Также и в «Лекциях» 1805–1806 учебного года Гегель подчеркивает то обстоятельство, что именно неизбежная в войнах смерть делает войну пружиной Истории (vol. XX, р. 261, 18-я строка — р. 262, 2-я строка):[338]
«Военное сословие и война являются действительным принесением самости в жертву, они ставят индивида перед опасностью смерти, и последний созерцает (Anschauen) свою абстрактную непосредственную негативность подобно тому, как он является своей позитивной непосредственной самостью (…) так что [на войне] каждый, как вот этот отдельный (индивид), сам себя делает (macht) абсолютной властью [Macht], созерцает сам себя как абсолютно свободного, а для себя и реально по отношению к другому (Anderes) как всеобщую негативность. Это разрешается (gewarht) ему только в войне: это преступление [совершаемое] ради Всеобщего [= Государство]; ради сохранения [опосредованного отрицанием] целого [= Государство] от врага, который стремится его разрушить. Это отчуждение (Entausserung) [Единичного во Всеобщее] должно иметь такую абстрактную форму, в нем не должно быть ничего личного, убивают и встречают смерть хладнокровно, не в открытом сражении, где отдельный (индивид) встречается с противником лицом к лицу и убивает его с ненавистью; нет, убивают и умирают безлично, смерть приходит из порохового дыма.»
Стало быть, именно война, несущая смерть, обеспечивает историческую свободу и свободную историчность Человека. Человек историчен настолько, насколько действенно он участвует в жизни Государства, и высшей формой такого участия будет добровольный риск жизнью в войне чисто политического характера. Таким образом, человек настолько на самом деле историчен, или человечен, насколько он — воин или, по крайней мере, может стать воином.
Гегель без обиняков говорит об этом в «Системе морали» (1802? год). Здесь он еще допускает непременное деление общества на три «сословия» (St'ande), или класса: крестьяне, ремесленники и торговцы, дворянство. Первые два «сословия» трудятся, но не воюют и не рискуют жизнью ради Государства. Напротив, дворянство — сословие по существу военное, что позволяет ему вести по-настоящему человеческую жизнь, при этом не работая и пользуясь продуктами труда других классов: «их труд — только война и потребное воину обучение (Bildung)» (vol. VII, p. 476, 16—18-я строки). Так вот, только дворянство — и оно одно — творит Историю. Прочие классы лишь «претерпевают» ее, им ничего не остается, как смотреть со стороны на историческое движение, воплощенное в политической и военной жизни дворянства.
Гегель выражает эту мысль на сугубо «метафизическом», читай шеллингианском, языке, но выражает достаточно ясно (vol. VII, р. 476, 38-я строка—477, 8-я строка):
«Главная польза [от военного дворянского сословия] в том, что оно есть абсолютно реальная форма нравственности, являющая собой также и для них [для прочих сословий] образ Абсолюта [= Государство], существующий (seien- de) как налично-данное и находящийся в движении [= диалектическом, = историческом, т. е. представляет собой], реальное созерцание самого высшего из того, что только требует сущность морали. По своей природе эти [невоенные сословия] застыли в этом созерцании. Они пребывают вне абсолютного понятия, посредством которого она [эта сущность], положенная (gesetztes) для их сознания лишь в качестве внешнего (Ausseres), сделалась бы их собственным абсолютным [диалектически] движущимся Духом, который преодолел бы (uberw'ande) все их различия и [налично-дан- ные] особенности. То, что их нравственная природа достигает этого созерцания, — это преимущество им даровано первым сословием [военной аристократией].»
Позже, как раз в «Феноменологии духа», Гегель отходит от этого «феодального» понимания общества. Наличие праздного военного сословия он считает теперь лишь исторически преходящим явлением. Но и в «Феноменологии» он снова говорит об исторической необходимости войн.
