Парень с залысинами уже встал. Оба направились к выходу. Как вдруг кто-то взял Младенца за плечо. И тот увидел перед собой гладкую, немного одутловатую физиономию человека в коричневом мундире.

— Минуточку! Вы только что упомянули про распавшуюся ячейку! Мне весьма любопытно…

Рывком высвободив руку, Младенец очень громко сказал:

— Оставьте меня в покое! Если вам любопытно, о чем мы говорили, спросите вон у той молодой дамы! Только вчера у нее погиб жених, а сегодня уже новый на крючке! Пропади они пропадом, эти бабы!

Он старался протиснуться к выходу, до которого Григоляйт уже добрался. И теперь тоже вышел на улицу. Секунду толстяк в коричневом мундире смотрел ему вслед. Потом повернулся к столику, где по-прежнему сидели темноволосый и девушка, без кровинки в лице. Это его успокоило: пожалуй, я все-таки не ошибся, позволив ему уйти. Он меня переиграл. Однако…

— Позвольте на минуточку присесть подле вас и задать несколько вопросов? — вежливо сказал он.

— Я могу только повторить все, что уже сказал тот господин, — ответила Трудель Бауман. — Вчера я получила известие о гибели моего жениха, а сегодня вот он сделал мне предложение.

Голос ее звучал твердо и решительно. Теперь, когда опасность сидела за столом, страх и тревога улетучились.

— Вы не назовете мне имя вашего погибшего жениха? И часть, где он служил?

Она назвала.

— А ваше имя? Адрес? Место работы? Возможно, у вас есть при себе какой-нибудь документ? Спасибо. Теперь вы, сударь.

— Я работаю на том же предприятии. Зовут меня Карл Хергезель. Вот моя трудовая книжка.

— А те двое?

— Мы их совсем не знаем. Они подсели за наш столик и неожиданно вмешались в нашу ссору.

— Из-за чего вы повздорили?

— Я ему отказала.

— Почему же ваш отказ так его возмутил?

— Откуда я знаю? Может, он не поверил моим словам. Вдобавок рассердился, что я не пошла с ним танцевать.

— Ну ладно! — Одутловатый захлопнул записную книжку, обвел обоих взглядом. Они и правда больше походили на поссорившихся влюбленных, чем на застигнутых с поличным преступников. Уже одно то, что они робеют, избегают смотреть друг на друга… А при этом их руки лежат на столе, едва не касаясь одна другой. — Ладно. Ваши показания, разумеется, будут проверены, но я думаю… Во всяком случае, желаю вам продолжить вечер удачнее…

— Для меня продолжения не будет! — воскликнула девушка. — Не будет! — Она встала, темноволосый парень тоже. — Я иду домой.

— Я тебя провожу.

— Нет, спасибо, я лучше одна.

— Трудель! — попросил он. — Пожалуйста! Давай еще немного поговорим!

Человек в коричневом мундире с улыбкой глядел то на одну, то на другого. И правда влюбленные. Скрупулезной проверки не понадобится.

А девушка внезапно решилась:

— Хорошо, но только две минуты!

Они пошли к выходу. Наконец-то выбрались из этого жуткого зала, из этой атмосферы непримиримой злобы и ненависти. Глянули по сторонам.

— Их нет.

— Больше мы их не увидим.

— И ты можешь жить. Нет, должна жить, Трудель! Любым опрометчивым поступком ты навлечешь опасность на других, на многих других — никогда не забывай об этом, Трудель!

— Верно, теперь я должна жить. — И быстро, решительно она добавила: — Прощай, Карл!

На миг она прижалась к его груди, легонько коснулась губами его губ. Он и опомниться не успел, а она уже поспешила через улицу и вскочила в подъехавший трамвай. Вагон тронулся.

Он хотел было броситься вдогонку. Но спохватился.

Мы ведь будем видеться на фабрике, думал он. И впереди целая жизнь. У меня есть время. Вдобавок я теперь знаю, она любит меня.

В пятницу супруги Квангель тоже не разговаривали — три дня молчания, ни доброго утра, ни доброго дня друг другу не пожелали, за годы семейной жизни такого еще не бывало. При всей своей немногословности Отто Квангель обычно все же нет-нет да и ронял какую-нибудь фразу, насчет рабочих в цеху, или хоть насчет погоды, или что обед сегодня особенно вкусный. А тут ни словечка!

