А еще я не могу сказать в его искаженное яростью и унижением лицо, что мне просто стыдно. Меня, лучшего некроманта Арморики, едва не принес в жертву тот же самый деревенский охотник. Повезло, что маленький скучный сборщик налогов пошел следом по ночному лесу и сделал то, чего не смог малефик Ворон. Стыдно, смешно и противно. Погонял боуги, называется. Будешь вспоминать это долго, Грель. Каждый раз, когда снова решишь, что ты великий колдун и непревзойденный темный мастер. Но будешь вспоминать и другое. Как Холодный Камень шептал тебе, обещая власть, месть, свободу – что угодно, только отдайся ему телом и душой. И как ты устоял, потому что не хотел оказаться слабее деревенской травницы и церковного пса. А за такой урок – грех не заплатить. Живи, инквизитор. Может, еще встретимся.

Западная часть герцогства Альбан, баронство Бринар

12-й день дуодецимуса, год 1218-й от Пришествия Света Истинного

Замок Бринар, нежеланное наследие, так и не ставшее домом, решено было покинуть на рассвете. Ночью, по-воровски, а не законными хозяевами, они собирались в дорогу, прячась от всех, кроме Агнесы и двоих слуг, приведенных ею. С экономкой Женевьева накануне имела долгий и тяжелый разговор, отослав Эрека побыть с Энни. Сын перечить не посмел, только глянул на экономку волчонком – того и гляди оскалится. Никому в замке он не верил и даже не скрывал этого.

Не верила и Женевьева, но понимала, что старая Агнеса далеко не глупа и вовсе не горит желанием отдать сытое и теплое место кому-нибудь из монастырских пройдох. Это вдове барона без Агнесы, знающей в замке каждый уголок и каждого мальчишку-гусятника, никак не обойтись, а отцу Экарнию настырная и властная экономка только помеха. Конечно, выдай она Женевьеву с детьми, вошла бы у настоятеля в милость, да вот надолго ли?

Понимала это и сама Агнеса, потому, недовольно поджав и без того узкие губы, слушала внимательно. И с тем, что управу на монастырь следует искать у Инквизиториума, хоть и нехотя, но согласилась. Псы Господни страшны грешникам и нечисти, но и к тем, кто пятнает рясу корыстолюбием и прочими грехами, тоже весьма немилостивы. «Встречный пал в сторону лесного пожара», – вспомнила Женевьева слова Эрека и содрогнулась от своих нечестивых мыслей.

– И то верно, бежать вам надо, госпожа баронесса, – высказалась наконец экономка, перебирая связку ключей на поясе. – Уж простите, а здесь мы вас не убережем. Когда еще дитя в возраст войдет, помоги ему Свет родиться здоровеньким. А до того монастырские здесь будут хозяйничать, как в своих подвалах. Господин барон-то крут был, ох и крут! А и то ему иногда тяжко приходилось. У отца Экарния старший брат – секретарь самого светлейшества архиепископа. Вам ли с такими людьми тягаться?

Экономка была столь убедительна в рассуждениях, что хоть и повторяла то, что Женевьева сама себе твердила который день, а невольно закрадывалось подозрение, не хочет ли Агнеса и впрямь сменить хозяина. Да, отец Экарний прежней воли ей не даст, но понятливые и послушные слуги нужны всем. Женевьеву даже затошнило от страха, стоило представить, что она снова попадет в монастырь. Пусть и не в подвал, но под заботливый и очень старательный пригляд отца-настоятеля, для которого она и ее дети – кость в горле.

Увы, без помощи экономки им было не вырваться, и Женевьева, превозмогая страх, от которого низ живота сводило болезненной судорогой, пообещала Агнесе, что в столице найдет управу на монастырь и непременно вернется в замок – рожать будущего барона Бринара.

– Хвала Свету Единому, – осенила себя стрелой экономка, услышав от бестрепетно лгущей Женевьевы, что матушка Рестинат сказала с полной уверенностью – мальчик. – Наследник.

