Если мы не упустим из виду сущностную полноту равно существенных соотношений, усматриваемых и бросающихся в глаза как единое целое внутри cogitatio и cogito у Декарта, то уже благодаря этому прояснению сути cogitare даст о себе знать основополагающая роль пред-ставления как такового. Здесь обнаруживается, что такое лежащее в основе, субъект, — а именно представление, — и для чего субъект есть subiectum — а именно для существа истины. Основополагающая роль пред-ставления, т. е. cogitatio, выражена Декартом, собственно, в его тезисе, который служит для него законом всех законов и первоначалом метафизики, — в тезисе: ego cogito, ergo sum. Об этом тезисе он говорит (Principia I 7): «Наес cognitio, ego cogito, ergo sum, est omnium prima et certissima, quae cui libet ordine philosophanti occurrat». «Это познание, „я представляю, следовательно, я существую“, есть среди всех познаний первое (по своему рангу) и достовернейшее, бросающееся в глаза всякому, кто ведет упорядоченное (верное сути вещей) метафизическое рассуждение».

Тезис «ego cogito, ergo sum» есть первый и достовернейший не вообще и не все равно для какого мнения и представления. Он первый и достовернейший только для такого мышления, которое мыслит в смысле метафизики и ее первоочередных и подлинных задач, т. е. спрашивает, чтó есть сущее и на какой непоколебимой основе покоится истина о сущем.

Попробуем теперь соответственно данному прояснению существа cogitatio истолковать тезис, составляющий для Декарта первоначало метафизики. Восстановим в памяти сказанное выше о cogitatio: cogitare есть per-cipere, cogitare есть dubitare; cogito есть cogito me cogitare.

Самой большой помехой для правильного понимания тезиса встает форма, которую ей придал Декарт. Из-за нее — из-за этого ergo («следовательно») — начинает казаться, будто тезис есть умозаключение, которое в полностью развернутом виде строится из большей, меньшей посылок и вывода. Будучи эксплицирован в каждой своей части, тезис должен тогда звучать следующим образом: большая посылка: is qui cogitat, existit; меньшая посылка: ego cogito; логический вывод: ergo existo (sum). В довершение путаницы сам Декарт называет свой тезис «conclusio», выводом. Вместе с тем нет недостатка в наблюдениях, ясно говорящих, что тезис нельзя понимать в смысле логического вывода. Многие толкователи тоже сходятся на том, что «по-настоящему» тезис вовсе не логический вывод. Правда, с таким «негативным» утверждением мы недалеко уходим; ибо после допущения, что наш тезис — никакой не вывод, а все и без того достаточно ясно, возникает всего лишь противоположный, равно несостоятельный, взгляд.

Это допущение, конечно, может само напрашиваться постольку, поскольку тезис имеет характер высшего первоначала, а «первые начала» и не нуждаются в доказательствах, и не доступны никаким доказательствам. Они, как говорится, обладают самоочевидностью. Только откуда в таком случае спор о декартовском тезисе? Почему эта его «самоочевидная достоверность» так недостоверна и сомнительна в своем содержании? Может, дело в том, что Декарт мыслил слишком туманно и, выставляя свое «первоначало», не проработал его с достаточной тщательностью? Или проблема в истолкователях? А ведь люди между тем собрали все, что говорилось и самим Декартом, и его противниками, и снова Декартом в его возражениях им, все это не раз и не два проштудировали, и, тем не менее, с нашим тезисом дело пока еще неясно.

Причина тому, надо думать, все та же самая, которая загораживает нам подступы к сущностным философским тезисам: недостаточная простота и бытийность нашей мысли, легковесная поспешность наших расхожих предвзятых мнений.

