Все, что знала, она рассказала комиссару, без особой охоты, но и не упираясь, совершенно безразличным тоном. Ей явно было глубоко безразлично, что произошло с мужем, что он натворил или не натворил. От нее комиссар узнал лишь названия двух-трех пивнушек, куда Энно Клуге прежде частенько захаживал, услыхал о его страсти к игре на бегах и выяснил адрес некой Тутти Хебекройц, от которой как-то раз пришло письмо на квартиру Клуге. В этом письме Хебекройц обвиняла Энно в том, что он украл у нее деньги и продуктовые карточки. Нет, при последней встрече с мужем Эва Клуге письмо ему не отдала, даже не упомянула о нем. Только адрес случайно запомнила — она ведь почтальонша и привыкла запоминать адреса.

С этими сведениями комиссар Эшерих вернулся в Берлин. Разумеется, верный своему принципу задавать вопросы, но не давать ответов и не делиться информацией — так вот, верный этому принципу, комиссар Эшерих остерегся даже намекнуть Эве Клуге о деле, которое заведено на нее в Берлине. Его это не касается. Итак, разузнал он немного, но почин сделал, вышел, так сказать, на след следа, да и Праллю можно продемонстрировать: он не просто выжидает, а предпринял кое-какие шаги. Для начальства главное, чтобы шаги предпринимались, пусть и ошибочные, ведь затея с Клуге изначально была ошибкой. Но вот ждать оно совершенно неспособно.

Разговор с Хебекройц никаких результатов не принес. Она познакомилась с Клуге в кафе, знала и где он работает. Дважды он неделю-другую квартировал у нее, и она действительно писала ему про деньги и продуктовые карточки. Но когда Энно пришел к ней второй раз, он все объяснил: обокрал ее другой квартирант, не он.

Потом он опять смылся, не сказав ни слова, небось, по обыкновению, к бабе какой-нибудь. Нет, у нее с ним, разумеется, никогда ничего не было. Нет, она понятия не имеет, куда он подевался. Но в этом районе его точно нету, иначе она бы знала.

В обеих пивнушках он был известен под именем Энно, совершенно верно. Его тут давненько не видали, но наверняка опять придет, всегда ведь приходил. Конечно, господин комиссар, мы виду не покажем. Мы солидные трактирщики, у нас бывают только порядочные люди, интересующиеся благородным конным спортом. Коли он появится, сразу же вам сообщим. Хайль Гитлер, господин комиссар!

Комиссар Эшерих разослал десятерых агентов, поручив им обойти всех букмекеров и трактирщиков на севере и востоке Берлина и расспросить об Энно Клуге. А пока Эшерих дожидался результатов означенной акции, с ним случилась вторая странность: ему вдруг показалось вполне вероятным, что Энно Клуге все же имеет отношение к открыткам. Слишком уж необычные обстоятельства окружают этого малого: найденная у врача открытка, жена, сперва пламенная нацистка, потом вдруг решившая выйти из партии, предположительно оттого, что эсэсовец-сын совершил нечто такое, что матери очень не понравилось. Все вокруг этого плюгавого мужичонки так или иначе упирается в политику, притом что Эшерих счел его совершенно к ней равнодушным. Но возможно, Энно Клуге куда хитрее, чем думал комиссар, возможно, рыльце у него куда больше в пушку, возможно, там не только открытка, — словом, ему есть что скрывать, комиссар был почти уверен.

Подтвердил это и ассистент Шрёдер, с которым комиссар, чтобы освежить память, еще раз не спеша обсудил подробности дела. У ассистента Шрёдера тоже сложилось впечатление, что с Клуге не все чисто, что-то он скрывает. Ладно, посмотрим, скоро дело наверняка сдвинется с места. Комиссар нутром чуял, а в таких случаях чутье редко его обманывало.

И на сей раз оно вправду его не обмануло. Случилось так, что в один из этих дней, грозных и досадных, комиссару доложили, что некий Баркхаузен просит разрешения с ним поговорить.

Баркхаузен? — спросил себя комиссар Эшерих. Баркхаузен? Какой такой Баркхаузен? А-а, точно, мелкий шпик, который за грош родную мать продаст.

И сказал:

— Пусть войдет! — А когда Баркхаузен появился на пороге, продолжил: — Если вы намерены опять рассказывать мне про Персике, можете сразу поворачивать оглобли!

Баркхаузен молчал, не сводя глаз с комиссара. Неужели впрямь намеревался говорить о Персике?

