Наконец, также и человеческая индивидуальность обусловлена смертью. Мы придем к такому выводу, если вместе с Гегелем допустим, что нельзя быть индивидуальностью, не будучи свободным, и нельзя быть свободным, не будучи конечным, или смертным. Но вывод этот прямо проистекает из гегелевского определения Индивидуума.
Индивидуум для Гегеля — это синтез Единичного и Всеобщего. Единичное — это просто «налично-данное», «естественное», животное, пока к единичному не присоединилась, образовав человеческую индивидуальность, всеобщность речи и действия (речь берет начало в действии). Так вот, действование единичного /отдельного лица/ — ведь действует всегда именно единичное — будет поистине всеобщим только тогда, когда оно будет представлять и осуществлять «общую волю» некой «общественности» (Gemeinwesen), т. е. в конечном счете Государства. Только лишь совершая гражданские поступки (вопреки своим «частным», личным /particulier/ интересам), человек на самом деле и поистине оказывается всеобщим, оставаясь при этом единичным; только в Государстве и посредством Государства обнаруживается и осуществляется человеческая индивидуальность, ибо Именно Государство сообщает единичному всеобще признанные реальность и значимость. Но действование посредством Государства и для него достигает наивысшей точки тогда, когда единичное /«отдельное лицо» — particuliere/ рискует своей жизнью ради достижения чисто политических (= всеобщих) целей; гражданин, который отказывается рисковать жизнью ради Государства, утрачивает гражданство, т. е. всеобщее признание. Стало быть, в конечном счете человек может быть индивидуумом только потому, что он может умереть.
Гегель недвусмысленно утверждает это в «Лекциях» 1803–1804 учебного года (vol. XIX, р. 230, 32-я строка—231, 10-я строка):
«Это наличное бытие [диалектически] снятого бытия (Aufgehobenseins) единичной целостности [т. е. Гражданина, индивидуума] есть тотальность [взятая] как абсолютно всеобщая, как абсолютный Дух [= Народ, = Государство]. Это Дух в качестве абсолютно реального Сознания. Единичная целостность [т. е. индивидуум] созерцает себя [в Государстве, в качестве гражданина] в качестве идеальной, диалектически снятой [целостности]; и она более не является единичной; напротив, для самой себя она есть это снятие самой себя, она признана [как Гражданин], всеобща [в качестве Гражданина], только будучи [целостностью] снятой [диалектически]. Тотальность [=Всеобщее] как некое Единичное [т. е. Индивидуальность] положена в (an) себе самой в качестве тотальности только возможной, для-себя-не-существующей, положена только как всегда открытая смерти в своем пребывании (Bestehen) отрекшейся от себя самой тотальности, которая существует, правда, в виде отдельной целостности — в качестве семьи, как отношение собственности [частной], удовольствия [личного], но так, что это отношение [исключительно частное, каковым являются семья, собственность и удовольствие] есть для нее самой [отношение] идеальное, и доказывается [erweist] тем, что приносится в жертву.»
В том, что Индивидуальность заключает в себе и подразумевает конечность, или смерть, можно убедиться иным путем.
Всеобщее — это отрицание Единичного как такового. Для того чтобы преобразовать конкретную сущность (= единичное) в понятие (=всеобщее), в «общее понятие», ее нужно изъять из hie et nunc ее наличного бытия (эта собака есть здесь и теперь, но понятие «эта собака» есть «повсюду» и «всегда»). Точно так же, если нужно осуществить индивидуальность, преобразуя единичность существования в человеческую всеобщность, нужно реально изъять человека из его hie et nunc. Но для человека-животного это изъятие равносильно смерти, ибо когда перестают быть здесь и теперь, вообще перестают быть (в качестве мертвой, эта собака также есть «везде» и «всегда»). Таким образом, реальное проникновение Всеобщего в Единичное означает завершение бытия этого последнего, т. е. его действительную смерть. И если человеческое существование может быть всеобщим, все же оставаясь единичным, т. е. Человек может существовать как индивидуум, то это единственно потому, что всеобщность смерти наличествует в нем при жизни: — идеально, поскольку он ее сознает, и реально в качестве осознанного риска собственной жизнью (коль скоро сознание предполагает этот риск).
