Сига Сигэтака воспевал вулканы, для него их главной особенностью являлась способность пробуждать в человеке поэтические чувства. Разумеется, он знал и про тот ущерб, которые могут наносить человеку извержения, но этот ущерб для него величина исчезающе малая. Предугадывая читательское недоумение, он возражает гипотетическому оппоненту («гостю»), который смущен тем фактом, что автор не упоминает о разрушительной силе вулканов. Сига Сигэтака отвечает ему следующим образом: без вулканической деятельности и без гор земля была бы совершенно круглым, скучным и унылым шаром, пейзаж не вызывал бы восхищения, виды Японии были бы лишены присущей им красоты. Поскольку по мере подъема в гору можно наблюдать различные климатические зоны и разнообразие растительной жизни, то отсутствие гор привело бы к уменьшению многообразия, которое понимается как исключительно положительное свойство. Наличие гор увеличивает поверхность территории Японии, умножает ее разнообразие. Выслушав похвалу горам, смущенный гость вопрошает: разве жизнь японцев не наполнена ужасом ожидания неминуемых извержений? Разве постоянный страх не препятствует развитию страны? Разве европейские державы и Америка не смогли достичь впечатляющего развития, несмотря на то что там отсутствуют вулканы? Но «хозяина» трудно смутить. Он упрекает собеседника в слабом знании истории: ведь сам Древний Рим, являющийся предшественником современной европейской цивилизации, построен на скале вулканического происхождения, а потому его можно назвать «вулканической страной». Следовательно, и Япония, являющаяся такой же вулканической страной, тоже должна выполнить свое «небесное предназначение» и стать «истоком для будущей восточной цивилизации». И тут собеседнику возразить уже нечего – он позорно ретируется. А Сига Сигэтака заключает: японцам были дарованы вулканы, потому что «без их воспевания, без восхваления их красоты японцы перестали бы быть японцами» (с. 189–191).

Сига Сигэтака делал упор на том, что Япония – это страна вулканов. Идея запала в душу, и вот известный литератор Сасакава Римпу (1870–1949) предложил считать Японию страной не островной, а вулканической. Основанием для такого умозаключения послужило то, что национальный характер японца вовсе не является «островным» – японцы не глупы и не узколобы. На самом деле японцы обладают «вулканическим» характером, ибо Япония – страна вулканов. В этом отношении Япония похожа на Италию и Испанию, а потому и характеры этих народов схожи. Разве Гарибальди не является воплощением японского духа? И разве Дон Эмирити (непонятно, кто в данном случае имеется в виду) – это не воплощение патриота японского типа? Все народы, включая японцев, которые проживают в вулканических зонах, отличаются жаркими чувствами, глубоким проникновением в суть вещей, трудолюбием, веселым нравом, склонностью к искусству[459]. Другой автор утверждал, что, «к счастью», неподалеку от Токио находится множество вулканов, а потому японские художники имеют предмет для вдохновения, точно также как и художники Италии, считающейся колыбелью европейского искусства[460].

Огата Гэкко. Небожительница

Вулкан Асама.

Рисунок из книги «Японский ландшафт»

Это было время, когда японцы активно и болезненно искали истоки своей культуры, искали и находили их даже в вулканической природе, которая стала считаться не наказанием, а природным даром.

Проблема «остаться японцами» волновала тогдашнее общество – ведь очень многим казалось, что вестернизация лишает их национальной идентичности. Как сделать так, чтобы японцы продолжали оставаться японцами? На этот вопрос Сига Сигэтака продолжает отвечать в приложении к разделу о горах. Это приложение имеет заголовок «Следует развивать желание подниматься в горы».

В приложении содержится призыв к школьным учителям, которым предлагалось побуждать учеников к занятиям горным туризмом, для чего те должны писать сочинения на темы, связанные с подъемом на горы (с. 203–204). Сига Сигэтака пишет о практической стороне горного туризма, отмечая необходимость тщательной подготовки к восхождению. Он подчеркивает, что европейская одежда удобнее для туризма, чем японская, дает инструкции по ношению европейской обуви и уходу за ней. Автор предлагает также советы по питанию и снаряжению, предостерегает об опасностях, описывает горные маршруты.

