Итак. Если есть люди, которые верят в такие бредни о себе, то логично, что найдутся и другие, которые тоже в них поверят и найдут в этом какой-нибудь повод для ненависти. Достаточный для убийства? А почему бы и нет. Фанатики всегда отыщут оправдание убийству. Фанатики убивали во имя своего ви́дения богов с тех самых пор, как начали слышать голоса этих самых богов, убеждавшие их, что это неплохая идея.

«Божьи трюфели», — говорил Аттила.

Боги у него, может, и другие, но у них все та же древняя жажда крови.

Таннер пытался примерить на Дафну то, что рассказывали о себе эти двое, но у него не получалось. Зянг и Франческа утверждали, что никогда не чувствовали себя как дома в этом мире и большую часть жизни не понимали почему, просто думали, что родились не такими, как все.

А вот Дафна была сломана. И можно было назвать точную дату, когда это случилось. Она была сломана и собрана заново, но трещины все равно проглядывали. Как бы Таннер ни пытался быть с ней терпелив, ему всегда казалось, что он делает слишком мало. Она не заслуживала того, что с ней случилось.

А вот Таннер, возможно, заслуживал — ведь он позволил этому произойти.

И, может быть, это место, эти тюремщики наверху и их орудия пыток были сложившимися воедино осколками выбора, который ему хотелось сделать много лет назад — отменить то, что случилось с Дафной, а если уж этому суждено было произойти, принять удар на себя. Когда-то он слышал о теории — еще один бред сумасшедшего, — что время есть только иллюзия и все на свете происходит одновременно, в каком-то бескрайнем, всеобъемлющем «сейчас».

«Если хочешь кого-то сломать — сломай меня».

Он совершенно искренне молился об этом, и лучшим из всех возможных исходов был бы вид возникшего в дверях Уэйда Шейверса, воскресшего, с молотком в руке и жаждой в глазах.

И когда, впервые с тех пор, как три ночи назад за ним закрылась дверь, пришел Аттила с тремя своими сообщниками, Таннер был готов. «Пусть это буду я. Оставьте этих двоих в покое. Сломайте новичка. Я здесь из-за греха, который мечтал искупить с двенадцати лет. Разве вы не видите?»

Но когда показался последний из них, мужик с черной бородой и бритой головой — Франческа думала, что его зовут Грегор, — он вел перед собой новую пленницу. Ему даже не нужна была палка с проволокой. Грегор стискивал предплечье девицы, а она ковыляла на высоких каблуках; глаза ее были пусты, на губах играла кривая улыбочка. Было утро воскресенья, ее все еще пьянил хмель субботней ночи, и она понятия не имела, куда пришла, с кем и что может случиться с ней теперь, когда она здесь оказалась.

Таннер потряс прутья клетки. Зянг и Франческа смотрели, как Грегор ведет девицу мимо клеток, с той же тревогой, что и он, как будто раньше все происходило совершенно иначе. Доведя пленницу до дальней стены тюрьмы, Грегор отпустил ее, и она, раскинув ноги, уселась на пол перед железным люком. Когда Грегор вернулся к остальным, она скорчила обиженную и непонимающую гримасу и пробормотала что-то о его обещаниях.

Тогда-то четверка и достала противогазы.

Дезмонд надел свой последним. Так он мог не отводить от Таннера издевательского взгляда и сладенькой, едкой улыбки, пока выходил на середину комнаты, держа в руках металлический баллончик размером со стальной термос.

Потом Дезмонд все-таки надел противогаз, и белые кудри окружили его, подобно нимбу.

Он поставил баллончик на пол, активировал, выдернув кольцо, и вверх ударила струя бледного тумана, растворявшегося в воздухе.

Пленники смотрели друг на друга, отчаянно пытаясь отыскать ответы, которых не было. Прости, новичок, но ты ни хрена не знаешь и никогда не знал.

Таннер задерживал дыхание, пока мог.

Поручив Сороку заботам бабушки, я возвращалась к Бьянке не спеша, надеясь, что к тому времени, как я вернусь, хотя бы одна проблема уже разрешится сама собой. Мне не повезло. Грегг не сдавался, он все еще сидел в липкой кровавой луже на полу столовой, привалившись к стене, и прижимал к животу скомканное и промокшее полотенце. Еще одну солидную дыру Бьянка проделала в его плече и вдобавок несколько раз врезала ему по голове и лицу чем-то, разлетевшимся на толстые керамические осколки.