Чем дальше, тем отчетливее Анна Квангель ощущала, что от тревоги за мужа, который так внезапно переменился, горе о погибшем сыне стало развеиваться. Ей хотелось думать об одном только сыне, но не получалось, всякий раз, когда она смотрела на мужа, вторгались мысли о нем, об Отто Квангеле, с которым она прожила столько лет и которому, что ни говори, отдала лучшие годы своей жизни. Что с ним произошло? Что стряслось? Что его так изменило?

К полудню пятницы Анна Квангель забыла весь свой гнев и все упреки. И будь хоть малейшая надежда на успех, попросила бы у него прощения за свое опрометчивое «ты и твой фюрер». Но было совершенно ясно, что Квангель уже не думает об этом упреке, да и о ней, кажется, тоже. Смотрит мимо, сквозь нее, стоит у окна, засунув руки в карманы рабочей куртки, и тихонько насвистывает, задумчиво, с большими паузами, что вообще-то не в его привычках.

О чем думает этот мужчина? Что так взволновало его душу? Она подала ему обед, он принялся за еду. Некоторое время она наблюдала за ним из кухни. Угловатое лицо склонилось над тарелкой, но ложку он подносил ко рту совершенно механически, темные глаза смотрели в пустоту.

Анна опять повернулась к плите, разогреть остатки капусты. Он любил тушеную капусту. Теперь она твердо решила заговорить с ним прямо сейчас, вот подаст капусту — и сразу заговорит. Как бы резко он ни ответил, она непременно должна нарушить это зловещее безмолвие.

Но когда она вошла в комнату с разогретой капустой, Отто уже и след простыл, недоеденная тарелка стояла на столе. Либо Квангель догадался о ее намерении и украдкой ушел, как ребенок, который заупрямился не на шутку и надолго, либо душевное беспокойство заставило его просто забыть о еде. Так или иначе, он ушел, и ей придется до ночи его ждать.

Однако в ночь с пятницы на субботу Отто Квангель вернулся с работы очень поздно, и, когда он лег в постель, Анна, несмотря на свои благие намерения, уже спала. Проснулась она лишь через некоторое время, от его кашля, и осторожно спросила:

— Отто, ты спишь?

Кашель смолк, он лежал совершенно тихо. И она спросила еще раз:

— Отто, ты спишь?

И опять ничего, ни звука в ответ. Так они лежали очень долго. Зная, что оба не спят. Шевельнуться не смели, чтобы себя не выдать. Но в конце концов уснули.

В субботу стало еще хуже. Отто Квангель встал непривычно рано. Анна даже суррогатный кофе подать не успела — муж опять поспешил на загадочную прогулку, каких раньше никогда не предпринимал. Потом вернулся, из кухни она слышала, как он расхаживает по комнате. Когда она принесла кофе, он аккуратно сложил большой белый лист, который изучал у окна, и спрятал его в карман.

Анна была уверена, это не газета. Слишком большие поля, да и шрифт крупнее. Что же такое он читал?

Она опять рассердилась на мужа, на его секретничанье, на все эти перемены в нем, прибавившие столько тревоги и новых забот, ей-то и старых хватало. Тем не менее она сказала:

— Кофе, Отто!

Услышав ее голос, он повернул голову, посмотрел на нее, точно удивляясь, что он не один в квартире, удивляясь, кто это к нему обращается. Посмотрел на нее, но как-то странно. Словно перед ним была не жена, не Анна Квангель, а кто-то, кого он знал когда-то давно и теперь с трудом вспоминал. Губы его улыбались, глаза тоже, улыбка растеклась по всему лицу, такого она тоже никогда за ним не замечала. И чуть не воскликнула: Отто, ах, Отто, неужели и ты оставишь меня, не уходи!

Но пока она собиралась с духом, он прошагал мимо нее к выходу. Снова без кофе, снова пришлось унести кофейник на кухню. Анна тихонько всхлипывала: ну что за человек! Неужели у нее ничего не останется? Потеряла сына, а теперь и мужа?

Квангель тем временем быстро шагал в сторону Пренцлауэр-аллее. Ему вдруг пришло в голову, что лучше хорошенько осмотреть такой вот дом заранее, убедиться, что все вправду обстоит так, как он себе представляет. Не то придется придумывать что-нибудь другое.