Мгновение ничего не происходило. Потом под ее ладонью вспыхнуло – яркий, но не обжигающий свет протек сквозь пальцы, озаряя комнату, согрел ее руку и, кажется, ее саму изнутри… Женевьеве показалось, что даже лицо сурового священника смягчилось, как тают рядом с теплом острые углы комка воска. Экарний так и вовсе расплылся в улыбке. Облегченно вздохнув, Женевьева опустила напряженные плечи, чувствуя, как становится легко и спокойно, как жар наполняет ее изнутри, расходясь по всему телу то ли настоящим теплом, то ли просто радостью от того, что все закончилось…

– Поклянись еще раз, дочь моя, – сказал тихо и четко в наступившей тишине человек над пергаментом, поднимая лицо: тяжелое, с необычно крупными чертами для такого маленького тела и темными глазами, остро блестящими из-под нависших бровей. – Поклянись, что никто из твоих детей в ту ночь не коснулся барона и не причинил ему какого-либо вреда. И что на пути из замка в монастырь ты никого не встретила: человека, нечисть или лесного зверя. Расскажи нам, каков был твой путь той ночью и почему, забредя в часовню Света нашего, ты не осталась там до утра, а продолжила свой путь через тьму и бурю?

Онемев, Женевьева стояла перед столом, не в силах убрать руку с ковчежца, и тепло, исходящее от изображения стрелы, грело ей пальцы. Трещали факелы, а трое за столом молчали, и ей подумалось, что вот он – конец. И никогда теперь не будет ни неба, ни чистого, без запаха масляной гари, воздуха, ни счастья: ее маленького счастья заплетать мягкие волосы Энни в косу и ерошить непослушную гриву Эрека, ждать, пока они вырастут, и улыбаться вместе с ними, слушая рассказы о каждом прошедшем дне. Ничего этого у нее не будет. И того, третьего, еще не рожденного, не будет тоже, так что зря темный колдун увел чудовищ, надеясь на плату: Женевьева не сможет отдать обещанное: из подвалов Инквизиториума нет выхода таким, как она.

А трое все молчали и ждали: терпеливо, уверенно, понимая, что деваться ей некуда, – и вокруг были только холодный камень и беспросветная ночь. А рассвет здесь никогда не наступал – и Женевьева заплакала.

Стамасс, столица герцогства Альбан, дворец его блистательности герцога Орсилия Альбана

22-й день ундецимуса, год 1218-й от Пришествия Света Истинного

Пегая имрийская лошадка тряхнула головой – крошечные колокольчики на концах заплетенной в косички гривы отозвались мелодичным звяканьем. Ступала лошадка медленно, словно понимая, что седок еще юн и неопытен, и толстые ноги, окаймленные у копыт пышной шерстяной щеткой, несли такое же толстенькое и приземистое тело с уморительной важностью. Светловолосый мальчик лет пяти, одетый в алую шерстяную камизу, зеленые шоссы и кавалерийские сапожки, гордо оглянулся на герцога и стоящего рядом с ним Домициана, слишком сильно натянув один повод. Удила выехали изо рта лошади, тут же скрутившей голову набок, и, пока мальчик ловил упавший повод, лошадь нервно замотала головой, попятилась.

– Не отвлекайся, сын мой, – напомнил Альбан с улыбкой. – Опусти пятку и следи за руками. Не тяни повод слишком сильно и не поднимай руки – ты дергаешь лошадь и сбиваешь ее с хода.

Кивнув, мальчик удобнее перехватил поводья, направляя имрийку по кругу у стены внутреннего двора.

– «В детях род свой продолжишь, ими будешь спокоен и славен». Не так ли говорится в Книге Истины, ваше светлейшество? – спросил Альбан, не переставая наблюдать за сыном.

– Истинно так, ваша блистательность, – подтвердил Домициан, кутаясь в толстый плащ и думая, что чадолюбивость герцога могла бы подсказать ему учить верховой езде столь юного мальчика днем, ближе к полудню, когда солнце, хоть и по-осеннему неяркое, все-таки наполнит воздух благодатью тепла. – Сказано в книге книг: «От крепкого корня возвышается могучий ствол, от него же исходит ветвь славная, листвой украшенная и плодами отягощенная». Отрадно смотреть на отеческую любовь и сыновнее послушание, поистине отрадно.

