Он сам как личность, а еще в большей степени его необычная проза были очень популярны на Западе на рубеже XIX–XX вв. В Европе первыми его «узнали» французы. В этом факте была своя логика – в свое время молодой Хирн с энтузиазмом «открывал» французскую литературу американцам и другим англоязычным читателям. Затем с его прозой познакомились Италия, Германия, Австрия. О нем с восторгом писали Гуго фон Гофмансталь, немецкие символисты.

Якумо Коидзуми умер внезапно, скончавшись от сердечного приступа. Случилось это накануне начала русско-японской войны, но, конечно, никак с этим событием не было связано. В наши дни Лафкадио Хирн занимает прочное и видное место в истории англоязычной литературы как один из наиболее оригинальных авторов «страшного» рассказа.

А. Б. Танасейчук

Любовь с первого взгляда в Японии случается редко. Во всяком случае, куда реже, чем у европейцев. Возможно, это связано с особенностями восточной ментальности. А может быть, причиной тому ранние браки, традиционные для Японии. Их устраивают родители жениха и невесты. Потому трагедии, вызванные внезапно вспыхнувшим чувством, довольно редки. Однако самоубийства на любовной почве случаются. Обычно они двойные и происходят чаще всего потому, что с самого начала в отношениях влюбленных было что-то неправильное, а иногда и порочное. Речь идет о горожанах. В деревнях же бывает наоборот: порой даже чистые и возвышенные отношения приводят к трагедии. В ее основе нередко лежит любовь глубокая и искренняя, корни которой – в многолетней преданной дружбе между мальчиком и девочкой с самого раннего детства. Но даже в этом случае обнаруживается любопытная разница между западным двойным суицидом и японским джоши. Второе – никогда не результат исступления, слепого отчаяния. Оно готовится, и готовится не просто методично: оно сакрально. Это – супружество, а смерть его удостоверяет. Перед богами пара клянется друг другу, они пишут прощальные письма – и умирают. Никакая клятва не может быть нерушимей и священней, нежели эта. Но бывает и так, что вмешиваются обстоятельства: искусство врачей или нечто иное вырывает одного из влюбленных из лап смерти. В таком случае выживший все равно – при первом удобном случае – довершит задуманное и расстанется с жизнью, поскольку связан обязательствами любви и чести, а они нерушимы. Конечно, если спасены оба, тогда финал может быть счастливым. Однако считается, что лучше совершить какое-нибудь ужасное преступление и отправиться на полсотни лет в тюрьму, нежели прослыть человеком, который, дав клятву умереть вместе с девушкой, нарушил ее и отправил возлюбленную в последнее путешествие в одиночестве. Если такое случилось с женщиной, она еще может рассчитывать на снисхождение. Может быть, со временем ее даже простят. Но мужчина, выживший в джоши – пусть даже и не по своей воле, – на всю оставшуюся жизнь покроет себя несмываемым позором. В глазах японцев он всегда – клятвопреступник, убийца, презренный трус, ошибка природы. Известен мне один такой случай… Но рассказывать о нем нехорошо. Лучше я поведаю историю о возвышенной и чистой любви. Она случилась в одной из деревень на востоке страны.

Деревня эта стоит на берегу широкой, но неглубокой реки. У нее каменистое русло, но полноводной она бывает только в сезон дождей, а в иное время воды в ней немного, ведь ее влагой питаются огромные рисовые поля, что простираются до самого горизонта к северу и югу. Вдалеке, на западе, тесной грядой голубеют горы, а на востоке речную долину ограничивает цепь лесистых холмов. Холмы эти начинаются совсем недалеко от деревни – до них едва ли больше полумили рисовых полей. На ближайшем к деревне холме стоит храм, посвященный Будде Одиннадцатиликому.

Деревня уединенная, но отнюдь не заброшенная. Напротив, ее можно назвать процветающей. Несколько сотен ее домов, крытых, по обычаю, соломой, разбросаны в некотором беспорядке, но посредине деревню разрезает центральная улица – здесь уже приятные глазу двухэтажные дома под черепицей, гостиницы, лавки и магазины. Есть и очень живописный храм, посвященный местной уджигами[70], и еще один – приходской: синтоистский и весьма примечательный, он укрылся в роще из тутовых деревьев – обиталище божества, покровительствующего ремесленникам, выделывающим шелковую нить.

