Внезапная смерть жены (в 1899 году) погружает Мейчена в жестокую депрессию, он ищет утешение в оккультизме и (подобно А. Блэквуду) присоединяется к пресловутому мистическому «Ордену Золотой Зари». «К жизни» (в том числе литературной) его возвращает Дороти Хэдлстон, которая стала верным спутником до конца дней. Однако семейная жизнь и появившиеся дети заставляют писателя искать постоянную работу: с 1910 года на полтора десятка лет он становится сотрудником газеты “Evening News”. Журналистика обеспечивает стабильность и необходимый заработок, но напряженная работа почти не дает возможности для творчества. Мейчен публикует ряд рассказов, но едва ли их можно отнести к числу успехов. Пожалуй, только повесть «Великое возвращение» (1915), в которой школьник в валлийской глуши находит Священный Грааль, и мистический детектив «Террор» (1917) можно считать действительно удачными.

Необходимо признать: наиболее известен Мейчен своей ранней фантастической мифологической прозой с элементами ужаса. Именно этот корпус текстов и сформировал репутацию писателя, восхищал и учил Г. Ф. Лавкрафта, стал источником сюжетов для многих фантастов XX века.

А. Б. Танасейчук

– Не может быть никаких сомнений, – сказал мистер Филипс, – что моя теория верна: эти предметы из кремня – доисторические рыболовные крючки.

– Позвольте заметить, что вам известно, как велика вероятность, что эти штуки были изготовлены вчера при помощи дверного ключа!

– Чепуха! – фыркнул Филипс. – Я питаю некоторое уважение к вашим литературным способностям, Дайсон, но ваши знания по этнологии скудны – точнее, вовсе отсутствуют. Эти рыболовные крючки пройдут любую проверку – они абсолютно подлинные.

– Возможно, но, как я только что сказал, вы подходите к делу не с того конца. Вы пренебрегаете возможностями очевидными, ожидающими, подстерегающими вас на каждом углу; вы прямо-таки отшатываетесь от шанса встретить первобытного человека в этом кипучем, полном тайн городе и часами скучаете в вашем приятном убежище на Ред-Лайон-сквер[30], возясь с кусочками кремня, которые, как я сказал, скорее всего являются банальными подделками.

Филипс взял один из осколков и высоко поднял его, не скрывая раздражения.

– Взгляните на эту кромку! Вы когда-нибудь видели такую кромку на подделках?

Дайсон что-то буркнул и разжег свою трубку; так они сидели, покуривая, храня полное смысла молчание и наблюдая через открытое окно за детьми, которые носились по скверу туда-сюда в слабом свете фонарей, неуловимые, как летучие мыши на опушке темного леса.

– Да, – сказал наконец Филипс, – вы и в самом деле давно уже меня не навещали. Вы, наверно, работали над прежней задачей?

– Именно, – ответил Дайсон, – охотился за фразами. Состарюсь на этой охоте. Однако я нахожу большое утешение в том факте, что во всей Англии не отыщется и десятка людей, знающих, что такое стиль.

– Согласен; да, кстати, и изучение этнологии также отнюдь не популярно. А сколько тут трудностей! Первобытный человек слабо различим сквозь туман разделяющих нас веков. – Помолчав, он добавил: – Между прочим, на что это вы недавно намекали касательно отказа от шанса встретить в этом кипучем, полном тайн городе первобытного человека за углом, или что-то в этом духе? Конечно, и в наши дни встречаются люди с совершенно первобытными понятиями.

– Мне жаль, Филипс, что вы пытаетесь рационализировать мои сентенции. Я точно помню, что намекал на ваше нежелание поискать первобытного человека в этом кипучем, полном тайн городе, и имел в виду именно то, что сказал. Может ли кто-то определить пределы выживания? Весьма вероятно, что обитатели пещер и озер, а может, и представители еще более древних племен прячутся где-то среди нас, бок о бок с одетыми в сюртуки и изящно задрапированными современными индивидуумами, лелея в душе волчьи аппетиты и темные страсти, зародившиеся в болотах и во тьме пещер. То и дело, гуляя по Холборну или по Флит-стрит, я замечаю лица, к которым прилагаю эпитет «омерзительный», и все же не могу объяснить, почему они вызывают у меня дрожь отвращения.

