Так оно и было. Тийя жила здесь всего второй месяц.

— Раньше мы жили на улице Сакала, недалеко от еврейской церкви и Рабочего театра, там было очень хорошо, это была квартира мужа.

— Ты замужем? — удивился Аннес.

— Не знаю, замужем я или нет, — равнодушно ответила Тийя.

Слишком равнодушно, подумал Аннес, пристально следя за Тийей.

— Вышла замуж в сорок втором году. За человека, которого ты не знаешь. Совсем из другой среды, чем мы. Интеллигент во втором поколении, его отец был адвокатом. Его фамилия Каск, Магнус Каск. Я теперь тоже Каск, госпожа Каск, как здесь (Тийя показала глазами на соседнюю комнату) меня называют. Раньше я была Кольв, теперь Каск. Тийя Каск звучит неплохо. — Тийя помолчала и перевела речь на другое: — Мне нечем тебя угостить, только чаем с малиновым вареньем. Варенье у меня есть, наследство от свекрови. Больше нечего тебе предложить.

Аннес решил все узнать.

— Где твой… где твой муж?

— Не знаю, — ответила Тийя. — В самом деле не знаю. Может, уже добрался до Швеции, а может, на дне Балтийского моря. Он уехал с матерью на Хийумаа, откуда родом его отец, там у него родственники, которые должны были его переправить за море. Звал меня с собой, не из вежливости, не только для виду, чтоб свою совесть успокоить, а всерьез. Просил, угрожал, запугивал. Я не поехала. Зачем мне было бежать в Швецию, если я своего мужа не любила и тогда, когда мы поженились.

— Почему же ты вышла замуж?

Аннес не понимал Тийю.

— Тогда думала, что люблю. Не очень, но все-таки немножко. Одной жить было страшно, Аннес. С приходом немцев все перевернулось. Мануфактурный магазин, где я работала, подчинили какой-то немецкой фирме, торговать было нечем. Один заведующий стал ко мне приставать, прямо требовал, чтоб я с ним спала, противный, плешивый, к немцам подлизывался. Я не могла там оставаться. Работу вообще было трудно найти. И отец потерял работу, оказался для новых хозяев слишком старым и хворым. Он, конечно, был болен, хотя еще с царского времени работал на этом заводе. Не смог пережить, что его выбросили за ворота. Нового заработка не нашел, все его считали слишком старым и слабым, к тому же он только и умел, что точить и сверлить железо. В конце года мы похоронили его.

Мать не увольняли, она сама ушла, уже не могла выполнять все, что требовали, да на остмарки ничего и нельзя было купить в лавках. Мать уехала в деревню к своей сестре, там за еду делает все, что приходится делать на хуторе и что она еще в силах делать. Начала гнать самогон, помнишь, она когда-то пробовала тайком продавать водку. Попалась, ее арестовали, каким-то образом выпуталась, но совсем сдала. Она ведь по натуре не спекулянтка, ее тогда нужда заставила тайно торговать водкой — нужда и ее заветная мечта. Она всю жизнь мечтала иметь бакалейную лавку, маленькую лавчонку, где она была бы хозяйкой. Это была наивная мечта, она, верно, и сама это понимала, и все-таки носила ее в душе. Старшая сестра оплакивала мужа, верила тому, что писали в газетах и твердили по радио, — будто всех мобилизованных в Эстонии мужчин сослали в Сибирь, на каторгу и там они мрут как мухи от непосильного труда и голода. Средняя моя сестра Эрна, ты помнишь, она самая красивая из нас, начала гулять с одним баварцем, тыловиком-фельдфебелем, я терпеть не могла этого увальня и обжору. Потом я познакомилась с Магнусом, впрочем, нет, Магнуса я знала раньше. Магнуса знала со школьных лет, он учился в реальном, а я, как ты знаешь, в «конной гимназии». Вы, мальчишки, называли так нашу женскую школу, бегали за нами, а за спиной насмехались. Форменные шапки у нас были, конечно, ужасные… Баварец-фельдфебель, с которым гуляла Эрна, пробовал меня заманить в офицерскую столовую, в клуб или ресторан официанткой, я не захотела быть подстилкой немецкой. И тут появился Магнус. Он работал в банке, кажется, в земельном банке, ненавидел и немцев, и тех, кто бегом бежал к Мяэ, работать в самоуправлении. Русских тоже не терпел, себя считал патриотом и надеялся на англичан. Это я поняла позже, сначала мне было довольно и того, что он ненавидит нацистов. В этом году весной, нет, в начале лета его арестовали. Но месяца через два выпустили, друзья помогли, у него было много друзей, помогли и друзья отца. Вытащили его из когтей гестапо — так он говорил. Как только освободился, начал строить планы, как перебраться за море. Его отец жил в Швеции, уехал туда как раз перед переворотом сорокового года и не вернулся. Жил бы отец в Эстонии — Магнус на мне не женился бы, так мне кажется. Свекровь меня презирала, считала, что я низкого происхождения, за глаза так и называла меня — девчонкой с окраины. Я не интересовалась ни делами, ни планами Магнуса, ни людьми, которые начали к нему ходить. Он, наверно, был связан с какой-то группой, которая мечтала вернуть старый строй. «Допятсовскую демократию», как он признался как-то под хмельком. Тогда я сгоряча назвала его трусом, сказала, что он дорожит только своей жизнью. Я его возненавидела, он стал мне противен, как только я поняла: он доволен, что Рийна умерла.

