– Я ведь не соврал? Ты счастлива.

Она кивает, улыбаясь застенчиво, радостно, и я любуюсь этой улыбкой, как редчайшей драгоценностью, терпя раскаленные спазмы. Глажу ее щеку, запускаю пальцы в расплетенную косу, обнимаю сильнее, жарче… Удобнее. Резкий рывок. Короткий тихий хруст. Темно-карие влажные глаза бессмысленно смотрят в черноту зимнего неба. Вот и все.

Расплата приходит сразу. Выгибаясь и царапая ногтями плащ, я бьюсь на нем, задыхаясь, хватая ртом воздух. От основания черепа по позвоночнику летит раскаленная волна, заполняя все тело до кончиков пальцев, до мельчайшей частички. А потом опускается тьма. Бездонная, неизмеримая пустота, где нет ничего, и лишь я – столь же неизмеримо крохотная искорка – лечу сквозь эту пустоту, теряя в ней себя…

И снова – лес. Только уже и холода нет, напротив, с меня градом льет пот. Ты болван, Керен, немыслимый болван! Неужели нельзя было найти для эксперимента место получше?

Натягивая заледеневшие вещи, я болезненно усмехаюсь, встаю, слегка пошатываясь, устало гляжу вниз. На двух плащах: темно-зеленом и коричневом, жемчужно светится мой прекрасный мотылек. Вечно юный и навсегда прекрасный. В моей памяти – так уж точно. Немного поколебавшись, я осторожно вытаскиваю снизу свой плащ. Оставить не жалко, но к чему? И так любому понятно, что здесь произошло. Обнаженное тело, чуть испачканные кровью бедра. Глаза девочки смотрят в ночь, в ту самую бездну, что в очередной раз изрыгнула меня обратно.

О да, глава Дома Боярышника был справедлив. Страшная вещь – справедливость в сочетании с изобретательностью, так никакой жестокости не нужно. Изгнанное отродье недостойно размножаться, передавая разбавленную кровь Дома следующему отродью. Но просто оскопить – это унизительно для Боярышника, хоть и выродка. А вот сделать так, чтобы любая женщина, принявшая мою плоть, сразу после этого умирала, – куда изящнее. Ну, и для справедливости: чтобы смерть эта была разделена на двоих – в назидание. В самом деле, даже я сам оценил утонченность решения.

Да, у деда стоит поучиться. Я и учился когда-то. И был прекрасным учеником на свой собственный лад. По крайней мере, мне хочется так думать. Чему иначе приписать то, что он все же меня отпустил? Так что все эти годы я искал, пробуя самые различные сочетания. Девственицы и шлюхи, человеческие женщины, полукровки и сидхе – исход всегда был один. И единственное, что я мог сделать, – не длить их мучения, что всегда заканчивались одним и тем же. Вот как сегодня. Что бы ни говорила Вереск о том, что время старого Боярышника на исходе, на силе его проклятия это никак не сказалось.

Портал я открываю прямо с поляны к подножию кэрна. Сытый лес благодарно шелестит призрачными листьями, все еще помня нечаянно подаренное лето. Ничего, скоро уснет снова. А потом кто-то придумает страшную сказку о снежной деве, обнаженной и прекрасной, подстерегающей неосторожных путников. В темные зимние вечера пригодится пугать проезжающих, чтоб сидели до утра в местном трактире, оставляя деньги хозяевам. Даже забавно. И я ведь должен был еще раз проверить, верно?

Деревенька, куда я еду гонять боуги, затеряна в горах. Мой провожатый – тот самый полезный человечек – представляется мэтром Бюи, сборщиком налогов. Его лошадка приземиста и неказиста, зато ее крепкие ножки уверенно ступают по горной тропе, а я не раз жалею, что не оставил Уголька на постоялом дворе.

– Как вы здесь на телегах ездите?

– А мы и не ездим, – уныло откликается мэтр. – Если надо поклажу вниз или наверх свезти, так на это ослы есть.

Из вежливости я спрашиваю, чем живет местный люд, хотя и так понятно, что охотой да скудными огородами. Так и есть. Мэтр Бюи собирает налоги шкурками, медом диких пчел и копченой рыбой.

– Здесь в ручьях такая форель! – оживляется мэтр, забывая, что надо бояться страшного малефика. – Вот я вас угощу под пиво…

Опять пиво. Хотя с форелью, может, и пойдет. Во всяком случае, мэтр слегка оттаивает и начинает рассказывать про заказ.

Почему они решили, что это боуги? Помилуйте, мастер, а кто еще? Сколько человек видело в сумерках огромного черного пса с желтыми глазами! А кривой Сэл клялся Светом Истинным – опасливый взгляд в мою сторону, но я молчу, не торопясь обернуться адской тварью или развеяться черным дымом, – что шел из трактира и кто-то прыгнул ему сзади на спину, зажав глаза руками. А пальцы были мокрыми и холодными! Верный признак боуги, разве не так?

Пожалуй, в этом он прав, и я киваю. Ободренный мэтр повествует о горшке с золотом, который почти доволокла до дома старуха Трисси, да горшок обернулся все тем же псом и с воем ускакал в ночь. Ну, если эта дура решила, что нашла на обочине настоящий горшок с золотом, то так ей и надо, конечно, а вот мельника Хоруса жаль: у бедолаги лучшая корова взбесилась и скакала по лугу, будто девка на танцах, а потом встала посреди луга – и развалилась на куски. Вот так прямо и развалилась, мастер, словно мясник разделал. Мясо? Да что вы, кто же рискнет есть такое мясо? Развели костер, да и спалили нечисть…

Что ж, это и впрямь похоже на проделки боуги, но ни с того ни с сего хобгоблины обычно не шалят. Всегда есть причина, которую люди обычно не замечают.

– А что же ваши полукровки? – спрашиваю я, и мэтр умолкает, разве что не зажимая рот руками.

– Да они… это…

Теперь, похоже, он жалеет, что откровенничал с Мартином, и начинает выкручиваться. Я выслушиваю, что Катрин – девочка славная, да и нелюдской крови в ней капелька. Еле-еле хватает, чтобы предсказать погоду, а это ведь любая старуха может сделать по ломоте в костях, так что девочка, может, и вовсе человек… А Тибо – дурачок. Ему только скотину заговорить удается, что правда, то правда, овцы за ним ходят как привязанные – чуют, видать, что мозгов у парня ровно как у барана…

Я терпеливо слушаю, все равно в дороге больше делать нечего, а мэтр изливает потоки слов, призванные убедить, что их полукровки – сущие простачки. И чем больше старается, тем понятнее, что за его правдой кроется какая-то другая.

Когда мы добираемся, уже начинает смеркаться. Деревня – слишком громкое название для пары дюжин домишек, прилепившихся к склону горы. Чуть поодаль виднеется длинная крыша овчарни, а у ручья, блестящего между голыми деревьями, поднимаются столбики дыма.

– Рыбу коптят, – поясняет Бюи. – Нам сюда, мастер…

Я соскакиваю с Уголька посреди крошечной площадки, окруженной с одной стороны парой домиков чуть побольше других, а с другой – уходящим далеко вниз обрывом. Жду обычного в таких случаях любопытства, но даже дети не выглядывают из окон.

– Здесь всегда так тихо?

Оглядываюсь колдовским зрением, даже не скрывая этого. Но мэтр, бросив на меня боязливый взгляд, и сам чувствует неладное. Скрывшись за дверью ближайшего дома, он вытаскивает из него пожилого мужика, взирающего на нас с неподдельным ужасом. Ну и работу нашел Мартин! Хотя я ведь сам напросился. Что ж он так боится? Должен радоваться избавителю…

– Прощения просим, мастер, – лепечет местный староста, падая на колени и подметая бородой каменистую землю. – Прощения просим, только уезжайте побыстрее… Беда, беда… И нам не миновать, и вам оно ни к чему… Вчера приехали, мы вас и упредить не успели!

– Кто приехал?

– Инквизиторы!

Выпалив страшное слово, староста пытается боком, как краб, уползти в дом, но мэтр Бюи не дает ему скрыться.

– Отпустите… Не виноват я. Это все Катрин… Глупая девчонка, говорили же ей, чтоб носа из дому не казала…

Обычно я спрашиваю сам, но здесь пока все слишком непонятно, а Бюи точно знает побольше моего. Пока я решаю, что лучше, уехать верхом или строить портал, мэтр вытряхивает из старосты, что произошло.

Боуги за последний месяц вроде притихли, и женщины снова отважились ходить по воду и за хворостом. Вот и Катрин! А ведь говорили ей… Нет, пошла травы искать…