Бабка окинула ее недобрым взглядом, отступила, сняв со стены пучок какой-то травы, затем снова подошла с ней и неожиданно и от души хлестанула этим пучком ей по голове.

– Изыди! – заорала она так, что у Снеженики уши заложило. – Изыди, нечистый! – и снова отходила ее полынным веником.

Дыханье сперло от страха, Снеженика отступила назад, споткнулась о деревянную перегородку загона и, не удержавшись на ногах, рухнула прямо в стойло к козе.

– Ксеня-я-я, помоги! – только и успела непослушным языком проблеять она, перед глазами поплыл туман, и сознание погрузилось во тьму.

– Стало быть, померла? – скрипучий старческий голосок прорезал непроглядную темень бессознания, и сквозь едва приоткрытые веки Снеженика увидела свет.

– Да чур на тебя, пенек старый! Иди вон на печку, окаянный, беду еще накличешь! Дык, как вы говорите, батюшка? Мешок муки и козу?

– Дело зело нечисто, тут надыть во здравие славить, да обрядом беса гнать, а это сложно, – густым громовым басом проговорил кто-то рядом и затянул нараспев, налегая на букву «о»: – Помолимся во здравие рабы божьей Глафиры, за душу ея грешная... И бутыль медовухи накинь, тады быстрее пойдет.

Снеженика испуганно зажмурилась, а бабка, потоптавшись неуверенно, возмутилась:

– Чавой-то у тебя, отец Игнат, расценки какие-то запредельные, не по-людски это!

– А будить меня до свету по-людски? – гаркнул тот. – Девка твоя, сама говоришь, одержимая! Можа, и вовсе не она уже, а сам бес во плоти! Подумай, старая, чаво будет, коли люд мирской узнает? Каменьями забьют, да в омут! – пробасил поп, и у Снеженики совсем отпала охота «просыпаться».

– А можа и не одержимая, чай я сама слыхала, как она святую Ксению-заступницу призывала! Стало быть, не оставила ее святая! – не унималась бабуся.

– Экая ты жадная, Анисья, – досадливо пробасил отец Игнат. – Одна у вас девка, да на выданье, ославится по селу – какой идиот ея посватает? А тебе козу жалко... Гони сама тадысь беса, а я погляжу!

– Дык чего его гнать? В мешок – да в прорубь, – снова вставил свои пять копеек дед, но бабка цыкнула на него и обернулась к попу.

– О-хо-хо... ну что ж, согласная я, – еще какое-то время посомневавшись, смирилась она. – Но только без медовухи!

– И то ладно, – довольно хлопнул в ладони поп и вдруг как гаркнет прямо в ухо Снеженике: – Вставай, дщерь людская, да очи свои до свету яви!

Та, хоть и не хотела выдавать, что проснулась, подскочила и осоловело огляделась. Небольшая избенка, да печка беленая. Сама она сидит на небольшом топчане, возле которого задумчиво топчется все та же бабка, да размахивает руками здоровенный мужик с окладистой бородой и в рясе. На лавке возле печки притулился плюгавый старичок с ехидными глазками и козлиной бородкой. Уперевшись сморщенными ладонями в кривой бадик, он с интересом взирал на происходящее, а с печки с не меньшим любопытством смотрела еще пара глаз.

Обстановка вся из себя по-деревенски простая: одежда, прялка у стены, да и весь нехитрый скарб. Куда ее забросило? Понятно, что в село, но больно тут все по-киношному как-то. Снеженика похолодела, чувствуя, как сворачивается в животе тугой комок страха, с трудом сглотнула и вытаращила испуганные глаза на попа. Актер или настоящий? Похоже, что второе...

– М-ма-мааа... – шепотом протянула она, потому что голос предательски пропал.

– Как есть помрет, – резюмировал дедок, – уже и матерь призывает, а та уж восемь лет, как померла...

– Да чтоб ты, старый, околел! – тут же взъелась на него бабка, замахиваясь полотенцем. – Мало нам горюшка, Глашка ополоумела? Ты еще!

Она от души отходила его пару раз рушником, но дед, видимо, уже привыкший, только крякнул и усмехнулся в седые усы.

– Видали? – оживился поп, обличающе тыча пальцем в Снеженику. – Крестом святым себя не осенила. Точно вам говорю – бес енто! Тут гнать долго придется, да соседей позвать надобно, мужиков посильнее, чтоб держали.

