Они пробираются сквозь мертвые деревья — к фрагменту корпуса бабушки.

© Last Nice Day by Rich Larson, 2021

© перевод с англ., by Genady Kurtovz, ноябрь 2021

Пока мы чистим морковь, идет "слепой"[21] дождь. Небо зеленовато-синего оттенка, похожее на скорлупу яиц малиновки[22], вся серая штормовая нечисть уходит на восток, но дождь все равно льет.

Мы сидим на краю старой деревянной террасы, выходящей к саду и капли дождя, лижут наши босые ноги. Так и сидим.

– Опять, – промолвила мама, – потому что вчера был такой же дождь.

Было приятно наблюдать, как вода смывает грязь, и кожа становится ярко-оранжевого цвета. Я люблю что-то чистить. Обожаю, когда идет дождь и все цвета становятся ярче. Думаю, что это, моя, весьма, относительная характерная черта.

– Странноватая погода, – подметила мама. Она переходит от процесса чистки к резке, вытаскивая чистую яркую морковь из ведра и отсекая ей верхушки.

– Впрочем, все еще тепло. Мы должны наслаждаться этим. Возможно это последний славный денек.

Я знаю, мне следует говорить. Мне надо говорить. Ведь никто ж не хочет читать о молчаливом и эмоционально оцепеневшем персонаже.

– Угу, – выдавил я.

Грязная морковь перемещается из таза в ведро, а нарезанная в пластиковую емкость. Теплый дождик забрызгивает дорожку, на камнях проявляются темные пятна, вымощенные прошлым летом, когда я был за границей. Моя работа напрямую связана с командировками. Хотя последний рабочий выезд, прошел не так уж и хорошо. Однако тревожный звоночек.

– Нэд, опять ты это делаешь? – вид у мамы недовольный, – ты понимаешь, о чем я? – Это когда ты притворяешься вымышленным персонажем, чтобы дистанцироваться от всякой гадости, не так ли?

– Нет, – заверил я, – это не так.

В тазе вскоре остались только огрызки, маленькие и бледные, они прятались в грязноватой жиже, и когда с ними было покончено, мама, вылив воду, снова наполняет таз и начинает чистить свеклу.

– Я знаю, твоя поездка была неудачной, – говорит она и я угадываю, что ей хочется спросить о терапевтических модулях, запустил ли я их наконец, или нет.

– Все было на уровне, – успокоил я ее.

Свекольный сок просачивается в ярко-красную воду и мое сердце взрывается, как бомба, сжимается горло, но, по крайней мере, теперь я реагирую на происходящее, и от этого становится даже интересней, проклятье, проклятье, проклятье…

Это был последний вздох августа.

Тут накатываются воспоминания: «Мужчина и женщина находятся в ванной комнате. Она знает о конверте. Он знает, что она знает о конверте. Она не знает, что он знает, что она знает о конверте, но она на грани нервного срыва. Все происходит в постоянном движении».

– Дерьмовая вечеринка, – произносит женщина, выдавливая улыбку.

– Извини, я думал, что будет веселее, мне хотелось бы забавней провести время, – ответил мужчина.

Она взглянула внутрь конверта. Он видел крошечные тепловые пятнышки ее тела, оставленные ее пальцами на фотографиях, несмотря на то, что она была достаточно умна, чтобы не сорить своими отпечатками. Они уже несколько недель продолжают вести информационную игру, но сейчас его вынуждают. Ведь риск заражения слишком велик.

Таким образом, проявляется его подсознание, ползущее по траекториям сплетения его нервных волокон, с микроскопическими повреждениями. Он видит искры, чувствует запах илистой гнили на дорогах, за пределами сада его матери.

– Нам обоим нужно немного расслабиться, – говорит мужчина, но сейчас он только как наблюдающий пассажир. – Эта неделя была сумасшедшей, не так ли? Думаю пригласить тебя завтра на свидание. Будем танцевать. Только мы вдвоем.

Он протягивает руку, запястье выровнено для легкого объятия танца сальса[23]. Она улыбается и вкладывает свою руку в его, завершая ритмичный рисунок.

– У меня нет туфель, – говорит она.

Он кружит ее, затем еще и еще. Она танцует в одной точке, на блестящей плитке ванной комнаты, в которой отражается ее красивое, смеющееся и не очень ясное очертание.

– Нэд, прекрати! – просит она, – у меня кружится голова.

– Да-да, – отвечает он, – и кружит ее снова и снова.

– Нэд! – она оступается. – Эй!

Он дергает ее в сторону и ударяет головой о раковину. Одного раза недостаточно. Его подсознание в курсе, что вывести кого-то из строя в реальной жизни – это не то же самое, что можно, к примеру, реализовать в фильме. Он может всего лишь, фиксировать количество соприкосновений фарфоровой раковины с костью. На третий раз, лопается кожа ее головы, на седьмом ударе, трескается череп, на двенадцатом, закатываются глаза, потому что причиненных повреждений достаточно для того, чтобы потерять сознание. Но если ей удастся прийти в себя, последствия сотрясения мозга, будут необратимы.

Осознание этого, парализовало бы Нэда, но его подсознание уже очищается, ее тело опускается в ванну, запускается вода. Ярко-красная кровь, водоворотом уходит в слив.

Все еще стоит наша старая футбольная стена. Хотя на самом деле это не стена, просто пара квадратных досок, сложенных вместе с гибким листом фанеры, между ними. Послал мяч ниже, он вернется на скорости, удар выше и фанера поглотит край отскока, оберегая вас от удара по лицу.

Я построил ее для своей маленькой сестры Сьюз, в те времена, когда она играла за команду Альберты, мяч, проносясь вверх и вниз по крылу, запускал такие уж красивые и петляющие кресты. Я не видел ее с тех пор как вернулся. Мама говорит, что она больше не покидает свою комнату, но я иногда слышу, как она ходит по дому среди ночи, готовя и принимая душ.

Сьюз должна быть чем-то большим, чем просто вспомогательный персонаж, но я больше не могу проникать в ее разум, а в последнее время я не уверен вообще, что когда-либо я это делал. Ей придется остаться за краем таких действий.

С тех пор, как Сьюз перестала тренироваться у стены, пользуюсь теперь ей я. В гараже, я нахожу сине-оранжевую оболочку старого мяча Nike, и сильно его накачиваю, затем иду к стене и начинаю отрабатывать удары, левой ногой, правой, иногда попадая по фанере. Мои ноги работают автоматически, даже после многих лет отсутствия игры, и это заставляет меня снова задуматься о природе баланса вещей: сколько всего я делаю неосознанно…