— Значит, что-то все же произошло, Отто?

— Да нет, ничего. Я же сказал, Анна, ничего не случилось. В общем, поднимаюсь я по лестнице, аккурат собрался положить открытку, держу ее в руке, и тут этот господин выбегает из своей квартиры. Говорю тебе, Анна, он так мчался, что чуть с ног меня не сбил. Спрятать открытку я не успел. «Что вы здесь делаете?» — крикнул он. Ну, ты знаешь, я всегда стараюсь запомнить какое-нибудь имя с вывесок у входа. «Я к доктору Боллю», — говорю. «Это я! — отвечает он. — Что стряслось? У вас кто-то заболел?» Что мне было делать? Пришлось соврать. И я сказал ему, что ты больна и ему нужно к нам зайти. Слава богу, вспомнил про Фон-Айнемштрассе. Я думал, он скажет, что зайдет вечером или завтра утром, а он говорит: «Отлично! Мне как раз по дороге! Идемте, господин Шмидт!» Я, видишь ли, назвался Шмидтом, людей с такой фамилией вправду очень много.

— Да, а я назвала тебя «господин Берндт»! — испуганно воскликнула Анна. — Он наверняка заметил.

Квангель озадаченно остановился.

— А ведь правда, — сказал он, — об этом я не подумал! Хотя он, по-моему, не обратил внимания. На улице ни души. За нами никто не идет. На Фон-Айнемштрассе он, конечно, будет искать напрасно, но к тому времени мы давным-давно будем сидеть у Хефке.

— Знаешь, Отто, теперь я тебе скажу: давай не пойдем к Ульриху. Теперь у меня такое чувство, что день нынче неудачный. Поедем домой. Открытки я разнесу завтра.

Но он с улыбкой покачал головой:

— Нет-нет, Анна, раз уж мы здесь, давай все-таки их навестим. Мы же договорились, в последний раз. Вдобавок мне не хочется именно сейчас идти на Ноллендорфплац. Чего доброго, опять встретим этого доктора.

— Тогда хотя бы открытки отдай мне! Не хочу, чтобы ты сейчас нес их в кармане!

Поначалу он заупрямился, но потом отдал ей обе открытки.

— Вправду нехорошее воскресенье, Отто…

Но затем, у Хефке, они совершенно забыли о своих дурных предчувствиях. Оказалось, их действительно ждали. Молчаливая невестка тоже испекла пирог, а когда оба пирога были съедены и выпит суррогатный кофе, Ульрих Хефке достал бутылочку шнапса, подарок коллег с предприятия.

Они не спеша с удовольствием пили маленькими рюмочками уже непривычный напиток и в результате развеселились больше обычного, стали разговорчивее. В конце концов — бутылка уже опустела — маленький горбун с кроткими глазами запел. Он пел церковные песнопения, хоралы: «Достойно быть христианином» и «Прииди ко вратам твоим, будь гостем у меня», все тринадцать строф.

Пел он звонким фальцетом, внятно и благочестиво, Отто Квангель и тот словно бы вернулся в детство, когда такие песнопения что-то для него значили, когда он еще наивно верил. В ту пору жизнь была проста, он верил не только в Господа, но и в людей. Верил, что слова вроде «возлюби врагов твоих» и «блаженны миротворцы», что такие слова имеют на земле силу. С тех пор все изменилось, и определенно не к лучшему. В Бога никто уже верить не мог; невозможно, чтобы добрый Господь допускал такой позор, какой ныне царит на земле, а что до людей, до этих негодяев…

Горбатый Ульрих Хефке пел чистым высоким голосом:

— Ты человек и ведаешь о том, зачем тогда стремленья…

Но приглашение остаться на ужин Квангели скромно отклонили. Да, все было прекрасно, однако им пора домой. Отто надо еще кое-что сделать. Опять же в смысле продуктовых карточек, они ведь знают, что почем. Вопреки всем уговорам Хефке, что, мол, один-то разок можно, день рождения не каждое воскресенье отмечают и все вправду готово, сами посмотрите на кухне, — вопреки всем уговорам Квангели стояли на своем, мол, пора уходить.

И действительно ушли, хотя Хефке явно огорчились.

На улице Анна сказала:

— Ты видел, Ульрих обиделся, и жена его тоже…

— Ну и пусть обижаются! Все равно мы к ним больше не пойдем!