– Куды тебе соседей? – тут же зашипела на него бабка. – Сам говорил – народ прознает, сплетни пойдут. А оно мне надо? Сами справимся. Ты, батюшка, говори, что делать надобно, а я подсоблю, – с готовностью засучила рукава бабка и, поймав вопросительный взгляд попа, добавила: – И два литра на обогрев души. Но это опосля!

– Добро! – пробасил отец Игнат и довольно хмыкнул.

Снеженика замерла на топчане, боясь даже дышать. Нет, книги про попаданок она не раз читала, вот только никак не ожидала нежданно-негаданно вдруг оказаться на их месте.

«Вот же нефартовая, – думала она, пока поп, приказав бабке принести ведро воды, творил над ним какие-то молитвы, осеняя крестом. – Ведь везет же некоторым, во дворцы к властным властелинам попадают, или к кому там еще... в постели к мускулистым драконам, на худой конец, к эльфийским принцам каким-нибудь, а она? Что это? Древняя Русь или чудом затерянный с советских времен в глухих лесах колхоз?»

Особо размышлять было некогда, ибо отец Игнат, не теряя времени, уже затеял процедуру изгнания. Он достал из-за пазухи кропило и, щедро обмакнув его в ведро с водой, что есть силы брызнул в лицо Снеженике.

– Отведай водицы святой, нечистый. Изыди! – гаркнул он громовым басом так, что стены задрожали, а зубы Снеженики самопроизвольно клацнули.

Она захлебнулась водой, хватанула ртом воздуха и закашлялась. Но отец Игнат дело свое знал, и тут же отпустил ей новую порцию ледяного душа, да еще от души добавил мокрым веником по щекам.

Распахнув глаза, Снеженика повалилась с топчана и – откуда только голос взялся? – что есть силы заорала. С печки раздались испуганные вопли и плач, и бабка поспешила задернуть занавеску:

– А ну, – шикнула она на двух бледных, как полотно, девчонок. – Неча тут смотреть, не дитячье енто дело, сидите тихо!

– Видали? – торжествовал поп, продолжая низвергать холодные потоки на впавшую в оцепенение от страха Снеженику, – не нравится бесу водица-то святая! Сейчас мы его, паскудника, оттуда ладаном выкурим! А не выкурим, так плетьми выгоним! Анисья, неси кнут! – снова гаркнул он и монотонно и густо затянул молитву.

Как ни странно, холодная вода привела Снеженику в чувство. Что? Кнут? А ведь он серьезно! Перед глазами запестрили мельком виденные картинки из интернета. Что они там еще с одержимыми делали? На костре, кажется, сжигали? Или это не на Руси? Мамочки, да неважно же!

– Изыди! – снова заорал поп, водя вокруг ее головы чадящим кадилом. – Анисья, кнут в ведре с водицею святою замочи!

Снеженика зажмурилась, а сердце, кажется, упало на пол и закатилось под топчан. В воздухе просвистела упругая петля и щелкнула кончиком о деревянную половицу.

– Сдаюсь! – вдруг неожиданно сама для себя заорала Снеженика, прикрывая руками голову. – Я это, я, батюшка поп, а никакой не нечистый!

Прозрение пришло неожиданно. Сейчас главное избавиться от этого борца с нечистью, а уж все остальное – потом. Сердце колотилось как бешеное, тело бросило в жар, она опустила руки и смиренно взглянула в суровое лицо отца Игната.

– А ну-ка? – батюшка, собрав кустистые брови на переносице, строго заглянул ей в глаза. – Как звать тебя, дщерь горемычная?

– Глаша... Глафира! – обмирая от страха, ответила она.

– Добре, – согласился поп, вполне довольный собой. – А енто кто? – он резво ткнул рукояткой кнута в бабку.

– Бабушка... Анисья... – с трудом, но припомнила необычное имя Снеженика.

Но отец Игнат не унимался, продолжая экзамен.

– А ну поведай мне, как деда тваво звать? – громовым голосом наседал он.

А вот тут проблемка. Деда-то никто по имени при ней не называл. Снеженика вытаращила на него глаза, судорожно соображая, что ответить, и понимая, что вот-вот заревет, все испортит, и не миновать ей кнута.

– Протопопий Микеньтьевич, – неожиданно пришел на помощь дед, довольно хрюкнув. Похоже, он тут единственный, кому этот цирк по душе пришелся, – ты есчо про кота спросить не забудь!