Гамлет = Трагедия Интеллектуала. Только современные Трагедии суть трагедии интеллектуалов: Гамлет и Фауст. Но эта Трагедия (буржуазная, или христианская) есть трагедия бездействия.[153] Напротив, Трагедия языческого Господина — это трагедия действия. Интеллектуал может быть трагичным, поскольку он схож с Господином в том, что не работает. Но он тем более не борется и этим он похож на Раба (это Буржуа = Раб без Господина). Итак, то ли Трагедия бездействия, то ли Комедия «мирной», читай пацифистской, праздности.

Р. 514, последняя строка /с. 395, первая строка/: «Das Bewuptsein schloss»… и т. д. /«Сознание раскрыло»… /.[154]

Важное слово здесь: Betrug (обман или ложь; лицемерие).

Обман, ложь Трагедии: Господин верит сам и хочет заставить всех поверить в то, что он — Господин и только Господин, и что своим господским действованием он полностью исчерпывает человеческую сущность вообще и свою собственную. Это ошибка, если не надувательство. Потому что дело не в том, чтобы искоренить единичное /1е particularisme/ и оставить одно только всеобщее /l'universa- lisme/, но в том, чтобы их соединить: само существование Господина без Единичного было бы невозможно. Что, в конце концов, выходит наружу благодаря трагедии? То, что, руководствуясь всеобщим, Господин фактически действует как Отдельное лицо. Ведь вполне очевидно, что натура Господина (его «характер») партикулярна (поскольку отлична от натуры Раба, Женщины) и, значит, ограничена. Претендующий на Всеобщность Господин заключает в себе не меньше Единичного, чем тот, кто открыто встает на сторону последнего (на сторону Семьи).

Действующему по-господски Господину не избежать ни Трагедии, ни трагического Обмана. Идеал Господина не- жизнеспособен: по-господски можно только умирать. Господин, который хотел бы жить по-господски, — Обманщик. Он «исполняет роль» трагическую, а это — «лицемерие». Трагедия более невозможна как таковая, она должна исчезнуть как литературный жанр (уступив место Комедии, позже — Роману).

Решение, которое предлагает Эсхил: умиротворение, бездеятельность Государства (или война с внешним врагом, что было бы возвращением к Эпосу). Итак: превращение военного Государства Господ в буржуазную «демократию» — Комедия.

Аналогия финала «Орестеи» и «Мира» Аристофана. Мы видим, что Аристофан — это уже-Буржуа, тоскующий по прошлому Господству, и что Эсхил — это еще-Господин, взыскующий буржуазного будущего.

Р. 515, последняя строка /с. 395, внизу/: «Dieses Schicksal…» и т. д. /«Эта судьба…»/.[155]

Еще один итог Трагедии: изгнание населения с неба. Остается только Зевс, но и он уже бог Семьи, очага. Фактически Эринии победили Аполлона и Афину, мирный договор с ними на самом деле вывел из игры божественных покровителей города. Но в некотором смысле это также победа Афины, так как Эринии сделались гражданками, — в этом уже есть что-то комическое.

Трагический Герой — это Буржуа, который надел маску-личину («лицемер») и снял ее после представления. Ибо на самом деле жить Господином нельзя, можно только играть его «роль». Эта игра становится осознанной и откровенной в Комедии.

3. Комедия (р. 517, 9-я строка-520 /с. 390–399/).

Комический, или буржуазный, Мир однороден. Нет более неразрешимого конфликта; нет бегства от Мира: однородный Мир — это Мир без Бога. Этот атеизм нов по сути, и это — то, что принесла с собой Комедия. Искусство в качестве Религии остается в прошлом (происходит его «снятие»), и художественная Религия — тоже.

Человек оставляет позади этап этой Религии; ее претендовавшие на совершенство боги становятся смешными, «комическими». Но чтобы мочь смеяться над богами, Человек все же должен верить в Бога. В Комедии он еще не по-настоящему безбожник.

