– Ох, дверь эта, чтоб ее! Сменить давно пора. Умира-а-ю! – она картинно хватанула ртом воздух.

– Щас, я щас... – засуетился Димитрий, подхватывая топор.

Он одним рывком сорвал крючок в предбаннике и дернул на себя обитую войлоком дверь. Ни фига, она не поддалась ни на дюйм. Димитрий дернул еще, и Снеженика заволновалась. А что, если не осилит? Куда она там запихнула эту треклятую щепу?

– Помогите! – уже по-настоящему испугавшись, заорала она и забарабанила по двери изнутри.

Димитрий ловко подцепил дверь лезвием топора, приподнял. Топорище затрещало, но дверь поддалась, и он резким рывком дернул ее на себя. Клубы белого пара выползли в предбанник, окутывая густым туманом его фигуру, а из них, как Афродита из пены, выплыла Глаша, укрытая лишь распущенными волосами ниже попы и с деревянной шайкой в руках.

Собственно, так и было задумано, но тут даже играть не пришлось. Снеженика так обрадовалась счастливому избавлению, что вывалилась из бани абсолютно реалистично, прямо на Димитрия, и только увидев его обалделые глаза, вспомнила – нужно же действовать согласно эпохе.

Почему-то с данной ситуацией в голове ассоциировались лишь диснеевские мультики, поэтому она, поджав ногу, сделала испуганные глаза и пронзительно заверещала на самой высокой ноте.

Димитрий, и без того в полуобморочном состоянии – шутка ли дело, такую театру нечасто увидишь – отшатнулся к стене, с ходу не догадавшись отвести взгляд.

– Ах ты, бесстыжий! – завопила Снеженика, отчаянно прикрываясь тазиком. Тазик был маленький, а красоты так много, что Димитрий не успевал смотреть. – Куда глаза пялишь?

Тот, наконец, очнулся, побледнел, потом покраснел, зачем-то перекрестился и бросился к двери. Не рассчитал – врезался в косяк, развернулся на носках, оказавшись снова лицом к Снеженике, и тут же отхватил шайкой по лбу.

Гулкий звук прокатился эхом по предбаннику. Димитрий подрубленным дубом – плашмя, прямо на спину, – выпал на улицу, да так и остался лежать на снегу, не в силах пошевелиться от избытка эмоций. Следом прилетела шайка – точнехонько в причинное место, отчего он согнулся пополам и заметно отживел, а потом и оброненный топор метко впечатался лезвием в пенек в метре от его лица.

Снеженика сочла этот финальный аккорд восхитительным и с грохотом захлопнула дверь. Тут же бросилась к окну, смеясь в кулак, – Димитрий не сразу, а полежав пару минут, поднялся и, кряхтя и потирая бок, захромал к дому.

Ну что ж, как говорится, красоты много не бывает! А она-то сокрушалась, что фигура не ахти, да много лишнего, что тут худеть еще полгода надо. А на деле-то – эффект бомбический! Даже завидно стало –вот такимиглазами на нее даже Вадька не смотрел.

– Вот так-то! – поздравила себя Снеженика. – А то «медведица неповоротливая...» Посмотрим, как теперь ты запоешь!

Настроение резко улучшилась, и она мысленно пообещала себе завтра пощадить Федоську.

Князь Долгомышкин оказался совсем молодым, самодовольным, заносчивым франтом. Ума на первый взгляд не много, а вот понтов – хоть черпай экскаваторным ковшом.

«Мажор», – сразу окрестила его Снеженика, едва увидев, как тот брезгливо морщит длинный аристократичный нос, оглядывая недостроенный сруб, предназначенный под здание администрации.

Народу в этот сруб набилось предостаточно. В основном мужики да вездесущие бабки, собирающие последние сплетни. Молодежь же резвилась на ярмарке.

Вот уж не ожидала Снеженика такого размаха. У Вадьки в Авдеевке селян раз-два и обчелся, а тут... Как на площади в базарный день. Все кричат, хохочут, пестрят разноцветными нарядами. Торгаши завлекают покупателей, девки поют, на небольшой площадке накрыт стол, ломящийся от угощений. По дороге со свистом проносятся сани с голосящими парнями, визжащими девками и хохочущими детьми. Цветные ленточки, вплетенные в гривы лошадей и упряжь, развиваются по ветру.

