- Не пострадаем. Я обещаю, - тихо, но отчетливо произнес вожак стаи.

- Что ты там вякнул, щенок? – взревел разъяренный до безумия Скайскиф.

- Я согласен бросить свой камень первым, - прозвучал неожиданный ответ. – Я сделаю, как ты просишь.

- Я не прошу, я приказываю! – Хенке довольно потер руки, но поймав взгляд ученика, морозный и бесстрастный, невольно отступил к краю круга. – Ну, кидай же! Давай, глупый пес!

И первый камень полетел.

Йон сжался в центре кольца товарищей по несчастью, зажмурился, готовясь принять всю боль, что ему отмеряна, но рокового удара не последовало. Вместо этого капли чего-то теплого – чужой крови, по всей видимости, – брызнули ему на щеку, после чего раздался оглушительный вой Скайскифа.

Йон приоткрыл один глаз.

Перед ним, мрачный и жуткий, стоял Валари. Его глаза пылали холодным светом, кулаки были сжаты, а на губах блуждала пугающая и в то же время обнадеживающая улыбка.

- Что не так, Скайскиф? Ты велел бросить камень, и я бросил.

- Ты… ты… - только и смог просипеть в ответ пораженный хенке. Из его рассеченного надбровья текла, капая под ноги, темная кровь. – Как ты…

- Я же доходчиво сказал, что не стану закидывать камнями своего друга, что тебе было не ясно? Ты хорошо меня знаешь, давно ведь бок о бок живем. Мог предугадать, чем все закончится, и вовремя остановить все это.

Вожак полукровок поднял руку, потом, не дав хенке опомниться, резко опустил ее вниз.

И остальные камни полетели.

«Моя прапрабабушка была волшебницей, но занималась белой магией…

Но я никогда не буду заниматься грёбаной белой магией!»

(С) Дэд

Каждый день Лили встречала с надеждой под любым предлогом улизнуть от лишнего внимания, но учитель Мун чуял неблагие намерения, как сторожевой пес.

Мать тоже взялась блюсти свое чадо пуще прежнего. Ни одного неверного шага, ни одного лишнего взгляда сквозь марево садов туда…

На Пустошь.

Постоянная слежка.

У Лили почти не осталось надежды на лучшее, зато у нее имелась тайна. Лисья голова в сарае. За последнее время голова увеличилась раза в два, разветвила деревом рога и замолчала, покрывшись густым слоем не пойми откуда взявшейся паутины.

И хорошо. Меньше привлечет внимания…

Каждый день Лили с другими девушками ходила теперь на проповеди к учителю Муну. Занятия он проводил вечерами в новом помещении общины последователей Эвгая. Мельник Урий, отец Фаи, отдал учителю Муну под это дело один из своих амбаров. Во втором амбаре, так же великодушно предоставленном щедрым Урием, расположились братья из Эвгаевых последователей. Их становилось все больше – новые адепты святого учения все приходили и приходили. Утром они молились, днем брали топоры и строили храм, вечером слушали Муна, ночью спали.

На проповеди Лили водила мать.

Брала за запястье цепко, стремительно, не оставляя возможности отдернуть руку и спастись от нудных, давящих поучений учителя. От противного скрипучего голоса, от мутных, бессмысленных повествований, в которых постоянно происходило нечто гадкое, омерзительное – инцесты, детоубийства, жестокие жертвоприношения, войны, убийства целых рас из-за того, что они не такие, не верящие в Эвгая...

Неправильные.

Все это почему-то считалось благом и необходимостью. К женщинам в писании отношение было особенным – самым ненавистным и презрительным. Женщин там отчего-то считали главной причиной мирового зла.

За что конкретно – Лили так и не поняла.

Обычно мать встречала после занятий, но однажды она не пришла – в доме остановились путники, нужно было приготовить им ужин и разместить. Теперь мать часто брала на ночлег постояльцев. За крышу над головой и еду платили хорошо.

Лили шла домой вместе с Фаей, Ирэной и Грэттой. Фая и Грэтта увлеченно спорили о том, будет ли щедрым урожай в этом году, а Ирэна, обычно разговорчивая, молчала. Ее лицо белело маской, под которой назревала буря – глаза готовились прорваться дождем слез.

