Молодой человек дополнил мысли Михкеля затаенной иронией:

— Имеются еще такие противоположные пары, как откровенность и двуличие, убежденность и конъюнктурность, конформизм и нонконформизм.

Ну конечно, конечно, конъюнктурность и конформизм, они сейчас в моде. Особенно среди молодежи. Парень все же острый и любитель поспорить, готов волос раздвоить. Из максималистов, которые сегодня расплодились. Ловок хвататься за слово, действительно не откажешь ему в прямоте.

— Кроме названных есть и другие противоположности, — медленно произнес Михкель. — Например, умный и глупый, углубленный и поверхностный, терпеливый и несдержанный и так далее.

И в его голосе появилась ироническая нотка.

— Человек верный или предатель, — снова вставил Энн Вээрпалу.

— Аналогичные противоположности мы могли бы перечислять бесконечно, — сказал Михкель, — дела это не подвинет.

— Вы словно бы уклоняетесь от прямого ответа.

Сказано было весьма резко. Вызывающе, прямо-таки нагло, подумал Михкель. Слова молодого человека хотя и раздражали его, но от этого гость в его глазах менее симпатичным не становился. Михкель решил в свою очередь повести себя вызывающе. Чтобы до конца раскусить сидевшего напротив юношу. Он спросил:

— Что вы, в конце концов, хотите знать?

— Кто был Александр Раавитс? — моментально спросил молодой человек.

— Кто? — повторил Михкель еще раз. — Кто он был?

— Именно. Кто он был?

Парень крепко сидит в седле, снова подумал Михкель, и ему тоже следует быть на высоте.

— Ладно. Если уж вы отыскали в газетах его имя и читали, что он написал, то могли убедиться, что Раавитс был профсоюзным работником. До сорокового года долгое время участвовал в рабочем движении. С каких пор начал заниматься этим, я не знаю. Когда же я стал посещать Рабочий дом, он там был уже своим человеком… Смелее берите еще пирога, если вам нравится.

Михкель себе тоже положил кусочек. Энн Вээрпалу не дал упрашивать себя дважды. У него был действительно хороший аппетит.

Михкель продолжал:

— В революционных событиях сорокового года Раавитс участвовал душой и телом. Он не был приспешником, принадлежал к тем, кто проводил восстание. Был одним из устроителей собрания в Рабочем спортзале…

Молодой человек вновь прервал Михкеля, на этот раз вежливее:

— Извините, что означает собрание в Рабочем спортзале? Где этот зал находился?

Михкель отметил про себя, что историю ретивый исследователь знает плохо. Возможно, и не изучал? Нахватал с газетных страниц и пытается… Что? Сомнение появилось вновь.

— Это нынешний спортзал «Калева» на Пярнуском шоссе, — начал Михкель, но тут же сказал: — Меня удивляет, что вы ничего не знаете об этом собрании. Говорили, что ваша работа посвящена событиям сорокового года.

Михкель отметил, что это смутило гостя. Во всяком случае он не торопился с ответом. И Михкель молчал. Ждал, как тот среагирует на его слова. Молодой человек прожевал, выпил до дна свою чашечку и снова налил из кофейника кофе.

— Ваша супруга печет удивительно вкусные пироги, — сказал он, откидываясь на спинку дивана, и спокойно признался: — О собрании в Рабочем спортзале я, правда, ничего не знаю. Совсем ничего.

— А что вы вообще знаете о сороковом годе? — продолжал допытываться Михкель.

— Только то, что написано в третьем томе «Истории Эстонской ССР», — ответил Энн Вээрпалу и взял еще кусочек пирога. На этот раз с вареньем.

— «Наступающий день» читали?

— Это художественное произведение?

— Воспоминания участников революции.

— Когда эта книга появилась?

— В шестидесятые годы.

— Я тогда еще не умел читать, — улыбнулся Энн Вээрпалу.

Михкелю показалось, что снисходительно, насмешливо. Может, даже извиняюще? Как знать. Во всяком случае ясно было, что напротив сидел совсем другой молодой человек, абсолютно другой, не тот, каким он представлял его раньше. Не любитель истории. Отнюдь не  с е р ь е з н ы й  ученый муж. Но кто же тогда?

