Кивнув монаху, Игнаций принял плотный пергаментный пакет, крест-накрест обмотанный алой лентой – знак высочайшей срочности и секретности. Задержание приравнивается к государственной измене и карается смертью, равно как и использование фальшивого донесения.
– Стамасс, – удивленно сказал он через несколько мгновений Каприччиоле, даже привставшему в кресле, – не Бревален.
– Значит, не король, – пробормотал явно подумавший о том же Арсений, опускаясь в кресло и жадно следя, как Игнаций торопливо вскрывает пакет. – Свет Истинный и Благодать Его да хранят герцога Альбана…
– Да хранят… – привычно отозвался Игнаций, пробегая глазами письмо.
Ему пришлось перечитать еще дважды, чтобы убедиться – все понято верно. Что ж, не то чтобы он совсем не ожидал… Но точно не такого!
– Читайте, – разрешил он, перебрасывая письмо Каприччиоле, поймавшему тяжелый лист, как собака ловит кусок, на лету.
– Бред какой-то… – еще через несколько минут растерянно отозвался Каприччиола, внимательно изучив послание, и эта растерянность в голосе многоопытного и неустрашимого инквирера подтверждала – все очень плохо.
– Бред, – согласился Игнаций, жалея о выпитом вине, которое теперь расслабляло и звало в постель, а не к раздумьям и действиям. – Домициан – святой? Наш архиепископ – и чудо небесное?
– Нет, почему же, вот в стрелу с соборной колокольни я вполне поверю, – пробормотал Каприччиола, вглядываясь в строки письма, словно мог разглядеть за ними случившееся в Стамассе. – Стрела – это возможно… Ну, ее, положим, вряд ли небеса послали, с таким люди лучше управляются. А хорош стрелок, однако! Видел я ту колокольню… Сверху по движущейся мишени, да неизвестно с каким ветром, да и времени у него было мало… Умелый человек стрелял!
– И попал, – сухо вернул Игнаций к действительности отца-инквирера, в голосе которого явственно слышалось если не восхищение, то уважение уж точно. – Попал, об этом все единого мнения. И ушел крышами, в этом тоже показания свидетелей сходятся. А стрела… Кстати, не стрела, а болт арбалетный, и на том спасибо… Болт от его светлейшества отскочил. «Словно отброшенный невидимой дланью», – процитировал он письмо.
– Так-таки и отскочил…
Выпустив наконец письмо, Каприччиола глянул на Игнация блестящими столь молодо и ярко глазами, что оставалось только позавидовать инквиреру, почуявшему след новой загадки. Словно и не было долгих часов, проведенных в бумажной пыли.
– Определенно хорошо, что это была не стрела, – подытожил Каприччиола, повторив мысли самого Игнация. – Иначе слишком неоднозначно получилось бы.
Действительно, хорошо. Несколько веков назад на шестнадцатом конклаве Светлого города всерьез обсуждался вопрос о запрете луков. Не дело, мол, позволять использовать святой символ Церкви для мирских дел вроде охоты и войны. К счастью, после ожесточенных диспутов и обвинения нескольких архиепископов в ереси, победило здравомыслие: было признано, что посредством поражения стрелой – будь то зверь или человек – выражается воля Света. Очень ясно выражается, и не людям эту волю оспаривать. Но именно поэтому стрела, не поразившая Домициана Арморикского, – это было бы… совсем уж неудачно! Неоднозначно, как метко выразился Каприччиола.
– Все, что делается по воле Света, к лучшему, – утомленно проговорил Игнаций. – Я помню, вы писали прошение об отпуске на родину, но с Моллем придется подождать. Ничего, потом возьмете мой камешек и сбережете время. Сейчас вы нужны мне здесь. Идите, Арсений, отдохните перед дорогой несколько часов. Я, к сожалению, провести с собой порталом никого не смогу, придется вам добираться верхами. И в этот раз возьмите эскорт! Человек десять, я распоряжусь кого. Жаль, что Жермон так не вовремя уехал в горную глухомань гонять боуги, придется обойтись без него.
– Я могу выехать немедленно…
– Идите! – повысил голос Игнаций. – И велите лекарю дать вам снотворного, иначе не уснете. Или мне на вас епитимью наложить? За преступное небрежение своим телом, которое принадлежит Церкви.