Лошадка, сделав круг по двору, приближалась к ним с другой стороны, звонко цокая подковами по каменным плитам, и герцог кивнул, то ли соглашаясь с Домицианом, то ли думая о чем-то своем. Домициан же не мог отогнать давно тревожащую мысль, что династия гаснет: маленький Аквилий – единственный законный отпрыск королевского рода по мужской линии. И, случись с ним… да хоть горячка, что так часто губит детей… Впрочем, герцога, кажется, не тревожит такая возможность.

– Пока достаточно, мальчик мой, – ласково сказал Альбан, когда раскрасневшийся юный принц подъехал ближе, глянув на незнакомца рядом с отцом любопытными голубыми глазенками. – Продолжишь после обеденных занятий с наставником. И помни про равновесие и мягкость рук: лошадь и народ требуют руки спокойной и уверенной – это свойство истинного правителя.

– Вы учите столь юное дитя, ваша блистательность? – вежливо удивился Домициан, пряча ладони в рукава плаща. – Что может усвоить незрелый разум из книжной премудрости?

– Чтобы созреть, разуму необходимо питание, как дереву – вода, земля и солнце. Я велел наставникам читать ему избранные места из Книги Истины и хроник нашего рода. Те, что может понять и усвоить его детский разум. Но, вижу, вы замерзли, ваше светлейшество? Прекрасно слушать на рассвете пение птиц, оставшихся с нами зимовать, но в эту пору мало кто может оценить его по достоинству. Впрочем, верность вообще редко ценят, и не только у птиц… Позвольте проводить вас туда, где теплее. Аквилий, попроси у светлого отца благословения.

– Благословите, отче, – ясным, звонким голосом откликнулся мальчик, спешиваясь и опускаясь на одно колено перед Домицианом.

– Да озарит тебя Свет Истинный, дитя. Ступай с Благодатью…

Пока наставник уводил принца, Домициан смотрел на светлые вихры все время оглядывающегося мальчика и думал, что Альбан ничего не делает зря. Чадолюбия и отцовской гордости в увиденной сцене было ровно столько, чтобы не затмить главного. Ему, архиепископу Арморики и главе Светлой епархиальной церкви, показали будущего наследника королевства, здорового и умного мальчика. Мальчика, которого уже сейчас торопятся воспитывать по-королевски: в уважении к слову Церкви и истории своего рода.

Следуя за Альбаном, стремительно шагающим по длинной анфиладе дворцовых покоев, Домициан с сожалением думал, что вся мощь королевского семейного древа ушла в младшую ветвь, минуя злосчастного Ираклия, по воле Света Истинного обделенного как здоровьем, так и потомством, способным наследовать трон. Первая супруга подарила королю двух некрасивых и худосочных дочерей – копию отца, вторая и вовсе дважды скинула дитя, а третьей попытки дать королевству наследника не перенесла, уйдя к Свету вместе с ребенком. Альбан же, хоть и имеет всего одного законного сына, пышет здоровьем и плодородием, чему доказательство – несколько известных Церкви бастардов герцога. Увы, старшего сына Альбана, двадцатилетнего красавца и силача, год назад запорол вепрь на охоте в отцовских лесах. Второго унесла чума пару месяцев назад… Вряд ли жена герцога сможет еще раз родить, но ничто не мешает герцогу признать кого-то из бастардов на случай, если Свет Истинный будет немилостив и к последнему отпрыску королевского древа. Тем более что связями с простолюдинками герцог не грешил и все его бастарды – от женщин благородного происхождения.

Войдя за герцогом в натопленный кабинет, Домициан с удовольствием встал ближе к очагу, не стесняясь собственной слабости: всем известно, что его здоровье подорвано трудами во славу Церкви.

– Мои извинения, светлый отец. Сейчас принесут горячего вина…

Альбан опустился в кресло за широким столом, дернул шнурок: похоже, в Стамасс еще не дошла мода на замысловатые устройства для вызова прислуги, столь полюбившиеся столичной знати. Или просто знать здесь следует примеру герцога, что всегда неприязненно относился к утонченной роскоши того же Молля или Теренции, не говоря уж о Светлом городе. Ах, Светлый город, он подобен солнцу, освещающему весь известный людям мир. Однако солнце не только греет, но и опаляет…