— Ах, ступай прикрикни немножко на этих баб и выгони их вон! Я не хочу портить себе вечер.

Оберштурмбаннфюрер выходит в переднюю и прикрикивает на посетительниц. При этом он не понимает, что настоящей виновницы здесь нет. Да ему и без разницы, он напускается на них, а потом выставляет за дверь. Инцидент наконец-то исчерпан!

Женщины идут домой.

— Вообще-то, — говорит пышка, — иной раз я вполне могу понять такую, как Квангель.

Седая думает о сыне и крепко сжимает губы.

А пышка продолжает:

— Иногда хочется быть простой работницей, раствориться в массе. Эти вечные предосторожности, этот неистребимый страх ужасно изматывают…

Материнский крест качает головой.

— Я бы не стала так говорить, — коротко бросает она и, когда собеседница обиженно умолкает, добавляет: — Как бы то ни было, мы худо-бедно уладили дело и без Квангель. Он прямо сказал, что для него инцидент исчерпан, так мы и доложим наверх.

— И что Квангель выгнали!

— Разумеется, и это тоже! В нашей конторе я ее больше видеть не желаю!

И больше они ее там не видели. Зато Анна Квангель доложила мужу про свой успех, он дотошно выспросил ее обо всем, но успех, пожалуй, и впрямь был полный. Квангели избавились от своих должностей, притом не подвергнув себя риску…

Остаток недели миновал без особых происшествий, и вновь подоспело воскресенье, то воскресенье, когда, как очень надеялась Анна Квангель, наконец состоится разговор с Отто о его планах, который так долго откладывался. Отто встал поздно, но был в хорошем настроении, беспокойство его не донимало. Пока пили кофе, она нет-нет искоса поглядывала на него, чуть ободряюще, а он как бы и не замечал, неторопливо жевал хлеб и помешивал кофе в чашке.

Анна долго не решалась убрать со стола. Однако на сей раз первое слово вправду было не за ней. Он сам согласился поговорить в это воскресенье и наверняка сдержит обещание, любой намек с ее стороны будет выглядеть как понукание.

Вот почему она, тихонько вздохнув, встала и понесла на кухню чашки и тарелки. А когда вернулась за хлебницей и кофейником, Отто сидел на корточках возле комода и что-то искал в ящике. Анна Квангель не могла вспомнить, что именно там лежало. Наверняка какой-то старый, давно забытый хлам.

— Что потерял, Отто? — спросила она.

В ответ он лишь что-то буркнул, и она ушла на кухню мыть посуду и готовить обед. Он не хочет. Опять не хочет! И она окончательно уверилась: в нем назревает что-то такое, о чем она по-прежнему ничегошеньки не знает, а ведь должна бы знать!

Позднее, когда она снова пришла в комнату, чтобы, устроившись подле него, почистить картошку, то застала его у стола — скатерть убрана, на столешнице разложены ножички и стамески для резьбы, пол вокруг уже усыпан мелкой стружкой.

— Что ты делаешь, Отто? — с изумлением спросила она.

— Смотрю вот, не разучился ли резать, — ответил он.

Она была донельзя разочарована и слегка раздосадована. Отто, конечно, небольшой знаток человеческой души, но все-таки мог бы догадаться, каково ей сейчас, с каким напряжением она ждет любых его слов. А он извлек на свет инструмент первых лет их семейной жизни и сызнова ковырял деревяшки, совсем как раньше, когда своим вечным молчанием доводил ее до отчаяния. В ту пору она еще не привыкла к его неразговорчивости, не то что теперь, но теперь, именно теперь, когда привыкла, эта неразговорчивость казалась ей совершенно невыносимой. Резать по дереву, господи, неужто после всех переживаний ему ничего другого в голову не пришло! Неужто, часами в молчании занимаясь резьбой, он рассчитывал вернуть себе столь ревностно оберегаемый покой — нет, для нее это стало бы тяжелым разочарованием. Он частенько ее разочаровывал, но на сей раз она не сумеет смолчать.

С тревогой и отчаянием размышляя об этом, она все же не без любопытства смотрела на толстую продолговатую деревяшку, которую он задумчиво поворачивал в своих больших руках, временами снимая тут и там изрядную стружку. Нет, это явно будет не ящик для белья.