Снеженика, в сопровождении девчонок и деда Данилы, который по случаю праздника тоже принарядился в армяк с ярким кушаком и даже прихватил гармонь, все никак не могла закрыть рот от изумления. Вздрагивала и жалась к обочине, когда мимо проносилась очередная повозка и не могла объяснить, почему она – житель двадцать первого века, завсегдатай клубов и тусовок, робеет и чувствует себя здесь диким волком.

А вот Звездоцапу, который сопровождал ее повсюду, похоже, все нравилось. Он сидел у нее на руках, вертел головой и то и дело порывался выскочить и включиться в общую тусню, догоняя очередные сани.

Пройдя через толпу ряженых, они зашли через недостроенный вход в здание администрации. В срубе были возведены только стены и крыша, сквозь пустые оконные проемы намело снежка, но собравшиеся селяне все быстро утоптали.

Мужики курили, что-то громко обсуждая, бабки ворчали, а князь Долгомышкин стоял в центре залы возле наспех сколоченного стола, на который на всякий случай навалили всё сразу: пироги, чернильницу с пером, кучу бумаг и бутылку водки, и пытался держать речь.

На фоне местных мужиков он сильно выделялся – весь из себя ухоженный, отмытый и элегантно одетый, словно сошедший со страниц учебника по литературе. Первая мысль – того и гляди побьют, почему-то даже у нее руки зачесались.

Ему бы на балах танцевать да музицировать на рояле. Сразу видно, что понятия физический труд и бытовые проблемы в его лексиконе либо отсутствуют, либо считаются ругательными, тем удивительней казался тот факт, что именно этого праздношатающегося дворянчика командировали в эту глухомань. Однако хитрый взгляд выдавал в нем картежника и кутилу, что немного объясняло, за какие именно «заслуги» он тут оказался.

Девки сразу указали на Федоську. Нарядная чернобровая девица стояла недалеко от стола и не сводила глаз с князя. Судя по выражению лица – этот хлыщ ей сразу же пришелся по душе, а первого взгляда на девку Снеженике хватило, чтобы понять: они два сапога – пара.

Снеженика с компанией пристроились у стеночки, рядом с главной сельской сплетницей – глуховатой и очень вредной с виду бабкой Матреной.

– Дык это тебя государь-амператор прислал нами править? – тут же выкрикнула бабуся.

Долгомышкин элегантно стянул перчатки.

– Что? Почему император? Меня прислал губернский съезд, – надменно прогундосил он.

– Ась? Кого он съест? – уточнила у деда Данилы бабка Матрена.

– Съест, говорит, все, что наготовили на праздник! Голодный! – не растерялся дед Данила.

– Ух ты, прожорливый, ирод... – утерев двумя пальцами уголки рта и подслеповато щурясь, крякнула бабка, а Долгомышкин продолжил:

– Я, как представитель губернского дворянства, должен буду проконтролировать формирование сельского схода...

– Куды он сходит? – снова вопросила бабка.

– По нужде, говорит, сейчас сходит и сразу, значит, пироги есть начнет, чтоб больше влезло, – подмигнул дед Данила, а Снеженика прыснула в кулак.

– Вам – вольноотпущенным крестьянам должно сформировать сельский сход и выбрать старосту, – продолжал надрываться князь. – Вы выбрали?

– Дык нет... – засомневались в толпе.

– А почему? – надменно вскинув бровь, поинтересовался князь. – Указ из города во все села отправляли.

– Дык как барин Сосновский помер, наследников и не оставил... Кто этим будет заниматься?

– Оооо! – Долгомышкин возвел голубые глаза к потолку. – При чем тут барин? Старосту, говорю, выбрать надо! Из вас, из крестьян!

– А! Ну так бы сразу и сказал! – засуетились мужики. – Ермолай Потапов самый старый у нас, ему, почитай, годков девяносто уже, правда, не видит совсем, да соображает через раз. Но ежели надобно, сейчас его сюды доставим!

Князь сделал несчастное лицо.

– Отвечать за распределение земель, повинностей, – терпеливо объяснил он, загибая пальцы, – и по другим вопросам. Ведь есть у вас вопросы?

– Есть! Дык Ермолая нести, аль не надо?

– Вопросы локальных проблем! – взорвался князь.

Народ пошушукался и допёр.