— История — наука о минувших временах, — напомнил Михкель. И в его голосе были нотки издевки. — О собрании в Рабочем спортзале говорится и в третьем томе «Истории», которую вы, по вашим словам, все же читали.

— Я вообще не изучаю историю, — признался вдруг молодой человек. — Простите, что я солгал вам. Я учусь на физкультурном факультете. К истории у меня нет столь большого интереса, чтобы изучать ее. О собрании в Рабочем спортзале я, видимо, где-то читал. То ли в «Истории» или еще где. Вроде вспоминается.

Михкель смотрел на молодого человека со смешанным чувством. Кто же сидел напротив него? То, что не почитатель истории, это теперь ясно. Но кто же тогда? Он не спешил спрашивать, ждал, чтобы гость сам объяснил.

И тот действительно продолжил:

— Нет у меня никакой картотеки, я не изучаю выдвинувшихся в сороковом году людей. Я выдумал эту нелепую, теперь я понимаю, что нелепую, историю с исследованием имен. Совсем не для того, чтобы кого-то подразнить, меньше всего вас. Надеюсь, что вы поверите мне. Я сделал это под воздействием обстоятельств. До вас я разговаривал с двумя товарищами, которые должны были знать и знали Александра Раавитса. Я не услышал от них ничего вразумительного, они не хотели особо распространяться о нем. Сказали, что прошло много времени, что ничего не помнят. Один из них предположил, что Раавитса арестовали, но почему, он этого не знает. Может, и знал, но не хотел говорить.

Молодой человек снова стал симпатичен Михкелю. Одно было ясно — что он имеет дело не со злонамеренным типом, который пришел к нему с какой-то недоброй задней мыслью. Михкелю понравилось чистосердечное признание гостя. Будучи человеком прямым, он умел ценить чужую откровенность. Был уверен, что понимает напряженное состояние молодого человека. Парень этот не хитрец, необходимость хитрить как раз и заставила его быть неестественным. «Нелепая история». В самом деле нелепая. Но и не самая идиотская и довольно убедительно изложенная. Провел. Хотя у Михкеля на языке вертелось несколько вопросов, он удержался от них. Молодой человек явно сам объяснит. Без его допытываний.

Михкель не ошибся.

— Теперь вы можете спросить, почему я все же интересуюсь Раавитсом. Если я не исследую события сорокового года, — сказал Энн Вээрпалу. — Дело проще простого — Александр Раавитс мой дедушка. Об этом я узнал лишь недавно.

— Дедушка по матери? — спросил Михкель, пожалев тут же о своем нетерпении.

— Нет, по отцу. Он — отец моего отца.

Так как молодой человек больше не вдавался в объяснения, Михкель сказал:

— Я не очень понимаю. Вы сказали, что ваша фамилия Вээрпалу? Это тоже выдумка? Часть идиотской придумки?

Молодой человек ответил не сразу. Михкель начал уже думать, что угодил в точку.

— Моя фамилия действительно Вээрпалу, — спокойно ответил молодой человек. — И у отца Вээрпалу. Он носит фамилию своего отчима. Моя бабушка по отцовской линии вышла вторично замуж. Ее второй муж, Густав Вээрпалу, усыновил моего отца, которому тогда было два с половиной года. Вот так мой отец и получил новую фамилию. Отец долгое время считал отчима своим настоящим отцом, и я считал этого человека, этого Вээрпалу, родным дедушкой. Мой отец и бабушка скрывали от меня, что Густав Вээрпалу является моим, если так можно сказать, не родным дедушкой. Густав Вээрпалу, отчим моего отца, человек скрытный, меня же он берег, как своего родного внука. Да и мой отец хорошо ладит со своим отчимом. У них есть что-то общее. Оба трудяги, ничего другого, кроме работы, зарплаты и личной жизни, для них не существует. То, что происходит в мире, это их не касается. Я был таким же, пока не узнал, что Густав Вээрпалу не родной мне дедушка. Почему они это скрывали от меня? Не могу понять. Такое ощущение, что они меня обманули.

Молодой человек был возбужден, снова напрягся. Пытался, правда, подавить свое волнение, но не мог. Кровь прилила ему к вискам, его длинные сильные пальцы вертели чайную ложечку. Явно сам не замечал этого.