— Что ты мастеришь, Отто? — через силу спросила она. У нее мелькнула странная мысль, что он вырезает какую-то деталь, например для бомбового взрывателя. Мысль, впрочем, нелепейшая — какое отношение Отто имеет к бомбам?! К тому же в бомбах вряд ли бывают деревянные детали. Потому-то и задала свой вопрос через силу.

Сперва он вроде бы опять хотел буркнуть в ответ, но, пожалуй, сообразил, что нынче утром слишком долго испытывал терпение Анны, а может, просто созрел наконец для объяснений:

— Головку. Хочу посмотреть, сумею ли еще вырезать головку. Для трубки. Раньше-то я много трубочных головок мастерил.

И он снова взялся за инструмент.

Трубочные головки! Анна возмущенно фыркнула. И с нескрываемой досадой сказала:

— Какие головки, Отто! Опомнись! Мир рушится, а ты о трубочных головках думаешь! Уму непостижимо!

Он же, словно не поняв ни ее досады, ни слов, продолжил:

— Ясное дело, это будет не трубочная головка. Я хочу поглядеть, сумею ли вырезать портрет нашего Оттика!

Настроение у Анны тотчас переменилось. Значит, он думал об Оттике, а раз думал о сыне и хотел вырезать его портрет, то думал и о ней и хотел ее порадовать. Она встала, поспешно отставила миску с картошкой и сказала:

— Погоди, Отто, я принесу фотографии, посмотришь, какой он был в жизни.

Он отрицательно покачал головой:

— Не хочу я смотреть на фотографии. Я хочу вырезать его таким, какой он у меня вот здесь. — Он хлопнул себя по высокому лбу. Помолчал и добавил: — Если сумею!

Она опять растрогалась. Значит, Оттик и у него в душе, значит, помнит он мальчика. Теперь ей стало любопытно, как будет выглядеть готовый резной портрет.

— Конечно, сумеешь, Отто!

— Ну! — только и сказал он, скорее соглашаясь, чем сомневаясь.

На этом разговор до поры до времени закончился. Анна вернулась на кухню, к стряпне, оставила его за столом, с липовым обрубком в руке, который он не спеша поворачивал так и этак, терпеливо и бережно снимая стружку за стружкой.

И как же она удивилась, когда незадолго до обеда вошла в комнату накрыть на стол и увидела этот стол чисто убранным и под скатертью. Квангель стоял у окна, смотрел вниз, на Яблонскиштрассе, где шумели играющие дети.

— Ну, Отто? — спросила она. — Уже закончил с резьбой?

— На сегодня хватит, — ответил он, и в тот же миг она поняла, что очень скоро состоится долгожданный разговор, что Отто вправду что-то замыслил, этот непостижимо упорный человек, которого ничто не заставит действовать опрометчиво, который всегда дождется подходящей минуты.

Обедали молча. Потом она снова ушла на кухню, чтобы навести там порядок, оставила мужа на диване, где он сидел, глядя в пространство перед собой.

Через полчаса она вернулась, а он так и сидел на диване. Но теперь она больше не хотела ждать, когда он наконец решится; терпеливость Отто и собственное нетерпение слишком ее растревожили. Чего доброго, он и в четыре будет этак вот сидеть, и после ужина! Она больше ждать не в силах!

— Ну, Отто, — сказала она. — В чем дело? Не приляжешь, как обычно по воскресеньям?

— Нынче не обычное воскресенье. Обычных воскресений больше не будет. — Он вдруг встал и вышел из комнаты.

Однако сегодня Анна не собиралась просто так дать ему уйти, на очередную из таинственных прогулок, о которых ей до сих пор совершенно ничего не известно. Она поспешила следом.

— Нет, Отто… — начала было она.

Он стоял у входной двери, которую только что запер на цепочку. Поднял руку, как бы говоря «тише!», прислушался. Потом кивнул и опять вернулся в комнату. Когда она тоже пришла туда, он уже сидел на диване, она села рядом.

— Если позвонят, Анна, — сказал он, — откроешь, только когда я…

— Да кто к нам позвонит, Отто? — нетерпеливо спросила она. — Кто к нам придет? Ну, выкладывай, что хочешь сказать!

— Я выложу, Анна, — ответил он с необычной мягкостью. — Но не торопи меня, от этого мне только труднее.