В этот день, 8-го ноября, на ротном дворе было особенное волнение вследствие того, что пришёл указ выходить в караул на ночь двум командам в оба дворца зараз, и в Зимний, и в Летний.

Сменять караул с полуночи в Зимнем дворце преображенцы собирались и знали свой черёд заранее. Но высылать людей в Летний дворец, где жил регент и где стояло ещё выставленным парадно тело покойной императрицы, надлежало измайловцам. Теперь же предписывалось не в очередь идти туда преображенцам. Это была новая льгота или поблажка измайловцам.

— Это потому, ребята, — ворчали солдаты, — что их подполковник — братец правителя империи. Теперь совсем заленятся и будут только на печи лежать.

— Скоро совсем должны измайловцы освободиться от всяких караулов и от всякой работы. А мы будем и за себя, и за них отбиваться. Будут нас и день и ночь гонять.

Вечером, к досадному для всех приказанию прибавилось и ещё нечто, уже совсем необыкновенное.

Адъютант фельдмаршала, подполковник Манштейн, явился на ротный двор и по личному приказанию их командира перетасовал офицеров и капралов.

Кудаев, бывший всегда в одном взводе с Новоклюевым, был переведён под команду другого капрала. Офицеры обменялись местами. Вообще, весь ротный двор перепутался.

— Это уже зачем, никому неизвестно, — говорили солдаты.

— Диковинно, да и глупо.

Когда Манштейн уехал, то офицер Грюнштейн объявил солдатам, что приказание это, по словам адъютанта фельдмаршала, было дано ради отличия. Но, конечно, никто из рядовых или офицеров этому объяснению не поверил.

— Какое же отличие? — говорили даже офицеры.

— У нас всякая команда одинакова. Нет ни хуже, ни лучше — все равны. Каждому в отдельности сказывают, что его перемещают якобы ради награды, а со стороны выходит якобы ради наказания.

— Да, заметил Грюнштейн, отличённых, а стало быть, благодарных и довольных что-то неприметно.

— Полно вам! Галдите зря! — заметил один старый капрал, которого все уважали за его дальновидность и проницательность. — Завтра шумите и болтайте. А ноне помолчите. Может, это глупое — умным за утро обернётся!

В вечеру с ротного двора двинулись два отряда в две разные стороны и солдаты, перестав уже роптать, только подшучивали друг над дружкой.

— Прощай, брат, — кричал Новоклюев Кудаеву. — Где придётся свидеться, неведомо. Может, мы на шведов сражение пойдём, а вы в Туретчину.

Точно также из разных взводов раздавались шутки. Солдаты и капралы прощались, просили обоюдно отпущения грехов, как перед Великим постом, желали друг дружке доброго пути, отличия и удачи, вообще смеялись и балагурили на разные лады.

Над Новоклюевым подшучивали рядовые, что его опять поставят в залу, где стоит тело императрицы. Всем было известно, что капрал до страсти боится мертвецов.

Отряд, направленный в Зимний дворец, сменил своих, же из другой роты. В Летнем дворце пришлось заменить караул измайловцев.

Смена произошла не мирно. Два преображенца налетели на одного измайловца и поколотили его. Началось побоище, и если бы не хитрость офицера Грюнштейна, то в эту ночь в резиденции герцога Бирона непременно произошёл бы кулачный бой и сумятица.

По счастью, в минуту смены караула, подали к подъезду карету графини Миних, невестки фельдмаршала, которая, пообедав в этот день вместе с своим свёкром у регента, осталась в гостях у герцогини Бирон до вечера. Только теперь, перед полуночью, собиралась она уезжать домой.

Грюнштейн, видя, что может начаться жестокая драка, крикнул солдатам, что к подъезду подали карету самого регента.

— Выйдет садиться, услышит шум, беда вам всем будет. Помилуй Бог, улетят виновные, куда Макар телят не гонял, схитрил Грюнштейн.

И этим манёвром он предупредил побоище. Между тем Кудаев, вместе с своею командой, но под начальством другого офицера, очутился во внутренних покоях Зимнего дворца, на часах у дверей опочивальни младенца императора.

В той же комнате, в углу, на деревянном ларе, была постель, на которой спал главный камергер императора, Миних, сын фельдмаршала.