Дверь за инквирером закрылась. Игнаций положил пальцы на лист послания, прикрыл глаза, чувствуя его теплоту, шершавую плотную надежность… Свет Истинный, почему Ты, дающий деревенской ведунье силу заговаривать грыжи и выводить червя с полей, отказал своему слуге даже в малой капле светлого дара? Как ему сейчас пригодилось бы хоть что-нибудь, способное дать преимущество Инквизиториуму! Например, увидеть прошлое в чаше воды…
Был ли этим стрелком Эрве? И, что куда важнее, как Домициану удалось спастись? Да еще так, что слухи о явлении чуда расходятся быстрее кругов по воде, а авторитет епископской церкви в одночасье взлетел до немыслимых высот. Небесных высот… Ну, на эти крылышки мы найдем свои ножницы! Негоже откормленным для заклания каплунам уподобляться хоть бы и коршуну. Вспомнилась птица, кружившая над монастырем, когда он провожал Эрве, и пальцы свело невольной судорогой, так что мягкий листок под ними собрался в комок.
Северо-запад Арморики, Звездные холмы, окрестности кэрна Дома Дуба
Третья четверть доманиоса, 17-й год Совы в правление короля Конуарна из Дома Дуба
Тихо-тихо журчала вода, стекая по каменной стене в высокую узорчатую чашу. Через трещины в дне влага снова уходит в глубь стены, и оттого чаша никогда не переполняется. Как-то, через несколько ночей после свадьбы, король спросил молодую супругу, особенно прекрасную в утомлении от горячих ласк, не скучает ли она по родному кэрну. Вереск промолчала, лишь распахнула глаза так удивленно, улыбнулась так смущенно и нежно, что всякому было бы понятно – нет, не скучает. Разве может скучать счастливейшая из женщин? Но словам бы король не поверил, а вот на улыбку ответил улыбкой, снова привлек жену себе на грудь, уже с довольной, сытой усталостью провел рукой по мягким, чуть спутавшимся волосам, любуясь их переливами в свете трех свечей из чистейшего воска. Помолчал, гладя волосы, спускаясь ладонью ниже, лаская трепещущее от его касаний тело, спросил снова. Неужели совсем не скучает? Или там не было ничего хорошего?
– Родник, – сказала Вереск тихо и мягко, добавив в голос легчайшего сожаления. – У нас в саду был чудесный родник, я любила смотреть, как течет вода, и слушать журчание. Здесь тоже есть родники, но к ним ходят все, а тот был только мой…
– Понимаю, – уронил возлюбленный муж и повелитель. – Королеве не пристало довольствоваться тем же, что и всем остальным. У тебя душа королевы, моя Вереск.
А через пару недель в ее спальне появился родник. Маленькое чудо, только для нее. Для королевы своего короля. О, как сияли ее глаза, какой благодарно-радостной была улыбка, страстными и нежными – ласки… И самое смешное, что ни капли лжи не нашлось бы в сказанном, она действительно тосковала о том роднике. Только вот он потому был ее, что мало кто о нем знал вообще, а кто знал – тому он был не нужен. Крохотная, еле заметная струйка воды из-под корней старой яблони, корявой и совсем высохшей, но каждую весну выпускающей из кончиков двух-трех ветвей несколько бело-розовых бутонов. Странное и даже жалкое это было зрелище, яблоня даже редкими листьями шелестела особенно тихо, словно стыдясь своей немощи и глупого желания встретить весну так же, как молодые деревья. Бутоны на ней обычно опадали, но если вдруг оставался хоть один, плод вызревал мелкий и жесткий, хотя сладкий.
А вот вода в роднике текла чудесная, пусть и приходилось долго держать сложенные ковшиком ладони, чтобы они наполнились доверху. Почему-то это было особенно важно – чтобы доверху. И потом сделать глоток, щурясь от звонкого и чистого вкуса, наполняющего тело холодом, а сердце – непонятным восторгом.
Конечно, каменное диво, устроенное в ее спальне лучшими мастерами Звездных холмов, оказалось несравнимо прекраснее. Вода стекала по стене, искрящейся самоцветами, так искусно вделанными в камень, словно они в самом деле порождены им. Правда, в настоящих скалах эти самоцветы не рождаются вместе, но ведь она королева! Ради королевы и не такое может случиться, верно? А вот вода… На вкус самая обычная, даже пробовать, каждый раз замирая от надежды и глухой тоски, быстро приелось…
