По крайней мере для того, чтобы сообразить, когда что-то неладно, никаких суперспособностей не нужно.

А значит, настал мой черед промокнуть до костей.

Я нашел Томаса на полу амбара, под наковальней. Той самой гигантской наковальней, такой тяжелой, что она могла три дня удерживать на месте пленника. Его грудь и ребра были раздавлены, как будто кости перееханной на шоссе змеи. Но этим наковальня не ограничилась. Она зацепила еще и голову Томаса.

Скажем так: ему больше не нужен был грим, чтобы выглядеть как ночной кошмар.

А Деррик Ярдли? Он отполз так далеко, как позволила ему десятифутовая цепь, и с вытаращенными глазами прижимался к опорной балке, будто хотел с ней слиться. Он пытался что-то сказать. Пока что у него не получалось.

Я посмотрел на сеновал.

Днем амбарные тени забирались выше, и я последовал за ними взглядом, привлеченный движением, которое скорее ощутил, чем увидел. Там, наверху, точно что-то было, но я не мог сказать, карабкалось оно или парило, это уродливое слияние крысы, совы и змеи… а теперь еще и козла. Загон опустел. Я следил за тем, как оно продвигалось по скошенной изнанке крыши, пока не достигло места, где соединялись скаты, и не прошло через стык, словно просочившись сквозь трещину во времени.

Поскольку наверху смотреть больше было не на что, я опустил взгляд на Томаса, не просто убитого, но уничтоженного. Если бы меня вынудили истолковать мотивацию того, что находилось за пределами понимания, я бы сказал, что оно в нем разочаровалось.

— Оно сказало, что у него мало времени, — наконец-то выдавил осекающимся голосом Деррик Ярдли. — Оно сказало, что я — куда более верный их слуга, чем когда-либо был он. Что это значит?

Он смотрел на меня умоляюще, и вместе с тем с хитрецой, словно у меня должен был найтись ответ.

— Что это значит?

Выйдя наружу, я закрыл за собой дверь амбара и повесил бы на нее цепь с замком — вот только на единственной цепи, которую я здесь видел, уже сидел Деррик Ярдли. Но я подозревал, что скоро это уже не будет иметь никакого значения.

Когда закончился дождь, кто угодно ощутил бы это в воздухе.

Впереди оставалась последняя часть пути, футах в трехстах под вертолетом проносились мили свинцово-серого океана, и она уже жалела, что согласилась. Скалистое побережье северного Вашингтона осталось позади, и они оказались подвешены над морем — неприветливым, как весь сегодняшний день. В случае крушения вода поглотит их задолго до того, как спасатели начнут поиски.

Керри никогда не нравилось море, и сегодня в особенности.

Могла ли она отказаться? «Министерство внутренней безопасности хотело бы привлечь вас в качестве консультанта» — вот к чему сводилась суть, и те двое, что вчера постучали в ее дверь, судя по виду, были генетически неспособны принять отказ. Нет, они не скажут что. И не скажут где. Могут только посоветовать одеться потеплее. И учесть вероятность дождя.

Единственное, что приходило в голову: умения Керри, к примеру, потребовались кому-то для более эффективной дрессировки собак. Или для чего-то вроде, ну, там, птички, дельфины, обезьяны, лошади… скажем, чей-нибудь сомнительный гений захотел применять способности животных, но не знал, как к этому подступиться. Ее убедило не столько воззвание к чувству патриотизма, сколько простое желание сделать это максимально комфортным для животных.

Но такое? Ни одному нормальному человеку такое бы в голову не пришло.

Капли, струившиеся по стеклу, срывало ветром. Из-за пелены дождя выплыл остров — треугольный кусок земли, состоящий из неприветливых скал, вечнозеленых деревьев и тайн. Они находились там.

Они были там еще до рождения ее родителей.