Расставив часовых у ворот двора, на крыльце и у некоторых дверей внутренних апартаментов, две трети команды расположились в караульной. Большинство улеглось спать в ожидании своей очереди сменять часовых.

Около двух часов ночи, среди тишины и безмолвия спавшего дворца, началось движение. Все встрепенулись. На дворе, а затем в караульной показался сам фельдмаршал Миних в сопровождении Манштейна. Он прошёл в верхний этаж прямо к камер-фрейлине принцессы, Иулиане Менгден, и велел её разбудить. Приказание получила и исполнила дежурная камер-юнгфера Минк, причём она лукаво улыбнулась и приняла на себя важный вид.

Баронесса Менгден, родная сестра невестки фельдмаршала, смущённая неожиданностью, накинув на себя кое-как платье, вышла... Фельдмаршал вежливо, но холодно и строго попросил разбудить немедленно принцессу, доложив ей, что граф Миних желает её видеть по весьма важному обстоятельству.

Испуганная фрейлина тотчас же пошла исполнять приказание, но принцесса, к её крайнему удивлению, спала одетая, нисколько не встревожилась, а улыбнулась, как и камер-юнгфера, быстро оправила платье и вышла к Миниху.

— Бог за нас и с нами! — прошептала ей вслед Степанида Адальбертовна, оправлявшая туалет принцессы.

Между ними зашёл разговор шёпотом. Миних уговаривал принцессу, но она мотала головой и отвечала одно и то же:

— Согласна на всё, но сама ни за что не пойду.

Миних с минуту простоял перед ней, молчаливо размышляя и обдумывая что-то. Затем он выговорил:

— Хорошо, но по крайней мере согласитесь, чтобы я сейчас же привёл сюда к вам наверх всех офицеров караула и вы лично прикажите им.

— И этого я боюсь, — быстро выговорила принцесса.

— По крайней мере, принцесса, вы скажите им, попросите их точно и беспрекословно повиноваться мне. Вы не скажете им в чём дело, только прикажете повиноваться мне, вразумительно проговорил граф.

— Хорошо, — нерешительно произнесла Анна Леопольдовна.

Миних быстро спустился вниз, вызвал офицеров в отдельную горницу и обратился к ним с речью, спрашивая, готовы ли они служить верой и правдой императору и отечеству. Готовы ли они исполнить поручение матери императора, сослужить службу великую и ей, и отечеству, и ему, Миниху, их любимому полководцу, и наконец самим себе?

Офицеры, смущаясь, ничего не понимая, отвечали согласием, но это было согласие оторопевших подчинённых, боящихся и согласиться бесповоротно, и отказаться решительно.

— В таком случае, господа, идите за мною.

Миних вместе с своим адъютантом Манштейном и в сопровождении полдюжины офицеров поднялся снова в верхний этаж.

Все обитатели дворца, конечно, были разбужены необычным движением в горницах, но все получили строгий приказ сидеть каждый у себя, а паче всего не вздумать выйти со двора.

Когда Миних с офицерами был в приёмной гостиной, к ним вышла принцесса и, смущаясь, робея, краснея, объяснила им едва внятно, что возлагает на них важное поручение, надеется на их верность присяге младенцу императору.

— Верность и усердие ваше будут достойно, сторицею вознаграждены, — вымолвила принцесса. — Всякий из вас и рядовые ваши будут награждены, как кто пожелает.

Видя недоумение, написанное на лицах офицеров, граф Миних вымолвил быстро:

— Господа, поручение, даваемое мне принцессою, — великий подвиг. Мы тотчас же должны отправиться арестовать и привезти сюда живым или мёртвым того человека, который десять лет угнетает наше дорогое отечество, который, вопреки завещанию покойной государыни, оскорбляет ежедневно как императора, которому мы присягали, так и его родителей. Мы должны арестовать, взять под стражу ненавистного всем нам герцога Бирона. Кто из вас не желает сослужить этой службы императору и его родительнице, пусть прямо здесь же и тотчас же откажется.

Наступила пауза. Офицеры, стоя в ряд, молчали как убитые.

— Стало быть, вы все согласны? — вымолвил Миних взволнованно.