Читатели воспринимали практические советы как результат личного опыта Сига, но на самом деле эти параграфы были изложением книги англичанина Гальтона «Искусство путешествовать» (Galton F. The Art of Travel), четвертым изданием (1867 г.) которой пользовался Сига. При описании японских гор Сига также широко использовал изданный в Англии справочник «A Handbook for Travellers in Central and Northern Japan», составленный Э. Сато[461]. Сига Сигэтака пропагандировал хайкинг, но сам он никогда не поднимался на высокие горы. Возможно, это отчасти связано с его тучностью. Кажется, самой высокой горой, которую он «покорил», была гора Цукуба (преф. Ибараки) высотой 877 м. В то же время публика воспринимала его как бывалого покорителя гор, потому что его описания гор обладали художественной убедительностью.

В Европе того времени хайкинг расценивался как разновидность спорта, средство для повышения физических кондиций, забота о здоровье. Любование горным пейзажем было только одной из составных частей той «пользы», которую способен принести туризм. Однако для самого Сига Сигэтака хайкинг был важен не столько как средство повышения физических кондиций, сколько как новая, дополнительная возможность любования пейзажем. Таким образом, автор манил читателей эстетикой гор. Подъем на гору – это подъем не столько тела, сколько духа. Дополнительная возможность создавалась потому, что раньше, в эпоху Токугава, вид с гор никогда не становился предметом любования и воспевания. Японские художники и поэты изображали горы, находясь у их подножия. Подъем на горы был уделом паломников, странствующих буддийских монахов (ямабуси), но их интересовали не столько открывающиеся с вершины красоты, сколько возможность совершить моления, достичь бессмертия (долголетия), приобщиться к сакральному, а не к прекрасному. Представители официальной (самурайской и аристократической) культуры относились к таким паломникам с пренебрежением, считали их «темными», грубыми, полными предрассудков. Однако под влиянием европейских взглядов на прекрасное образованные японцы стали занимать в пространстве и другую, «вершинную» точку зрения. Сига Сигэтака писал: «Если подняться на самую вершину и взглянуть вниз, то увидишь, как у подножия клубятся облака, ты увидишь, как надвигается на тебя бескрайний простор равнинного мира, ты сможешь уместить этот мир на своей ладони, ты ощутишь себя не частью человеческого мира – ты ощутишь себя так, будто находишься в небесах, будто ты смотришь на землю с другой планеты – грудь ширится, воспаряет дух… В общем горы – это самое замечательное явление природы, самое величественное и мощное, самое высоко-чистое, самое священное» (с. 203).

Гора Фудзи занимает совершенно особое место в рассуждениях Сига Сигэтака. Даже своего старшего сына он назвал в честь этой горы – Фудзио (Фудзи+мужчина). Сига Сигэтака видит в Фудзи непревзойденный образец и находит, что «Фудзи воистину является эталоном для знаменитых гор всего мира» (с. 97). Что до многих других гор Японии, которые благодаря вулканическому происхождению обладают схожей с Фудзи формой, то Сига именует их «малыми Фудзи». Именно такое неофициальное наименование было широко распространено в тогдашней Японии.

В своей книге Сига перечисляет 20 «местных Фудзи» на территории от Хоккайдо до Кюсю, но на самом деле таких Фудзи насчитывается намного больше. Поэтому Фудзи – это не только символ красоты и величественности. Эта гора не только «клонируется» на территории самой страны, но и выступает в качестве инструмента «символической экспансии» или «эстетического империализма». Сига Сигэтака пишет, что, когда Шаньдунский полуостров станет частью Японской империи, тогда священная для китайцев гора Тайшань, на которой древние китайские императоры молились богам Неба и Земли, будет переименована в «шаньдунскую Фудзи». Та же судьба ожидает и самую высокую гору Тайваня. И тогда японские литераторы и художники получат новый «природный материал», создадут новые шедевры и сумеют воспеть красоту этих «новых Фудзи» лучше, чем сумели сделать это их иноземные предшественники. Увеличится также материал для самого автора «Японского ландшафта», который получит возможность для расширенного переиздания книги (с. 319–320).