– Мой дорогой Дайсон, я отказываюсь присоединиться к вашей мастерской литературных «примерок». Я знаю, что пережитки существуют, но у любого явления есть предел, и ваши измышления абсурдны. Изловите троглодита и доставьте ко мне, тогда я в него поверю.

– Готов согласиться от всего сердца, – Дайсон хихикнул, довольный тем, как легко ему удалось «зацепить» Филипса. – Лучшего и не пожелаешь. Сегодня отличный вечер для прогулки, – добавил он, взявшись за шляпу.

– Что за чушь вы городите, Дайсон! – воскликнул Филипс. – Однако я не прочь прогуляться с вами – вы правы, вечер приятный.

– Тогда пойдем, – сказал Дайсон усмехнувшись, – но не забудьте о нашем уговоре!

Приятели вышли на площадь и, свернув в один из узких переулков, отходящих от нее, зашагали на северо-восток под мерцающими фонарями по мощеной дороге. В промежутках между выкриками детей и торжественными органными аккордами гимна Gloria[31] до них доносился глухой гул Холборна и стук экипажей – неумолчные звуки, словно эхо вечно вращающихся колес. Дайсон, поглядывая налево и направо, выбирал дорогу, и вскоре они вошли в более спокойный квартал, с пустынными площадями и тихими улицами, темными, как полночь. Филипс напрочь сбился с направления, но, видя, что из района выцветшей респектабельности они переместились в область нищеты, где грязная штукатурка оскорбляла глаз утонченного наблюдателя, он позволил себе заметить, что никогда еще не видал более неприятного и притом более банального места.

– Более таинственного, вы хотели сказать, – возразил Дайсон. – Предупреждаю, Филипс, мы идем по горячему следу!

Они нырнули еще глубже в лабиринт кирпичных стен; пересекли с востока на запад шумный перекресток, и теперь их окружала разномастная застройка без определенных черт: тут приличный особнячок, и даже с садом; там – унылая площадь, а дальше – фабрики, окруженные высокими, глухими стенами, тупики и темные углы; но все это было плохо освещено, пустынно и погружено в тяжелую тишину.

Наконец, когда они шли по заброшенной улице двухэтажных домишек, Дайсон обратил внимание на темный и странный поворот.

– Мне это нравится, – заявил он, – место кажется многообещающим.

У поворота горел фонарь, а другой едва поблескивал на дальнем конце. Под фонарем, на мостовой, видимо, творил днем уличный художник, потому что камни были измазаны пятнами кричащих цветов, наложенных вперемешку, а у стены дома валялись огрызки мелков.

– Видите, люди здесь все-таки бывают, – заметил Дайсон, указав на остатки затертых картинок. – Признаюсь, я не думал, что это возможно. Пойдемте разведаем, что тут и как.

С одной стороны этого проулка находился большой дровяной склад, штабеля древесины размытыми контурами виднелись над оградой; с другой стороны, за высокой стеной, вероятно, был сад – там угадывались тени деревьев, и слабый шорох листвы нарушал тишину. Ночь была безлунная, облака, сгустившиеся после заката, потемнели, и посередине между слабо горящими фонарями проезд был непроницаемо темен; когда друзья остановились и прислушались, отрывистое эхо их шагов утихло, а издалека, будто из-за гор, донесся слабый отголосок ропота Лондона. Филипс собирался с духом, чтобы заявить, что вполне доволен экскурсией и с него хватит, но тут раздался громкий вскрик Дайсона:

– Стойте, стойте, бога ради, не то наступите! Это тут! Почти у вас под ногами!

Филипс глянул вниз и увидел какую-то темную, обрамленную ночной тьмой фигуру, лежащую в странной позе на мостовой; когда Дайсон зажег спичку, на мгновение мелькнул белый манжет – и снова стало темно.

– Этот человек пьян, – сказал Филипс ледяным тоном.