Буржуа (поначалу греки, позднее Интеллектуал) ироничен, но потом он должен посерьезнеть и сделать что-то добротное («etwas Rechtes sein will» /«желая быть чем-то настоящим»/ (р. 517, 11-я строка снизу/ с. 397, 4-я строка/)).

Тема комического действия — осуществление Единичного как Единичного. Но Человеку не забыть Всеобщего, явившегося в Трагедии. Он ищет в Комедии некий синтез, но это еще никак не подлинный синтез, скорее односторонняя разработка Единичного с прицелом на будущий синтез со Всеобщим. Нет, стало быть, «удовлетворения» в Комедии; ироничный Буржуа по-прежнему религиозен, он оставляет при себе искусство, литературу.

Боги умирают в Комедии. Но их смерть носит еще религиозный характер. (Не будем забывать, что представление Комедии было частью религиозной жизни в Афинах). Богословие, которое произойдет отсюда, будет христианским Богословием распятого Бога.

В то же время для Буржуа Природа — только то, благодаря чему он продолжается как Sein, природное Бытие (может пить, есть и т. д.). Комедия, таким образом, наносит смертельный удар естественной Религии (Искусство убивает Природу).

Буржуа ищет правды; это всесокрушающая диалектика Сократа: релятивизм, критическая ирония, использование пустых («абстрактных») понятий Красоты и Блага.

Итоги Комедии: самообожение отдельного Человека; Буржуа, который забыл о Господстве, радуется благосостоянию, живет в лоне Семьи и полагает, что тем самым исчерпывает все жизненные возможности. Но все же Befriedigung, «удовлетворения», нет; ибо и та Религия, которая наиболее полно выражает дух Буржуа, Протестантизм, есть только завершение несчастного Сознания, но не его отмена.

Введение (р. 521–525, 18-я строка /с. 399–402/). Любопытно: о Комедии говорится как раз перед тем, как перейти к разговору о Христианстве.

«Легкомыслие» (Leichtsinn) Комедии выражается в положении: «das Selbst ist das absolute Wesen», «самость есть абсолютная сущность»[156] (Бог). Первая Религия: естественная Религия = бог без человека. Первое безбожие: Комедия = человек без бога. Затем приходит Христианство = бог, который становится человеком. Второе (и последнее) безбожие: гегелевская Наука = человек, который становится богом. В Комедии Язычество «снимает» само себя, а также и Искусство, потому что Язычество — это художественная Религия. В Комедии Искусство соприкасается с реальной жизнью. И вот эта самая реальная жизнь, отражающаяся в Комедии, и кладет начало Христианству: «буржуазной» жизни. Комедия, показавшая, что мирская жизнь возможна, «снимается» в качестве Комедии; и вот перед нами Буржуа, который относится к себе серьезно и который живет той жизнью, что была представлена в Комедии: это христианский Буржуа, он-то и создаст христианское Богословие.

(Р. 521, абзац /с. 399/: «Dieser Satz…»/ «Это положение…»/ [157] — резюме главы VI).

В Мире Комедии к буржуазному Благосостоянию прибавляется несчастное Сознание, из которого происходит Христианство. Мы, следовательно, присутствуем при переоценке ценностей, обновлении теизма; но это отнюдь не возврат к естественной Религии, к божественной потусторонности Lichtwesen /светлого существа/. Говорящий о Боге христианский Богослов знает, что он говорит также и о себе самом. Атеизм Комедии был неосознанным. Богослов сознателен только наполовину, потому что атеизм в его богословии Богочеловека существует только в зародыше. Христианский Бог — это уже не какое-то природное Sein, но Selbst, Самость /ип Moi-personnel/: это, стало быть, очеловеченный Бог; но он еще открыто не отождествлен с Человеком.

Частная собственность, юридическое Лицо (римское Право), Монотеизм (иудаистический) — три существующие параллельно феномена, которые сходятся вместе в буржуазном христианском Мире. Стоицизм, Скептицизм, несчастное Сознание (= Христианство) — три идеологии, выражающие реальность буржуазного Мира.