Гегель не раз подчеркивает то обстоятельство, что именно смерть есть наивысшее проявление и, если угодно, «осуществление» Всеобщего в наличном бытии. Среди прочего он говорит об этом в «Лекциях» 1803–1804 учебного года, в «Лекциях» 1805–1806 учебного года и в «Феноменологии духа»:
«Смерть есть сторона раздвоения рода [на единичное и всеобщее] и полное освобождение моментов [каковые суть Единичное и Всеобщее]; [смерть — это] непосредственное единство налично-данного Бытия (Seins), но в его понятии [она есть] всеобщая Самость (Selbst), которая существует как всеобщее» [vol. XIX, р. 254, 4—8-я строки]. — «В смерти — абсолютная мощь, господин единичного, т. е. общая [= всеобщая] воля стала чистым наличным Бытием [каковое есть труп гражданина, погибшего за Государство]» [vol. XX, р. 225, примечание 3]. — «Эта всеобщность, которой достигает отдельное лицо как таковое, есть чистое бытие, смерть; …смерть есть завершение (Vollendung) и наивысший труд, который предпринимает индивид как таковой [т. е. как Единичное] в интересах этой общественности [= Государство, = Всеобщее]» [ «Феноменология духа», р. 321, 31—32-я строки и 322, 6—8-я строки/ с. 239, 18— 17-я строки снизу, 2-я строка снизу и последняя/].
Таким образом, «способность умереть» (Fahigkeit des Todes) составляет необходимое и достаточное условие не только свободы и историчности человека, но также и его всеобщности, без которой он не был бы по-настоящему индивидуальным.
«Истинное бытие человека есть его действие», — говорит Гегель. Действие же — это осуществление Негативности, которая в «феноменальной» плоскости обнаруживается как смерть. Разумеется, как смерть осознанная и волимая, т. е. свободно взятая на себя без давления со стороны какой-либо жизненной необходимости. Так берет на себя смерть человек, который сознательно рискует жизнью, движимый единственно желанием «признания» (Anerkennen), движимый только «тщеславием». Желание быть признанным — это желание желания, т. е. не чего-то налично-данного ^природного), но его наличного отсутствия /de la presence de V absence d'un tel etre/. Это желание выходит за пределы /transcende/ природного налично-данного и в той мере, в какой осуществляется, созидает запредельное-природе /trans-naturel/, или человеческое, бытие. Но желание осуществляется лишь постольку, поскольку оно сильнее природного налично-дан- ного бытия, т. е. в той мере, в какой оно его уничтожает. Сущее, которое уничтожает себя в связи с желанием признания, и правда исчезает; но это — исчезновение человеческого сущего, смерть в собственном смысле слова. И только такое уничтожение животного творит Человека. Человек, это правда, умирая, становится ничем. Но пока смерть продолжается как осознанное желание рисковать жизнью ради признания, Человек сохраняется в бытии как сущее человеческое, т. е. переступающее пределы /transcendant par rapport а/ налично-данного бытия, Природы.
Человек, стало быть, появляется (или сотворяет себя) в природном Мире (налично-данном) тогда, когда вступает в первую кровавую Борьбу исключительно из соображений престижа. Это значит, что некое бытие может утвердиться в качестве бытия человеческого только при том условии, что оно — конечное, или смертное (т. е. «живое»). И это также означает, что такое сущее может жить по-человечески только при том условии, что оно «делает действительной» свою смерть: осознает ее, «берет на себя», смотрит ей в лицо. Быть Человеком — это, для Гегеля, мочь и уметь умирать. Значит, «истинное бытие человека» — это в конечном счете его смерть как осознанное умирание[339].