В кухонной раковине лежал длинный хлебный нож, до сих пор не отмытый. Господи, как же глубоко она его воткнула, и, судя по всему, не один раз. Без врачебной помощи ранения живота почти всегда приводят к смерти, но длится это очень долго — вот какие знания можно подцепить, если впустить в свою жизнь кого-нибудь вроде Аттилы.

Услышав, как я вошла, Грегг очнулся и разлепил глаза; его высокий лоб пересекали полосы засохшей крови, натекшей с макушки.

— Ты сука, — пробормотал он, обращаясь ко мне. — Ты ебаная сука.

Боже, как они любят эту фразу.

Я опустилась на колени в нескольких футах от него, вне досягаемости, но так, чтобы мы оказались лицом к лицу. Мне очень хотелось заглянуть ему в глаза.

— И в чем же я виновата?

— Все было хорошо… пока она не встретила тебя.

Откуда-то прилетела тяжелая кофейная чашка и с глухим стуком отскочила от его черепа. Грегг ударился головой о стену и застонал; засочилась свежая кровь.

— Все не было хорошо! — Бьянка бросила на меня умоляющий взгляд, как будто это я нуждалась в убеждении. — Не было.

Вот что было очевидно: Грегг находился в чудовищном состоянии, он умирал, и лучшим вариантом действий мне казалось никак в это не вмешиваться. Как ни странно, меня это не пугало. Я никогда раньше не видела столько крови, но и она меня тоже не пугала.

Почему я была так спокойна — в точности как Бьянка до этого? Потому что я предназначена для подобных вещей? Однажды меня коснулась ужасная жестокость, а потом что-то куда более странное, и оно проникло внутрь меня, потому что… хотело меня использовать? Потому что стремилось убедить меня, чтобы я убила Бьянку или кого-то вроде нее, пусть даже я не понимала зачем?

Но знаете что? Меня тошнило от ощущения, будто я существую только для того, чтобы всю жизнь безропотно следовать чужим указаниям.

Грегг начал поскуливать с дрожащими губами и перепуганными глазами — было это искренне или он сменил тактику? В любом случае, выглядел он слабаком. Аттила презирал бы его за это.

— У тебя была хорошая партнерша, — сказала я ему. — Разве ты не мог позволить ей быть самой собой со всеми ее причудами?

Его мученические глаза смотрели мне за плечо, на Бьянку. Я никак не могла разобраться в тех противоречиях, которые в них проглядывали.

— Она ненормальная. Я просто хочу, чтобы она была нормальной.

— Ты что, не понимаешь? Да ты, наверное, и влюбился в нее потому, что она ненормальная. — Я понизила голос, пытаясь изобразить тот здравомыслящий и одновременно раздраженный тон, который так легко давался Греггу. — «В ней что-то есть, и я никак не пойму что, но мне это нравится. Она не такая, как все!» — Я подняла керамическую чашку, отскочившую от его головы. — Да, это всегда быстро заканчивается. — Я понимала желание Бьянки использовать эту чашку с дурными намерениями. — Ты — жалкий маленький хорек. Берешь то, что не можешь понять, и пытаешься кулаками переделать в то, что можешь. Посмотри, куда это тебя завело.

Я отнесла чашку обратно в раковину.

Как это случилось, гадала я. Как произошел этот непоправимый взрыв? Я смотрела на Бьянку, и мне не нужно было ее ни о чем спрашивать. Какое-то время она смотрела в пол, трогая языком раздувшуюся щеку, а потом перевела взгляд на двухместный столик для завтрака в дальнем углу кухни. На нем стоял ее раскрытый и спящий ноутбук, а на скатерти темнели высохшие пятна кофе.

Ага. Эпицентр. Ясно.

Я ткнула в клавишу, чтобы разбудить ноутбук, и обнаружила на экране окно браузера с несколькими открытыми вкладками. Судя по баннеру в верхней части, Бьянка просматривала сайт какой-то почтенного вида психологини по имени Лиз Голдблатт. Я до сих пор понимала, что значит цепочка сокращений после ее фамилии. На странице я увидела маркированный список: