Воспоминания о прошлой жизни, не обязательно человеческой или прожитой на этой планете, возможно, проявлявшиеся в детстве и впоследствии забытые либо сохранившиеся до совершеннолетия.

Частое или непрерывное ощущение того, что вы не принадлежите этому миру, возможно, подкрепленное конкретными впечатлениями о мире, которому вы, по вашим ощущениям, принадлежите.

Проявлявшееся в прошлом или сохранившееся до настоящих дней использование слов, фраз или целых вокабуляров, не относящихся ни к одному из известных языков.

Настойчивое ощущение, что солнце, луна, созвездия, дневное и ночное небо частично или полностью являются не такими, какими должны быть, с точки зрения внешнего вида либо расположения.

Необъяснимо сильное влечение к некоторым людям, животным или природным объектам, таким как отдельные деревья, камни, растения и т. п.

Там были и другие пункты, целый ряд, в который практически целиком уместились короткая трагическая жизнь Броди Бакстера и сомнения, все это время одолевавшие Бьянку.

— У таких, как я, есть название, — сказала она. — Атависты. Кто-то назвал нас атавистами.

Я просмотрела остальные вкладки браузера. Там был опросник, который предлагалось заполнить и отправить доктору Голдблатт. Закрытый форум для зарегистрированных пользователей сайта. Страница с приветствием — по-видимому, Бьянка только-только успела зарегистрироваться. Она открыла несколько форумных тем, и название одной из них показалось мне неприятно релевантным и для меня самой: «Нас выслеживают и убивают».

— Ответы есть, нужно только искать, — сказала Бьянка. — Одна находка всегда ведет к другой. Я должна была всего лишь пойти по верной дорожке из крошек.

Когда Бьянка взяла меня за руку, мне показалось, что она сейчас расплачется. Но я сразу же вспомнила, что ни разу не видела ее плачущей, и поняла, что никогда не увижу.

— Знакомство с тобой, ощущение, что ты меня принимаешь… вот что придало мне смелости наконец-то заняться поисками.

Она до сих пор ничего не сделала со щекой, поэтому я отправилась к холодильнику, чтобы соорудить пакет со льдом. Когда я бросила взгляд на Грегга, то отключавшегося, то приходившего в сознание, события минувшего утра легко выстроились у меня в голове.

Бьянка пьет кофе, сидя за ноутбуком и, поскольку Сорока ночует в нескольких кварталах отсюда, наслаждается покоем, которого у нее никогда не бывает субботним утром. Быть может, она гуглит свои симптомы. «Неспособность ощутить моего ребенка живой, реальной частью меня самой». Возможно, она занималась этим всю неделю. Должно быть, она была в восторге, когда обнаружила ту первую пару крошек, что вывела ее на эту дорожку.

Входит Грегг. Не могу себе представить, что он рад разделить с ней ее открытие. Зато могу представить, как он читает, стоя у нее за плечом. Она могла быть настолько увлечена, что даже не заметила его присутствия. Но он увидел достаточно и, будучи сыт по горло, реагирует единственным способом, которым, по его мнению, можно добиться немедленного результата. Настало время выбить из нее всю эту дурь.

«Будь нормальной. Вот и все, чего я у тебя прошу. Просто будь нормальной, ебаная ты сука».

Эти ее мягкие бедра могут ввести в заблуждение. Они скрывают в себе мышцы, и на них можно положиться в драке. К этому дню Грегг уже уверился в том, что она не осмелится дать ему сдачи. Но он сожрал свой последний бесплатный завтрак. Бьянка хватает нож и вырезает этот завтрак у него из живота.

— Думаю, дальше я справлюсь сама, — сказала она мне. — Можешь уезжать, если хочешь.

Куда, домой к Валу? Чтобы уклоняться, врать, щадить его чувства?

Нет уж, назвалась груздем — полезай в кузов труповозки.

— Думаю, мне стоит остаться.

Бьянка посмотрела на меня взглядом, который был мне хорошо знаком, но не в ее исполнении: «Как хочешь. Не говори, что я тебя не предупреждала».

Она достала из раковины нож для хлеба, а потом, подумав секунду, выхватила из деревянной подставки кухонный топорик и решительно направилась в столовую.

— Хочешь знать, что со мной не так? — спросила она у Грегга. — Я тебе скажу, что со мной не так. Ты заслужил объяснение.

Ой-ой. В этом «заслужил» не было совсем ничего доброго и сочувственного.

— Давай покажу.

Я должна была понять, что будет дальше, когда она присела рядом с ним. По тому, как он сидел, упираясь одной рукой в пол… из этого полированного дерева вышла отличная разделочная доска. Бьянка ударила топориком, и три фаланги откатились прочь. Грегу потребовалась секунда, чтобы осознать, что случилось, прежде чем он начал верещать, а Бьянка к тому времени уже вернулась к работе, отрезая здесь, подрубая там — ничего серьезного, ничего важного, ничего жизненно необходимого.

После кончиков пальцев я на это смотреть не могла. Но я все слышала, и это было мучительно, потому что я жалела обоих. Бьянку до этого довели. Что до Грегга, он спокойно мог бы провести остаток своих привилегированных дней, размышляя над тайнами Вселенной, если бы только умел просить вежливо.

Бьянка дала ему время успокоиться и перестать визжать, и я снова открыла глаза. Она поднесла к его глазам отрубленные кончики пальцев, один за другим, убедилась, что он их разглядел, а потом ушла на кухню и выбросила один из них в мусорное ведро. Второй она швырнула в раковину, чтобы с ним разделался измельчитель отходов. Третий Бьянка унесла в туалет. Спустив воду в унитазе, она снова вернулась.

— Теперь они рассеяны. Кто знает, как далеко друг от друга они окажутся? Понимаешь, о чем я?

Я не представляла, что сейчас способен понять Грегг, но Бьянка еще не закончила. Она распахнула окно и выбросила его ухо на задний двор. А зубы… господи, она выбила ему зубы. Они отправились за переднюю дверь, так далеко, как Бьянка только смогла их зашвырнуть.

— Рассеяны во все стороны. Теперь понимаешь?

Милосерднее всего было бы, если бы Грегг уже ничего не понимал и не чувствовал. Но по тому, как он сказал «нет» — высокий, квакающий всхлип, порождение глубочайшей тоски, — я поняла, что он все еще в игре.

Я ведь побывала в сарае, помните? Я знаю, как долго такое может продолжаться.

— Нам придется от тебя избавиться, — сказала Бьянка. — Может, я отвезу твою голову в Пуэбло. Может, мы затащим твои руки и ноги в горы и оставим на съедение пумам и медведям. А для всего остального я, наверное, найду уютный мусоросжигатель, брошу тебя туда и буду смотреть, в какую сторону пойдет дым.

Она немного помолчала, дожидаясь какого-то знака с его стороны.

— Все равно не понимаешь, да?

Конечно, он не понимал. Он был слишком занят тем, что рыдал.

— Эти твои кусочки… они сгниют. Ты сгниешь. Ты сгоришь. Ты растворишься в воде. Тебя съедят и переварят, и часть тебя станет частью пумы, а остальное она высрет, и оно удобрит какое-нибудь растение. А потом это растение умрет и сгниет, и пума тоже, и то, что было тобой, продолжит свой путь. Ничто не пропадает зря. Оно только распадается на все меньшие и меньшие частички и используется снова и снова… Ты начинаешь понимать?

Не знаю, как Грегг, но — срань господня — мне казалось, что понимать начинаю я.

— А потом, однажды, через миллион лет, или миллиард, или через такое долгое время, что для него и числа не придумано… в этой версии Вселенной, или в следующей, или в той, что будет после нее… эти частицы, которые были тобой… они снова сойдутся в единое целое. Вопреки вероятности один на триллион они отыщут друг друга. И скорее всего уже не будут выглядеть, как ты. Они перемешаются во что-то совершенно другое. Но нечто глубинное в них узнает друг друга и восстановит связь с прошлым, с тем, что происходит сейчас, и они вспомнят о том, чем когда-то были. Они вспомнят, как были тобой. Часть их захочет снова стать тобой… и, во что бы они ни сложились, это существо будет думать, что сходит с ума.

Она подошла ближе и пнула Грегга в лицо.