я же не бог… — И тут же посерьезнел: — Вы что, задумали что-то предпринять?

— А вы были бы против?

— Почему против? Не имею права… — Он повернулся к дяде Пете. — Я пришел вот зачем: заказывал деревянные круги, сделали?

— Никак нет, — ответил дядя Петя. — Видите, чем занимаемся? — он показал на полированные доски.

— О! — воскликнул Уверов. — Для кого это?

— А это только Никанор Никанорыч знает, — сказал дядя Петя. — Да вот и он сам, легок на помине. Спросите…

Все обернулись. В дверях действительно стоял Кочкарев и настороженно молчал.

— Никанор Никанорыч, почему мой заказ до сих пор не сделали? — ровным голосом спросил Уверов.

— Некому было, — вздохнул тот. — Заказов много, не знаешь, за какие браться.

— А это что за заказ из красного дерева? Для кого?

Никанор Никанорович переступил с ноги на ногу.

— Так, ерунда… По распоряжению Попова делаем одну вещицу.

Уверов поднял брови:

— Но делаете-то, положим, не одну!

Кочкарев нервно засмеялся:

— А вы уже заметили?

Уверов неприязненно посмотрел на Кочкарева:

— Вас это тревожит?

— Нисколько! — снова засмеялся Кочкарев. — Попов говорил, что институту требуется мебель. Надо же когда-то делать ее.

— Значит, для института? — в раздумье сказал Уверов.

— Как видите… А ваши круги сделаем, не беспокойтесь. — Никанор Никанорович вышел.

— Черт знает, что за порядки! — рассердился вконец Уверов, соскочил с верстака и рывком открыл дверь.

Во дворе его догнал Ремизов.

— Простудишься, оделся бы, — обеспокоился Уверов.

— Да я на минутку.

— Ну поторопись, а то холодно… Я только вот что хотел сказать: пока никуда не пишите… С Кочкаревым разберемся сами.

— А вы нас поддержите?

— Безусловно, — ответил Уверов и быстро зашагал к лабораторному корпусу.

Ремизов, поглядев ему вслед, повернулся, чтобы идти в мастерскую, но тут к нему подошла женщина в сером пальто из искусственного меха и такой же шапке.

— Вам кого, мамаша? — спросил он.

— Петухов здесь работает? — Глаза женщины были заплаканы.

— Здесь, — ответил Андрей. — А что?

— Хотела с его начальником поговорить.

— О чем же? — Андрей видел, что женщина чем-то встревожена.

— Да как же, сынок? — Слезы потекли по ее лицу, она вытирала их платком. — Этот ваш Петухов своротил ребят, сына моего Димку да дружка его, Алешку Кружкина. Подпоил их и заставил шины с чужой машины снять. Ребятам и в голову бы не пришло, это он их втравил в дурное дело.

Андрей помрачнел.

— А они сказали об этом в суде-то?

— Глупые… Побоялись… Потом сын написал письмо, поведал, как все было… В тот день он просил у меня деньжонок. Я ему не дала — выпивать стал. А теперь вот жалею… Все глаза проплакала. Шестнадцать лет парню, учиться бы надо, а он, вишь, куда попал…

— Правильно сделали, мамаша, что не дали денег. Водка к добру не приведет. — Андрей помолчал и решительно сказал: — Вот что, мамаша, хлопочите… Пускай пересмотрят дело. А меня и моего товарища Куницына в свидетели запишите. Понимаете, Петухов нам тоже предлагал снять с той машины шины. Деньги сулил. Так что кража шин — это точно его идея, а не ребят. Мы на суде и это, и многое другое скажем.

Женщина подняла на Андрея благодарные глаза:

— Вы поедете в суд? Подтвердите, что во всем виноват Петухов?

— Конечно, мамаша, я на ветер слов не бросаю. Не только я, но и мой товарищ придет.

— Спасибо, сынок, — лицо женщины просветлело. — А я было хотела поговорить с вашим заведующим.

— Не надо. Он с Петуховым два сапога пара.

— Знать, бог послал мне вас, — слезы опять навернулись на глаза женщины. — Не знаю, что бы и делала… Я это сегодня утром надумала: поеду к этому Петухову на работу, узнаю, что за человек. Если плохой, скажут — помогут… Так вот и получилось… Но вы не обманете, приедете на суд, надеяться можно?