— Ну! — сказал комиссар. — Чего стоите, Баркхаузен? Кругом!

— Персике все ж таки забрал розенталевское радио, господин комиссар, — укоризненно произнес Баркхаузен. — Я теперь точно знаю, я…

— Розенталевское? — переспросил Эшерих. — Той старухи-жидовки с Яблонскиштрассе, что из окна сиганула?

— Ее! — кивнул Баркхаузен. — Он попросту стырил радио, в смысле, когда старуха уже померла, из квартиры…

— Вот что я вам скажу, Баркхаузен, — произнес Эшерих. — Я говорил об этом деле с комиссаром Рушем. Если вы не прекратите цепляться к Персике, вам несдобровать. Мы больше слышать не желаем об этой истории, а о вас тем более! Ваш номер шестнадцатый, и нечего вам совать нос в это дело! Да-да, Баркхаузен!

— Так ведь он стырил радиоприемник… — снова начал Баркхаузен с тем тупым упорством, какое порождается только слепой ненавистью. — Я же могу доказать…

— Вон отсюда, Баркхаузен, или загремите к нам в подвал!

— Тогда я иду в полицейское управление, на Алекс! — объявил глубоко обиженный Баркхаузен. — Закон есть закон, а кража есть кража…

Но тут Эшерих подумал кое о чем другом, а именно о деле Домового, которое почти постоянно занимало его мысли. Он уже не слушал этого болвана.

— Скажите-ка, Баркхаузен, у вас ведь уйма знакомых, и в пивнушках вы частенько бываете? Может, вы знаете некоего Энно Клуге?

Баркхаузен почуял выгодное дельце и сказал, правда еще с недовольством:

— Я знаю одного Энно. Фамилия его мне неизвестна, может, впрямь Клуге. Вообще-то я всегда думал, Энно — это его фамилия.

— Маленький хлюпик, бледный, тихонький, робкий?

— Пожалуй что он, господин комиссар.

— Светлое пальто, коричневая жокейка в крупную клетку?

— Точно. Он.

— Большой ходок?

— Насчет этого я не в курсе. Там, где я его видал, баб нету.

— Играет на бегах, по маленькой…

— Верно, господин комиссар.

— Пивные: «Очередной забег» и «Перед стартом»?

— Он, господин комиссар. Ваш Энно Клуге — мой Энно!

— Найдите мне его, Баркхаузен! Бросьте всю эту дурь с Персике, не то загремите в концлагерь! Лучше выясните для меня, где прячется Энно Клуге!

— Да разве ж он добыча для вас, господин комиссар! — запротестовал Баркхаузен. — Мелкий прыщ! Ноль без палочки! На что вам этакий идиот, господин комиссар?

— Не ваше дело, Баркхаузен! Если я с вашей помощью поймаю Энно Клуге, получите пять сотен марок!

— Пять сотен, господин комиссар? Пять сотен — да таких деньжищ и десяток таких Энно не стоит! Тут, поди, какая ошибка.

— Может, и правда ошибка, но вас, Баркхаузен, это не касается. Вы получите свои пять сотен — в любом случае!

— Ладно! Раз вы, господин комиссар, так говорите, я постараюсь разыскать этого Энно. Просто покажу его вам, сюда приводить не стану. С такими, как он, я вообще не разговариваю…

— Чем же вы занимались на пару? Обычно ты не такой щепетильный, Баркхаузен! Наверняка втихаря делов наделали. Однако я не стану вникать в ваши щекотливые секреты, отчаливай, Баркхаузен, и добудь мне этого Клуге!

— Осмелюсь попросить небольшой аванс, господин комиссар. Вернее, не аванс, а деньги на накладные расходы.

— Какие еще расходы, Баркхаузен? Расскажи-ка, очень мне интересно.

— Поездки на трамвае, и потом, придется торчать в пивных, тут кружечка, там по кружечке на всех, как без денег-то, господин комиссар? Думаю, полсотни марок хватит.

— Да уж, если сам Баркхаузен идет в пивную, все прямо ждут, чтоб он их угостил! Так и быть, дам тебе десятку — и вали отсюда! Думаешь, мне больше делать нечего, кроме как с тобой языком молоть?

Баркхаузен действительно свято верил, что этакие комиссары только и делают, что допрашивают народ да заставляют других работать вместо себя. Но подобных заявлений, понятно, остерегался. И теперь пошел к двери, сказал только: