Но, указывая на очевидные викторианские истоки М. Джеймса-литератора, не следует забывать и о более ранней традиции Г. Уолпола, А. Радклифф, М. Г. Льюиса. XVIII век присутствует в большинстве рассказов писателя, создает атмосферу, полноправно вторгается в повествование. Это проявляется не только в том, что писатель вообще явно неравнодушен к восемнадцатому веку – действие многих его рассказов развивается в эту эпоху, – но и в том, что «готика» восемнадцатого столетия во многом определяет стилистику и колорит его короткой прозы. Тайники, загадочные послания и надписи, таинственные совпадения, «оживающие» скульптуры, картины и древние фолианты, и, конечно же, привидения – типичные «персонажи» рассказов Джеймса. Важным сюжетообразующим компонентом новеллы являются и элементы эпистолярного жанра, широко используемые писателем. В то же время неизменной составляющей поэтики его «страшного» рассказа является и ирония. Но ее источником не могла быть «готическая» традиция. У иронии Джеймса следует искать иные корни.

Во-первых, есть все основания предположить, что одним из источников иронии писателя могла быть сама эпоха. Не следует забывать, что Джеймс писал и творил в самом конце XIX – в первой трети XX века. Современный писателю читатель уже не мог всерьез принять тех «правил игры», которые воспринимались как вполне естественные на исходе XVIII – в начале XIX века.

Во-вторых, вполне логичным будет предположение, что ирония в прозе писателя может иметь и романтические корни. Этому не противоречит жанровый ареал, разрабатываемый Джеймсом – «страшный» рассказ, «рассказ с привидениями», «мистическая новелла» и т. д., – то есть именно тот спектр жанровых модификаций новеллы, который усиленно и повсеместно, независимо от национальной принадлежности, разрабатывался романтиками. В пользу этого предположения говорит и та особенность, которую сообщает новелле фигура рассказчика. Надо сказать, что в большинстве новелл Джеймса нет деления на автора и рассказчика. Первый обычно «сливается» со вторым, образуя единое целое. Пользуясь этим приемом, писатель стремится завоевать доверие читателя, столь необходимое в произведении подобного рода. Но у «совмещения» есть и иная функция. Рассказчик не только окрашивает в ироничные тона события, о которых повествует, но с иронией смотрит и на себя, как бы извиняясь перед читателем и призывая не судить строго за то, что он верит в привидения, загробную жизнь, переселение душ и т. д. Таким образом, двойственность отношения автора к излагаемым событиям, характерные ирония и самоирония указывают на еще один источник традиции, в русле которой он развивался, – традиции романтической.

Важной характерной особенностью прозы писателя является национальный колорит. Англия, англичане, «английское», где и когда бы ни происходило действие рассказа – существенный элемент его поэтики. Но «английскость» Джеймса, помимо естественной «генетической» ее заданности, имела все-таки и литературный источник. При несомненном множестве составляющих этого источника нетрудно заметить, что особое место в нем принадлежит Шекспиру. Шекспировские мотивы пронизывают рассказы Джеймса. Его герои цитируют Шекспира, посещают шекспировские места, а некоторые из них дышат одним воздухом и сосуществуют с великим британцем на рубеже шестнадцатого – семнадцатого столетий. Даже Скандинавия – единственная, кроме Англии, страна, где живут и сталкиваются с необъяснимым герои Джеймса, – неизменно ограничена Данией гамлетовских времен с неизбежным Эльсинором и привидениями в королевском замке. И, если мы вспомним о Шекспире и об отношении писателя к знаменитому соотечественнику, то романтизация края принца Датского и его героев литератором, который никогда не покидал Британских островов, не покажется неожиданной и непонятной. Большую роль в формировании и развитии писателя, безусловно, должны были сыграть и его научные интересы: увлечение Средними веками и работа со средневековыми манускриптами, где ведьмы, мертвецы и привидения были столь же органичны и естественны, как и в рассказах Джеймса.

Творческое наследие Джеймса невелико. Писал он медленно, много и тщательно работая над текстом, и публиковался нечасто. Первые его новеллы появились в периодических изданиях в конце XIX века. Первая книга – в начале двадцатого. Всего было издано пять сборников – «Рассказы антиквария о привидениях» в 1904 г., «Новые рассказы антиквария о привидениях» в 1911 г., «Кривая тень и другие рассказы» в 1919 г., «Предупреждение любопытствующим» в 1925 г. и «Рассказы М. Р. Джеймса о привидениях» в 1931 году. Лавкрафт читал эти книги, и они ему нравились.

А. Б. Танасейчук

Двое мужчин, сидя в курительной комнате, вспоминали о славных школьных днях.

– А в нашей школе, – произнес А., – на лестнице любой желающий мог рассмотреть след ноги привидения. На что он был похож? Да ничего особенного. Всего лишь отпечаток подошвы ботинка. Если мне не изменяет память, носок у ботинка был квадратный. А лестница каменная. Но вот о самом привидении никакой истории я никогда не слышал. Если задуматься, это довольно странно, не так ли? Я удивляюсь, почему никому и в голову не пришло сочинить какую-нибудь легенду об этом призраке.

– Никогда нельзя знать наверняка. У мальчишек всегда куча историй. Кстати, вот тебе и тема для исследования – «Школьный фольклор».

– Действительно. Хотя материал довольно скудный. Мне кажется, если заняться изучением историй, которые рассказывают мальчишки друг другу в интернатах, то в конце концов окажется, что их источник всегда один и тот же – литература, книги. Просто в них все преувеличено, искажено.

– В наше время с этим проблем нет. Полным-полно журналов с рассказами о привидениях.

– Да, конечно. Но в мое время ничего подобного не было. Дай я подумаю… Нет, кое-что я все-таки помню. Во-первых, историю о доме с таинственной комнатой, в которой многие хотели переночевать. И неизменно каждого из смельчаков находили утром: съежившись, он сидел в самом дальнем углу комнаты. Он только и успевал произнести: «Я видел…» – и немедленно испускал дух.

– А… Тот самый дом на Беркли Сквер?

– Скорее всего, он и есть. Потом была история о человеке, который ночью услышал шум в коридоре, открыл дверь и увидел, что некто ползет к нему на четвереньках. У этого «некто» один глаз выпал из глазницы и болтался на щеке. Или… дай-ка вспомнить… Вот! Комната, в которой нашли мертвеца. Тот лежал в своей кровати с отметиной от лошадиной подковы на лбу. И на полу было полно следов лошадиных подков. А почему? Черт его знает! Еще была история о леди. Войдя в спальню, она закрыла за собой дверь на ключ и вдруг слышит – с кровати из-под балдахина доносится тоненький голосок: «Ну вот, теперь мы остались вдвоем на всю ночь». И никакая из этих историй не имеет ни объяснения, ни продолжения. И я не удивлюсь, если узнаю, что их рассказывают до сих пор.

– Думаю, рассказывают. И наверняка с продолжением, почерпнутым в каком-нибудь малопочтенном журнале. А ты сам, я полагаю, никогда не слышал о настоящем школьном привидении? Наверняка не приходилось. И никто не слыхал, я многих об этом расспрашивал.

– Ты говоришь так, будто сам что-то знаешь.

– Да нет, точно мне ничего не известно. Но одно событие я помню. Это случилось тридцать с лишним лет назад. Тогда я учился в одной уважаемой частной школе. Но вот объяснения тому, что произошло, у меня нет и до сих пор.

Школа, о которой я говорю, расположена недалеко от Лондона. Она помещалась в большом старинном доме – огромном, сложенном из белого камня, окруженном красивым парком. В нем росли высокие кедры и древние вязы, такие и сейчас в изобилии растут в старинных поместьях по берегам Темзы. В парке были еще и площадки для игр, три или четыре – там мы обычно играли. Мне кажется, что это было довольно симпатичное место. Но это я сейчас так думаю, – едва ли мальчишкам придет в голову, что школа, в которой они учатся, может представлять что-то стоящее.