И вот в этой деревне, в семье красильщика по имени Юкида, на восьмой год эпохи Мэйдзи родился мальчик, которого назвали Таро. Его появление на свет пришлось на несчастливый день аку-ничи. В переводе с японского это слово буквально и означает: «несчастливый день». По древнему лунному календарю он всегда выпадает на седьмой день восьмого месяца. Родители мальчика, люди суеверные, упомянутым обстоятельством были весьма огорчены и встревожены. Их тревога не укрылась от соседей. Но те как могли старались утешить родителей, особенно напирая на то, что с наступлением новой эры молодой император поменял календарь – теперь, согласно ему, злополучный день стал называться совсем по-другому: китсу-ничи, что в переводе, напротив, означает «счастливый день». Их речи, конечно, несколько успокоили родителей, но, разумеется, не окончательно. Потому они сначала отнесли ребенка в храм местной уджигами и там вознесли необходимые молитвы, сделали богатые подношения, в том числе и большой бумажный фонарь, – все для того, чтобы зло не коснулось их мальчика. А потом отправились в приходской храм, и здесь священник каннуси долго молился за ребенка, повторяя древние сутры, и махал жезлом гохэй с полосками бумаги[71] над бритой головкой младенца, а затем приготовил специальный амулет, который надел на шею малыша. После этого родители отправились еще и в дальний храм, что стоит на холме, и там возносили молитвы и совершали необходимые ритуалы, прося Будду защитить их первенца.

Когда Таро исполнилось шесть лет, родители решили отправить его в школу, которую недавно возвели на холме рядом с деревней. Дедушка купил для Таро письменные принадлежности: кисточки и дощечку для письма, бумагу, учебник, и однажды ранним утром отвел внука за руку в школу. Таро был совершенно счастлив, потому что ему очень нравилась и дощечка, и другие вещи – он радовался им, словно новым игрушкам. К тому же все уверяли его, что школа – чудесное место и там у него будет много времени для игры. Более того, на прощание мама обещала ему испечь пирожные к его возвращению.

Когда дед и внук дошли до школы – большого двухэтажного здания с окнами из стекла, – служитель проводил их в помещение, где за столом сидел весьма серьезного вида мужчина. Дедушка низко поклонился этому человеку и, называя его «сенсей», смиренно попросил взять малыша на учебу. В ответ «сенсей» встал, поклонился и беседовал со стариком вежливо и почтительно. Подошел он и к Таро, положил руку ему на голову и говорил разные приятные вещи. Но Таро внезапно испугался. Когда дедушка стал прощаться с ним, он испугался еще сильнее, и ему захотелось тут же бежать следом и очутиться у себя дома. Но учитель взял новичка за руку и отвел в большую светлую комнату с высоким потолком. В ней было много девочек и мальчиков, они сидели на скамейках. Учитель показал скамью и сказал, что Таро должен сесть туда. Все девочки и мальчики обернулись к нему и зашептались, а потом засмеялись. Таро показалось, что все смеются над ним, и он почувствовал себя совершенно несчастным. А затем прозвенел звонок, и он звучал громко и тревожно.

На другом конце комнаты находилось возвышение – небольшая платформа. Учитель взошел на нее и потребовал тишины. И голос его звучал так пронзительно и строго, что мальчик совсем оробел. Таро подумал, что учитель говорит ужасные вещи. Он не сказал, что школа замечательное место. Напротив, он очень просто произнес: «Школа не место для игры; школа – это место, где нужно много и упорно трудиться». А еще он сказал, что учеба – тяжелое дело. Она может причинять боль. Но дети должны учиться, превозмогая и боль, и трудности. Он рассказал о правилах, что заведены в школе, и о том, что их необходимо соблюдать; сообщил и о наказаниях для тех, кто не соблюдает правил – по неосторожности или с умыслом. Все испугались и притихли. Но едва это произошло, голос учителя изменился разительно, он заговорил совсем по-другому, и речь его стала такой, будто теперь отец заговорил со своим чадом: в ней звучали любовь и доброта. Он стал рассказывать о школе, о том, как она была построена; о монаршей воле, о том, что Его Величество Император повелел учредить школы по всей стране, чтобы подданные смогли стать мудрыми мужчинами и добропорядочными женщинами; и как горячо они должны любить своего благородного Императора; и какое счастье должны испытывать, когда у них появится возможность отдать за него свою жизнь. Также он говорил, что дети должны любить родителей, которым приходится тяжко трудиться, чтобы иметь возможность отправить сыновей и дочерей в школу, и каким неблагодарным и испорченным должен быть тот, кто попусту тратит время, предназначенное для учебы. Затем он начал выкликать каждого из учеников по имени и задавать им вопросы о том, что рассказывал.