— Не беспокойтесь, мамаша, буду как штык… Вместе с товарищем!

— Вы прямо-таки меня окрылили… Ну, я пошла.

— Подождите, запишите наши фамилии и адреса.

— Самое главное-то и забыла! — спохватилась женщина, достала из сумочки листок бумаги и старательно все записала.

И, пока она писала, Ремизову припомнился афоризм Петухова: «Хочешь жить — умей вертеться». «Посмотрю, как он у меня теперь на суде повертится!» — с негодованием подумал он.

Снег хлестал по высоким окнам здания. Дрожали и дребезжали стекла. В кабинете стало темно. Николай Иванович Голубев зажег свет и сел разбирать бумаги. На глаза попалось письмо рабочих мастерской по поводу Кочкарева.

Голубев вспомнил, как впервые увидел Никанора Никаноровича. Машинным залом руководил молодой способный инженер Иваков, и оставалось только подыскать человека для заведования мастерской. Тогда и подвернулся Николаю Ивановичу Кочкарев.

Солидный и представительный, он вошел в кабинет Голубева и, назвавшись, подал ему рекомендательную записку. Она была от прораба, который раньше работал вместе с Николаем Ивановичем.

Прочитав записку, Голубев взял у Никанора Никаноровича трудовую книжку и, перелистывая, стал смотреть записи. В них значилось, что он работал мастером, техноруком, прорабом ремонтно-строительной конторы. Голубев обрадовался: Кочкарев знал строительное дело.

Возглавив мастерскую, Никанор Никанорович проявил необыкновенное рвение. Голубев, наблюдая за Кочкаревым, был доволен: ему нравились его опыт, хватка.

За окном продолжала неистовствовать метель. Голубев протянул руку к письму, которое лежало перед ним. Он читал его уже несколько раз и каждый раз находил что-то новое. И вообще, оно скорее было похоже на статью, чем на письмо. В нем сквозила уверенность, глубокая убежденность в позиции, которую занимали рабочие в отношении Кочкарева. Голубев отдавал себе отчет, что письмо било не только по Кочкареву, но и по нему самому как главному инженеру.

Николай Иванович не любил делать опрометчивых шагов, он не относился к числу руководителей, которые легко впадают в гнев, выходят из себя, — он предпочитал руководствоваться разумом. К рабочим относился дружелюбно. Дружелюбно был настроен и к Буданову. Он понимал, что Кочкарев не писал бы докладных, если бы между ним и Будановым не было конфликта. Разрешить же конфликт — дело сложное. И когда обратился к общественности, воочию убедился в этом. Буданов стойко отметал нападки Кочкарева, а теперь даже перешел в наступление. Конфликт достиг апогея, породил новые сложности. Приходилось уже разбирать не Буданова, а Кочкарева, а он за короткое время поднял столярную мастерскую, добровольно взял на себя задачу постройки домика и оранжереи и блестяще справился с нею. Предполагалось в будущем построить помещение для хранения многочисленных баллонов, еще один вегетационный домик и вторую оранжерею. Попов и Голубев и тут надеялись на энергию и опыт Кочкарева. Попов все чаще поговаривал, что Кочкарева надо бы премировать, как-то приободрить. А по письму выходило, что его надо отстранить от руководящей работы, а может быть, и уволить совсем. «Я не потакал Кочкареву, когда тот писал на Буданова докладные, теперь не буду потакать и Буданову», — решил Николай Иванович. Первым делом ему пришло на ум позвонить Никанору Никаноровичу. Он набрал номер мастерской.

Кочкарев не заставил себя ждать. Голубев окинул взглядом его могучую фигуру, взял со стола письмо и протянул ему.

— Полюбуйся, что о тебе пишут рабочие, — с досадой проговорил он.

Никанор Никанорович с опаской взял письмо, надел очки, пробежал первые строчки и, помрачнев, взглянул на главного инженера.

— Читай, читай! — поторопил его Голубев.

Слова мелькали в глазах, Кочкарев с трудом схватывал смысл, напрягаясь, мысленно искал опровержение написанному. Дочитав до половины, остановился, перевел дух. По лицу главного инженера трудно было что-нибудь угадать: он глядел безразлично, будто в пустоту. Никанор Никанорович вернулся к письму, дочитал его до конца, посмотрел на подписи и почувствовал, как у него защемило под ложечкой.