Здесь Гегель среди прочего говорит следующее (р. 324, 9—30-я строки / с. 241, 14-я строка снизу—242, 5-я строка/):
«Таким образом, с одной стороны, общественность (Gemeinwesen) может организовываться в систему личной независимости и собственности [частной], личного и вещного права [частного]; а с другой стороны — расчленять на собственные сочетания (ZusammenkUnften) и делать независимыми способы работы для осуществления прежде всего единичных целей — приобретения и наслаждения. [Но] Дух всеобщего сочетания [= Государство] есть простота (Ein- fachheit) и негативная сущность (Wesen) этих изолирующихся систем. Для того чтобы последние не укоренились и не укрепились (festwerden) в этом изолировании, благодаря чему целое могло бы распасться и дух улетучился бы, правительство должно время от времени внутренне потрясать их посредством войн, нарушать этим и расстраивать (verwirren) наладившийся (zurechtgemachten) порядок и право независимости; индивидам же, которые, углубляясь (sich vertie- fend) в это, отрываются от целого и неуклонно стремятся к неприкосновенному [отдельному] для-себя-бытию и личной безопасности, дать почувствовать в указанной работе, возложенной на них [войной], их господина — смерть. Этим разложением (Auflosung) формы существования дух ^Государство] предотвращает погружение (Versinken) из нравственного наличного [исторического, или человеческого] бытия в природное (Dasein) и сохраняет самость своего сознания и возводит его в свободу и в свою силу.»
Конечно, это отрывок из параграфа, посвященного античному Государству (глава IV, А, а). Господин, гражданин языческого Государства, по определению, не работает. Будучи праздным, он не «подвергает отрицанию» внешнюю Природу. Его собственно человеческая, т. е. свободная или отрицающая, деятельность сводится к отрицанию своей собственной врожденной «природы». Вершиной этого отрицания будет смертельный риск, которому он подвергает себя в борьбе исключительно ради престижа, в чисто политической войне, лишенной какой бы то ни было «жизненной необходимости». Языческое Государство, гражданами которого являются неработающие воины, может, следовательно, быть подлинно человеческим, т. е. свободным и историческим, только в войнах и посредством войн ради чистого престижа, которые оно ведет время от времени.
Раб и бывший Рабом трудящийся могут, в принципе, очеловечиться благодаря своему труду, не рискуя жизнью. Поскольку, трудясь, они «отрицают» внешнюю налично- данную реальность и тем самым преобразуются сами. Стало быть, в принципе, Государство, чьи граждане трудятся, могло бы отказаться от войн, сохраняясь при этом как Государство или собственно человеческое образование. Но в приведенном отрывке Гегель говорит, что пацифистское по существу Государство практически перестает быть Государством как таковым, превращаясь в частное промышленное и торговое объединение, высшей целью которого является благосостояние его членов, т. е. как раз удовлетворение их «естественных», читай животных, потребностей. Таким образом, в конечном счете только участие в кровавой политической борьбе возвышает человека над животным, делая из него гражданина.
Как бы там ни было, последним назначением человека, по Гегелю, является синтез военного существования Господина и трудовой жизни Раба. Человек, полностью удовлетворенный своим существованием и тем самым завершающий историческое развитие человечества, — это Гражданин всемирного однородного Государства, т. е., по Гегелю, трудящийся и солдат революционных армий Наполеона. Итак, именно война (за Признание) завершает Историю и приводит Человека к совершенству (= удовлетворенность). Человек, таким образом, может достичь совершенства лишь постольку, поскольку он смертен и вполне осознано идет на смерть.
Конечно, как только учредится всеобщая однородная Империя, не будет больше ни войн, ни революций. Отныне человек сможет жить, не рискуя жизнью. Но тогда подлинно человеческой будет жизнь Мудреца, которому достаточно все понимать и не надо ничего отрицать или изменять (разве что само по себе понимание требует перевода реальных «сущностей» в речь). Жизнь эта, стало быть, ни свободна, ни исторична в собственном смысле, том смысле, который имеет в виду сам Гегель, когда говорит о Человеке, еще не дожившем до конца Истории. Свобода и историчность в собственном смысле этих слов не отделимы от смерти: только смертное сущее может быть свободным и историчным при том условии, что оно принимает идею и действительность своей смерти и способно рисковать жизнью без всякой «необходимости», но исключительно ради «идеи», или «идеала».