— Рийна умерла? — со страхом повторил Анн ее.

Глаза Тийи налились слезами.

— Я сама виновата в ее смерти, — еле слышно произнесла Тийя. — Я, только я. Я не должна была идти на вечеринку к приятелю Магнуса. Приятель этот был врач по кожным и венерическим болезням, имел большую практику. Магнус уверял, что Макс — его настоящее имя было Максимилиан — спит с каждой пациенткой, какая ему понравится. Макс часто устраивал вечеринки, гостей бывало немного, шесть — восемь человек, всегда парами. У него самого каждый раз оказывалась новая партнерша, жена от него ушла. Хотя время было тяжелое, подавались дорогие закуски, всякие деликатесы и напитки — пациенты приносили. Он был гурман, вообще странный тип, уверял, что ненавидит женщин, а сам не пропускал ни одной… Да что я так долго об этом… В тот вечер я рано уложила Рийну спать, не хотелось мне оставлять ее одну, но Магнус настаивал, чтоб я пошла с ним. Рийна уже большая, умная девочка, убеждал он меня. Рийна и правда была умница, смелая и бойкая, совсем не робкая. Когда над городом загудели самолеты и послышались взрывы, небо во многих местах запылало, я побежала домой. Магнус — за мной, испугался, страшно боялся бомб, у него не было детей, потому и боялся. Я не чувствовала страха, была только одна мысль — как скорее добраться домой. Когда добежала, наш дом уже горел. Я ворвалась в дом и нашла Рийну в кроватке. Одну секунду я была счастлива, так счастлива, как может быть мать, спасшая свое дитя от смерти, но через миг все рухнуло, она уже была мертва. Угорела, как потом сказали врачи.

Тийя заплакала.

Ее рассказ потряс Аннеса, перед его глазами возник образ маленькой девочки. Он видел дочку Тийи, когда Рийне было всего два года. Ясно помнил двухлетнюю Рийну, шестилетней он ее не видел, в его глазах стояла Рийна, такая, какой была в два года: веселая, любопытная большеглазая малышка, скорее худенькая, чем полная. Она нисколько не боялась, доверчиво позволила себя покачать. Он качал Рийну так, как когда-то его самого качал отец. Сел на стул, нога на ногу, посадил Рийну и стал качать девочку на ноге вверх и вниз. «Так качают мальчишек», — смеясь, заметила Тийя, но Рийне такая забава очень понравилась. Аннеса охватило сострадание к Тийе, он никогда не видел ее такой — плачущей, не скрывающей свою боль и горе. Она всегда была гордой, независимой, прятала от всех свои невзгоды и тревоги. Аннесу тяжело было видеть Тийю несчастной, он сочувствовал ей всей душой, но не умел это выразить, а тем более облегчить ее боль. Он смог только обнять ее за плечи и сказать тихонько:

— Поплачь, поплачь спокойно.

Несколько минут спустя Тийя снова заговорила. Она словно исповедовалась.

— Если б я не уступила Магнусу и не пошла на этот проклятый вечер к Максу, Рийна была бы жива. Ничто и никто не виноват в ее смерти. Только я. Будь я дома, с ней ничего не случилось бы. Никто из жильцов не пострадал. Я бы сейчас же выбежала с ней из дома, когда здания вокруг загорелись. А теперь…