Керри выехала до рассвета: сначала поездка в неловком молчании от ее ранчо до аэропорта в Миссуле, потом перелет над Монтаной и Вашингтоном с посадкой в аэропорту Сиэтл-Такома и остаток пути на вертолете. Как раз на этом последнем отрезке у нее забрали телефон и обыскали сумку. Прямо с самолета Керри в обход терминала перевезли на очередную взлетную полосу и сдали с рук на руки человеку, который назвался полковником Дэниелом Эсковедо и начальником объекта, куда они направляются.

— С этого момента вы будете взаимодействовать только со мной, — сообщил он. На темной коже головы поблескивали капли дождя. Будь его волосы чуть короче, их можно было бы вовсе не заметить. — Как вам поездка? Понравилось?

— Если честно, не очень, — ответить на его вопрос иначе — все равно что согласиться на собственное похищение.

Уже через пару минут они пристегнулись и снова взмыли в воздух: два человека в пустом салоне, друг напротив друга в непривычно близко расположенных креслах.

— Было немало споров о том, что вам можно рассказать, — начал Эсковедо, пока она в очередной раз наблюдала, как удаляется земля. — Все, кто связан с этим делом — в любом качестве, — работают по принципу служебной необходимости. Если им не нужно чего-то знать для выполнения своих обязанностей, они не знают. Либо знают достаточно, но необязательно правду.

Пока полковник говорил, Керри его разглядывала. Он был старше, чем показалось на первый взгляд, за пятьдесят, то есть лет на пятнадцать старше нее, но на лице его почти не было морщин — по-видимому, он редко улыбался. Такой не растеряет привлекательности и после семидесяти. Это очевидно.

— В конечном итоге мы решили дать вам полный доступ. Иными словами, вы будете знать столько же, сколько и я. Вы не узнаете, зачем вы что-то делаете и какое отношение это имеет к вашей задаче, если в этом не будет нужды. Первое, что вам следует уяснить: о том, что вы вскоре увидите, большинство из пятнадцати последних президентов было не в курсе.

В желудке потяжелело, будто они резко начали терять высоту.

— Как такое возможно? Разве верховный главнокомандующий не должен?..

Эсковедо покачал головой.

— Служебная необходимость. Есть уровни секретности выше администрации президента. Политики приходят и уходят. А мы — кадровые военные и разведка — остаемся.

— Но ведь ко мне это не относится.

Принадлежность к столь узкому кругу посвященных не могла не пугать. Если она когда-то и думала, что почувствует себя избранной, будучи допущенной к подобной тайне, то сейчас смотрела на это иначе. Есть на свете вещи, которых лучше не знать — подобная избранность обходится слишком дорого.

— Иногда приходится делать исключения, — сказал полковник и продолжил без перехода: — Мне бы хотелось выразиться мягче, но десять раз подумайте, если вам захочется рассказать об увиденном. Этим вы поставите крест на своей карьере. Во-первых, вам все равно никто не поверит. Вы превратитесь в посмешище и очень быстро потеряете место ведущей телешоу. Вас перестанут воспринимать всерьез, потому что для многих это лженаука. Кроме того… Впрочем, нужны ли еще причины?

Первое, о чем она подумала, — Табби. Первое и единственное. Они попытаются отнять у нее Табиту. Три года назад борьба с опекой выжала из нее все соки; Мейсон тогда резко изменил мнение о том, что когда-то так привлекало его, и стал использовать это как оружие, чтобы выбить ее из колеи, лишить почвы под ногами: «Ваша честь, она разговаривает с животными. Она считает, что они ей отвечают».

— Я просто сообщаю вам условия, — сказал полковник Эсковедо. — Ничего личного.

Хотелось бы ей уметь вести подобные разговоры. Да любые разговоры! Или хотя бы не чувствовать себя жертвой. Или посмотреть ему в глаза и дать понять, что ее не удалось запугать. Суметь так подобрать слова, чтобы пристыдить его за угрозы.

— Полагаю, вы слышали о Гуантанамо на Кубе? Для чего она?

— Да, — ответила она слабым голосом. Ну вот и главная угроза. Одно неверное слово — и она исчезнет из Монтаны или Лос-Анджелеса и окажется там — в тюрьме, откуда не возвращаются. Наедине со ста шестьюдесятью с лишним предполагаемыми террористами.