Так, люди считают «положение о противоречии» вневременно значимым «первопринципом» («аксиомой»), не задумываясь над тем, что это положение для метафизики Аристотеля имеет принципиально другое содержание, играя в ней другую роль, чем для Лейбница, и обладает опять же одной истинностью в метафизике Гегеля и другой — в метафизике Ницше. Это положение в каждом случае говорит нечто важное не только о «противоречии», но и о сущем как таковом и о роде истины, в свете которой воспринимается и размечается сущее как таковое. То же относится и к декартовскому ego cogito-sum. И здесь мы поэтому тоже не можем надеяться, будто с волшебной палочкой «само собой разумеющегося» сразу же выведем все на чистую воду. Мы должны попытаться, опираясь на нашу предварительную интерпретацию понятия cogitatio, мысленно измерить тезис ego cogito-sum его собственной мерой. В своем словесном звучании тезис нацелен на sum, «я есмь», стало быть, на познание факта моего существования. Но если тут вообще требуется в каком-то определенном аспекте доказать, что я, т. е. «Я», ego как осуществляющий свое пред-ставление, существую, то для этого не нужно умозаключений, которые из удостоверенного наличия чего-то известного делают вывод о наличии чего-то прежде неизвестного и неудостоверенного. Ведь в человеческом пред-ставлении предмета благодаря этому последнему как пред-стоящему и представленному к нему уже при-ставлен тот, «перед кем» стоит предмет, а именно сам пред-ставляющий, так что человек в силу этой своей при-ставленности к предмету вправе, в качестве представляющего, сказать о себе: «Я». «Я» в своем «я есмь» — а именно: представляющий — изнутри представления известно этому представлению ничуть не меньше, чем представляемый предмет. Я — в качестве представляющего Я — с такой достоверностью при-ставлено к представлению, что никакое самое логичное умозаключение никогда не сравняется по своей достоверности с этой приставленностью представляющего к себе самому[215].

Отсюда только мы начинаем видеть, почему декартовское «ergo» нельзя принимать за скрепу между двумя посылками одного умозаключения. Мнимая большая посылка — is qui cogitat, est — никогда не сможет служить основанием для cogito-sum, потому что сама бóльшая посылка извлечена задним числом из cogito-sum, причём таким способом, что cogito-sum оказалось искажено в своем принципиальном содержании. Не «я есмь» впервые выводится из «я представляю», а «я представляю» есть по своей сути то, что заранее уже при-ставило ко мне это «я есмь» — в смысле: пред-ставляющий. Мы имеем теперь право выбросить из формулировки декартовского тезиса сбивающее с толку ergo. А если будем все-таки его употреблять, то должны толковать его в другом смысле. Ergo не может означать: «следовательно». Тезис есть conclusio, вывод, но не в смысле вывода умозаключения, построенного из большой, малой и заключительной посылок. Он — conclusio в смысле непосредственного смыкания двух по своей сути взаимопринадлежных и в этой своей взаимопринадлежности устанавливаемых вещей. Ego cogito, ergo: sum; я пред-ставляю, «и здесь заключается», «здесь самим фактом представления заранее уже заложено» наличие Я как сущего. «Ergo» не выражает следования, оно указывает на то, чем cogito не просто «является», но в качестве чего оно себя также и знает — сообразно своей сущности, как cogito me cogitare. «Ergo» здесь значит все равно что: «и этим само собой уже подразумевается…». Мы всего отчетливее выразим то, что сказано словом «ergo», если опустим его, а кроме того, снимем местоимение ego, ставящее акцент на «Я», поскольку Я тут малосущественно. Тезис Декарта будет тогда гласить: cogito sum.

Что говорит тезис cogito sum? Он выглядит почти как «уравнение». Но здесь нам грозит новая оплошность, перенос форм высказывания определенной области знания — математических уравнений — на высказывание, исключительность которого такова, что оно не сравнимо ни с каким другим, причём ни в одном аспекте. Математическое истолкование тезиса в смысле уравнения напрашивается потому, что «математическое» задает тон в декартовской концепции познания и науки. Однако остается еще спросить: берет ли Декарт просто готовый и привычный метод «математического» познания за прообраз всякого знания — или наоборот, заново, причем метафизически, переопределяет существо математического? Имеет место второе. Поэтому нам придется еще раз попытаться поточнее определить содержание декартовского тезиса и, главное, ответить на вопрос, чтó полагается «посредством» этого тезиса в качестве «субъекта».