— Но на этот раз было очень мило, правда же, Отто!

— Да, конечно. Шнапс весьма этому поспособствовал…

— И Ульрих так хорошо пел, тебе ведь тоже понравилось?

— Да, очень. Смешной малый. Не сомневаюсь, он каждый вечер перед сном Богу молится.

— Оставь его, Отто! Набожным людям в наше время легче. Им есть к кому обратиться со своими заботами. И они верят, что все это смертоубийство имеет смысл.

— Благодарю! — неожиданно рассердился Квангель. — Смысл! Бессмыслица это все! Они верят в Царствие Небесное и не желают ничего менять на земле. Только сидят тишком да на коленках елозят. На небесах-то все опять будет хорошо. Господь ведь знает, почему такое творится. На Страшном суде и мы обо всем узнаем! Нет, благодарю покорно.

Квангель говорил быстро и очень сердито — сказывалось непривычное спиртное. Внезапно он остановился.

— Вот подходящий дом! — внезапно сказал он. — Зайду туда! Дай-ка мне открытку, Анна!

— О нет, Отто. Не надо! Мы же договорились ничего больше не делать. День плохой!

— Уже нет, сейчас уже нет. Давай открытку, Анна!

Помедлив, она отдала ему открытку.

— Только бы не пошло наперекосяк, Отто. Я так боюсь…

Но он пропустил ее слова мимо ушей, пошел к дому.

Она ждала. И на сей раз боялась недолго, Отто быстро вернулся.

— Так, — он взял ее под руку, — дело сделано. Видишь, как все просто? Не стоит обращать внимание на предчувствия.

— Слава богу! — сказала Анна.

Но они не прошли и нескольких шагов в сторону Ноллендорфплац, как к ним устремился какой-то человек. В руке у него была квангелевская открытка.

— Вы! Вы! — взволнованно выкрикивал он. — Вы только что оставили у меня на площадке эту открытку! Я видел! Да-да, точно видел! Полиция! Эй! Полиция!

Он кричал все громче. Сбегался народ, через улицу спешил полицейский.

Сомнений не было: игра внезапно обернулась против Квангелей. После двух с лишним лет успешной работы счастье вдруг изменило сменному мастеру. Одна неудача за другой. Тут бывший комиссар Эшерих оказался прав: нельзя все время рассчитывать на удачу, надо принимать в расчет и неудачу. Отто Квангель забыл об этом. Он никогда не думал о мелких, противных случайностях, которые жизнь постоянно держит наготове, которые невозможно предвидеть и с которыми все же надо считаться.

Сейчас случай явился в образе мелкого мстительного чиновника, который в свободное воскресенье подсматривал за соседкой сверху. Он имел на нее зуб, потому что утром она подолгу спала, ходила всегда в мужских брюках, а вечерами у нее до глубокой ночи работало радио. Он подозревал, что она водит к себе мужиков. Если это правда, он весь дом против нее настроит. Пойдет к хозяину и скажет ему, что этой проститутке в порядочном доме не место.

Уже три с лишним часа он терпеливо пялился в дверной глазок, когда по лестнице вместо соседки поднялся Отто Квангель. И чиновник увидел, собственными глазами увидел, как Квангель положил открытку на ступеньку — он иногда так делал, если лестничные окна были без подоконников.

— Я видел, собственными глазами видел! — кричал взбудораженный чиновник полицейскому, размахивая открыткой. — Вы только прочитайте, господин унтер-офицер! Государственная измена! Этого типа надо вздернуть на виселице!

— Не кричите вы так! — неодобрительно сказал полицейский. — Видите ведь, он совершенно спокоен. И убегать не собирается. Ну, все так и было, как он говорит?

— Ерунда! — сердито ответил Отто Квангель. — Он меня с кем-то спутал. Я только что был на дне рождения у шурина, на Гольцштрассе. И здесь, на Маассенштрассе, ни в один дом не заходил. Спросите мою жену…

Он ищущим взглядом обвел толпу. Анна как раз вновь проталкивалась сквозь плотное кольцо любопытных. Она вспомнила про вторую открытку в своей сумке. Надо немедля от нее избавиться, вот что главное. Поэтому она выбралась из толпы и незаметно — все смотрели на кричащего обвинителя — бросила открытку в почтовый ящик, благо он оказался рядом.

Теперь она опять стояла подле мужа и ободряюще ему улыбалась.