А в памяти ломкими тяжелыми льдинками стыли слова человека из часовни: «Сын или дочь Бринара не будут владеть его наследством, раз уж я не могу владеть своим». Нет, бежать отсюда! Бежать как можно дальше! В столицу, где, по слухам, умирает король Ираклий. Затеряться в суматохе по случаю коронации наследника, спрятаться, забиться в какую-нибудь нору, а потом уехать в Молль. Не найдет! Ни за что не найдет в славной и священной земле, в которой нет уголка, где не слышался бы трижды в день звон святых колоколов. Бежать, как из горящего дома, не думая о богатстве, спасая лишь самое ценное – детей. Детей…

Хлопотала Агнеса, собирая в дорогу теплое шерстяное белье и чулки, плакали прозрачно-желтыми восковыми слезами свечи, которых экономка больше не жалела для нежеланной, но необходимой хозяйки замка. А Женевьева бездумно перебирала шкатулку с рукоделием, остановившись лишь от резкой боли – слишком сильно сжав клубочек шелковых ниток, уколола палец спрятавшейся в нем иголкой. Вздрогнула, глянула, будто удивляясь, на выступившую каплю крови, поспешно бросила нитки обратно в шкатулку, чтобы не испачкать белоснежный шелк. Глубоко вдохнув и выдохнув, чтобы успокоить забившееся вдруг сердце, окликнула Агнесу:

– Матушка Рестинат еще в замке?

– Да, госпожа баронесса, с мэтром Каншером сидит.

– Что же, ему лучше?

Женевьева аккуратно уложила рукодельные припасы поплотнее, освобождая место для бутылочки темного стекла, туго заткнутой деревянной пробкой. Но ставить ее в шкатулку не стала, только тронула холодный выпуклый бок и тут же отдернула пальцы, словно обожглась.

– Лучше, госпожа баронесса. В себя уже пришел, есть попросил. Справлялся о делах и вам передал почтение. Эту шаль укладывать?

Женевьева мельком глянула на вышитую ткань в руках Агнесы, покачала головой:

– Не стоит. Она летняя, пока не пригодится, а после солнцеворота мы вернемся.

Дома она бы назвала день по имени святого, чью память следовало в него чтить, но в этой дикой стране даже те, кто считает себя истинно светолюбивыми, лучше знают нечестивые праздники своих предков, чем церковный канон. Скажи той же Агнесе про день святого Амасвинда – и экономка призадумается, а солнцеворот – понятно любому местному несмышленышу.

Только вот про возвращение Женевьева тоже солгала, и вышитая шаль, окаймленная дорогим корсиланским кружевом, ее не дождется. Пальцы снова потянулись к флакончику, просто потрогать, как тянет расчесать зудящее место, но Женевьева запретила себе глупую слабость – еще заметит внимательная экономка.

– Готово, госпожа баронесса. Как вы велели – только самое нужное.

Сундук и вправду оказался небольшим, крепкий мужчина с таким без особого труда управится, но Женевьева всерьез боялась, что и этой поклажи будет слишком много. Слуг из замка в городе придется отпустить обратно и нанять новых, чтобы ничто не смогло навести на след, но надежного человека еще попробуй найди. Что ж, не стоит думать о подгоревших пирогах, когда мука не молота. До города еще надо добраться.

– Хорошо, Агнеса, – сказала Женевьева, чувствуя, как саднят губы от любезной и спокойной улыбки, слишком часто застывавшей на них в эти дни. – Идите и позовите ко мне Рестинат. И напомните про тинктуру от кашля, что она обещала сварить.

Молча поклонившись – учтивые приседания у здешней прислуги были не в чести, – Агнеса исчезла, и Женевьева вздохнула чуть свободнее, словно присутствие экономки давило незримой тяжестью. Как же она устала врать, а ведь все только начинается.

Денег в заветном сундучке покойника-барона оказалось немного – куда меньше, чем ожидала Женевьева увидеть после осенней продажи шерсти и прочего хозяйственного припаса. Возможно, у Каншера есть расписки и векселя, но их брать нельзя. Или можно? Если обналичить сразу, перед тем как скрыться, то почему бы и нет?

Женевьева устало потерла виски. Деньги – это важно, об этом обязательно надо подумать, но в мыслях только темный флакончик с резко пахнущей маслянистой жидкостью, тщательно отмеренной Рестинат. А вот и знахарка, легка на помине.