Но пока что девушка держалась.

- Что-то не так? – рискнула спросить Лили.

Тихо, чтобы не слышали остальные.

- Нормально все… - соврала Ирэна, предательски шмыгнув носом. – Отстань.

- Не отстану, - рыкнула на нее Лили. – Это Мун тебя довел?

- Угу, - Ирэна проглотила собравшиеся в горле слезы и громко икнула. – Ты не представляешь, что он сделал. Даже не представляешь…

Лили действительно не представляла, но вскоре и ей «посчастливилось» узнать, о чем недоговорила Ирэна…

На следующий день мать снова занялась постояльцами и не проводила дочку в общину. Мун отметил это и по завершению поучений отпустил домой всех, кроме Лили. Он завел подопечную в темную каморку, освещенную единственной коптящей свечой, и велел присесть на трехногий табурет в углу. Сам опустился на такой же напротив.

- Я вижу, ты совсем не стараешься внимать моим речам, девочка.

- Внимаю, как могу, - пробурчала Лили себе под нос.

- Что? Я не расслышал, – произнес Мун недовольно. – Ты что-то там проворчала, как вздорная старуха? Хорошие девочки разговаривают нежно и благозвучно. Запомни.

Лили нашла в себе силы ответить смело и холодно:

- Я не хорошая девочка.

- Вот как? – скривился Мун, и его шершавая, неприятная ладонь вдруг легла Лили на колено, сдавила его, скомкала грубую ткань заношенной юбки и поползла вверх по бедру. – Я знаю, милая моя. Знаю, что тебя уже вряд ли получится исправить…

- Что вы делаете? – Лили дернулась, резким толчком скинула с себя мужскую ладонь. – Отстаньте от меня!

- А разве я к тебе пристаю? – с деланной искренностью удивился Мун. – Ты сама притягиваешь, соблазняешь меня. Такова твоя ведьминская суть. Поверь мне, еще много мужчин пострадает от твоих провокаций. Ты грязная. Ты проклятая!

- Да пошли вы! – не выдержала Лили и, отвесив Муну оглушительную пощечину, пулей вылетела из каморки.

До дома она бежала бегом. Там, рыдая в голос, бросилась на шею матери.

- Не посылай меня больше к нему! Слышишь? Не посылай! Он негодяй!

- Кто? - Мать удивленно вскинула запачканные руки. На рукавах отпечаталась белая, мелкая, как пыльца, мука. – Что случилось? Рассказывай. А ну…

В нос ударил аромат растопленной печки и горячей еды, но в душе у Лили не утихала буря. Как такое вообще может утихнуть? Забыться? Как дальше со всем этим жить?

Умиротворяющий запах был совершенно некстати.

- Мама, ты не представляешь…

И Лили рассказала все, как было. И про Ирэну тоже.

Мать высилась перед ней, окруженная мучной дымкой, как туманом. Качала головой. В сочувствии или в злобе – неясно. Бледные губы, совершенно неподходящие к разрумянившемуся лицу, вытягивались тонкой нитью.

- Как ты могла допустить подобное? – прозвучало наконец обрывисто, коротко, словно плевок.

- Я ничего плохого не делала! – возмутилась Лили. – У девчонок спроси. Они подтвердят…

***

Так началась ее война.

Лили думала, что пройдет по этому пути одиночкой, но не вышло. Сперва была рогатая лисья голова в паутине, молчаливо заставлявшая ее вспоминать нечто неведомое своим настойчивым, пронзительным: «Мементо!» Рядом с лисьей головой Лили ощущала себя сильнее и увереннее, даже когда голова молчала.

Потом присоединились другие…

На следующий день, после случившегося в каморке, учитель Мун подозвал к себе Лили и властным тоном приказал ей обо всем забыть.

И молчать.

Лили не знала, как правильно поступить, поэтому сперва и молчала, окоченев от неясных предчувствий. Она пыталась предугадать, что будет дальше при разных раскладах. Вот если она, например, всем расскажет? И что? Будет, скорее всего, как с матерью. Никто не поверит. Засмеют, обвинят, лишь льне затравят. А если не расскажет? Хорошего тоже мало – Мун продолжит делать то, что делает.